Эми Уилсон

Сквозь узоры магии

Мэтту

Я вижу их в небе,
Казалось бы — небыль,
Чтоб тени и тьма надвигались, ползли
К мальчишке, что замер в испуге вдали.


«Дерись, не робей» — вот ему мой совет.
А он лишь угрюмо кивает в ответ.
Ведь тот, в чьей крови закипает волшба,
Боится не столько врагов, сколь себя.

БОВАР

У нас в гостиной есть огромное зеркало. Вечно меня тянет к нему. Если получше вглядеться в отражение, посмотреть под правильным углом, то можно увидеть другого себя, свою улучшенную версию. Но чаще всего зеркало показывает меня именно таким, каким видят остальные. У меня сутулая спина, желтоватая кожа, темные вьющиеся волосы, которые слишком быстро отрастают. Мой нос заметно длиннее и гораздо сильнее торчит вперед, чем у обычных мальчиков. Со всех сторон ко мне плотно жмутся тени, и воздух вокруг меня вздрагивает.

Так что я не обычный.

Но при удачном освещении, в подходящее время дня и при правильном настрое я могу увидеть себя другим. Прямее, ярче — почти похожим на нормального. И тогда у меня появляется надежда.

— Бовар!

В безнадежном доме.

— БОВАР!

Это тетя Ифа, сестра моей мамы. Тетя постоянно печет пироги, так, по ее мнению, проявляется забота.

— Школа, — говорит она, вручая мне плетеную корзинку. Обычно я бросаю ее у корней старого дуба в дальнем конце сада — там, где все заросло ежевикой и крапивой. — Ты вернешься домой в обычное время, Бовар?

— Да.

— Друзья?

— Нет.

Тетя кивает, ее серые глаза не улыбаются.

— Ну, может, завтра.

— Может.

Этот разговор повторяется каждый день, и каждый день я прячу корзинку в саду, запихнув в карман пиджака рулет с говядиной, кусок пирога и красное яблоко.

Когда я выхожу на улицу, дядя Сал машет мне на прощание из окна кабинета. Стекла его очков блестят на солнце. Издалека он еще больше похож на крота.

«Скажи им что-нибудь, — говорю я себе. — Скажи что-нибудь. Сообщи им о существовании ланч-боксов. О чипсах. О бисквитном печенье. Сообщи им, что не любишь свекольный пирог — когда ты доберешься до школы, он будет похож на кровавое месиво. Скажи им… — и я пристраиваю корзинку за дубом, дождавшись, пока дядя Сал отвернется от окна, — что не будет никаких друзей и незачем таскать с собой столько пирогов.»

Это я точно знаю.

ЭНДЖЕЛ

Идиоты все они. Сегодня мой первый день в новой школе, но и тут меня встречают все те же назойливые идиоты, которые хотят знать все ту же надоевшую чушь.

Я врала им сквозь зубы, когда они подходили знакомиться. Одному сказала, что моя мама была балериной, другому — что папа служил в военной разведке. Сказала, что раньше я жила в том огромном желтом доме на вершине холма, его видно из любой точки города. Сказала, что путешествовала в фиолетовом вагончике на колесах.

Они понимают, что я вру, и скоро меня возненавидят. С каждой новой ложью их глаза все больше сужаются, лица — напрягаются, и как же это приятно. Я чувствую удовлетворение.

— Зачем ты это делаешь? — спрашивает мамин голос у меня в голове. Он такой мягкий, такой грустный.

— Потому что могу. Какое тебе дело? Тебя здесь больше нет, — отвечаю я.

— Я бы очень хотел, чтобы ты так не поступала, — говорит отец. Его голос звучит чуть строже и чуть более разочарованно.

— А ты можешь хотеть? Там, где ты сейчас? Мне вот думается, что нет.

Начинается мой первый урок английского, и в класс входит монстр. Ну, не настоящий. Это мальчик. Но выглядит совсем как монстр. Как монстр, который знает, что он монстр. Поэтому мальчик пытается стать меньше, чтобы больше никто этого не заметил, и добивается совершенно противоположного эффекта — его спина еще больше искривляется, чтобы вид окончательно стал чудовищным. Он входит, шаркая ногами, плечи вперед, подбородок опущен на грудь, темные патлы торчат во все стороны. Воздух вокруг мальчика вздрагивает, и все отводят от него глаза, торопясь скорее занять свои места. Они даже не дразнят его, как будто его вообще здесь нет.

Кто это ТАКОЙ?

Он садится передо мной, и я весь урок за ним наблюдаю. Таких, как он, я еще не видела. Другим почему-то сложно сфокусировать на нем взгляд, как будто он усиленно отражает любые попытки его рассмотреть. Но на меня этот трюк не действует — я его вижу. Я умею видеть вещи, которые другие люди не замечают. Умею уже давно, после того, что случилось с мамой и папой.

Но я никогда не видела живого, настоящего мальчика, похожего на него.

Он не отрывает взгляда от парты. Ворчит что-то утвердительное, когда учитель называет его имя при перекличке в начале урока. Бовар. Хорошее имя, я считаю. Хорошее имя для человека, который так выглядит. Я откровенно пялюсь на него — ничего не могу с собой поделать. Но мальчик не смотрит по сторонам, хотя наверняка должен чувствовать на себе мой взгляд.

Он пишет, старательно прикрывая тетрадь левой рукой, голова низко опущена. Плечи то и дело дергаются, как будто он примерно раз в минуту резко пробуждается ото сна. После уроков я, как сыщик, иду вслед за ним мимо стаек одноклассников, которые его не замечают. Он шагает, опустив голову, ноги тяжело впечатываются в тротуар. Медленно. Если я буду и дальше вот так идти за ним, то опоздаю домой, но я не могу заставить себя перестать, потому что этот мальчик пахнет так же, как пахло той ночью, когда мама и папа… И воздух вокруг него дрожит так же, как было тогда.

Я столько раз убеждала себя, что все случившееся было ненастоящим, и вдруг появляется он.

И он совершенно точно настоящий.

— Эй!

Мальчик не останавливается и не оборачивается.

— Бовар!

Он замирает. Оборачивается. Поднимает на меня глаза. Наконец мне удается разглядеть хоть что-то за этими его волосами.

И — вау!

Эти глаза.

Это лицо.

Мое сердце едва не разрывается от боли, когда воспоминания разом обрушиваются на меня.

БОВАР

Бегу. Бегу. Спотыкаюсь, но бегу.

Она увидела меня. Увидела, сквозь всю мою защиту. Я заметил, как расширились ее глаза, заметил, как сильно ее потрясло увиденное.

— Бовар!

Ее голос — такой легкий и чистый.

Я слышу за спиной ее летящую поступь. А она быстрая — мне надо ускориться.

Что она хочет от меня? За мной еще никто никогда не гонялся, раньше меня вообще никто не видел.

Я пробегаю мимо своего дома, просто чтобы она отстала, просто чтобы не бежала за мной до самого порога.

Она упрямая и не сдается, но постепенно я отрываюсь от нее. А потом мне приходится поворачивать назад и идти домой.

После бега в груди жжет, ноги гудят, и каждый раз, заворачивая за угол, я сначала проверяю, нет ли там ее.

— Бовар! — я слышу тетю в ту секунду, как ступаю на дорожку к желтому дому. — Ты опоздал! Но только посмотри на себя — ты вырос за этот день!

Она почему-то радуется, а я отшатываюсь, щеки горят. Затем тетя хмурится.

— А где… где корзина, Бовар? За тобой гнались? Ты потерял ее?

Конечно же, я был вынужден показать ей, где лежит корзинка, и тетя захотела узнать, почему я ее там спрятал.

ЭНДЖЕЛ

Мне приходится напомнить себе, что теперь настоящая я — это новая я. Иногда старая я оказывается так близко, будто дышит мне прямо в затылок, и мне нужно буквально стряхивать ее со своих плеч.

Да-а, ну и любит же она поплакать.

Вот пытается заплакать прямо сейчас, даже несмотря на то, что новая я такое строго запрещает.

Я вернулась в дом. Это хороший дом. Живущая здесь семейная пара тоже хорошая. Они уже вырастили двух своих детей и решили, что будет правильно, если они помогут другим, которым повезло меньше.

Мне не повезло совсем.

Год назад вы бы так не подумали. Год назад я и сама об этом не знала.

Ладно, неважно. Лучше я подумаю о чем-нибудь другом. И я вспоминаю о Боваре. Он словно загадка в детективе. Я хочу знать, кто сделал с ним такое, по чьей вине у него такой затравленный взгляд. Из-за кого он так сильно вжимает голову в плечи? Я хочу знать, где эти злодеи и почему они так с ним поступили.

Правда, люди часто не знают, что причиняют другим боль. Убивают изнутри. Мои родители пришли бы в ужас, если б узнали, что наступит время, когда они станут причиной моих страданий. Конечно, они не виноваты, но я не уверена, что мне от этого легче. Поэтому мне сложно злиться на них, а иногда… иногда мне очень нужно на них разозлиться. В моем детективе убийцы — они. Они убили меня изнутри, когда вот так взяли и умерли. Все из-за них.

Хорошую семью зовут Пит и Мэри. Они носят яркие полосатые джемперы и бесформенные джинсы, любят возиться в саду и пить чай с пирогами. Обе их взрослые дочери живут в Америке. Пит с Мэри гордятся ими и безумно скучают, а я вот думаю — если их совместная жизнь была такой радостной и счастливой, тогда чего же они обе уехали так далеко? Если бы я выросла, а мои родители по-прежнему были бы здесь, я бы никогда их не оставила. Никогда бы не уехала в такую даль, как Америка.

Я пожимаю плечами, проглатываю очередные слезы и снова думаю о Боваре. Да-а, этот мальчик умеет бегать. Когда он так бежит, можно заметить, какой он на самом деле высокий. Выше любого мужчины, которого я когда-либо видела. Больше двух метров, мне кажется.