Дорогой Люк!

Может, стоит написать «родной» или «любимый», а может, дружески окликнуть: «Эй, Люк…» Не знаю, как умершая женщина должна обращаться к супругу. Если ты читаешь это, скорее всего, меня нет в живых. Не исключено, конечно, что ты рылся в моих вещах и нашел дневник. Если так, то стыдись!.. Но нет, ты никогда не совал нос куда не просят; вероятно, меня больше нет.

Прежде всего хочу сказать, что люблю. Люблю тебя и наших детей так, что словами не описать. При мысли, что ты живешь без меня, начинает подташнивать, как тогда от жуткого желудочного гриппа, который я подцепила, когда родился Клейтон. Я злюсь, завидую и испытываю еще кучу гадких чувств. До того, как окончательно рассироплюсь — а день у тебя, должно быть, и так выдался чересчур сладко-сиропный, — скажу то, что думаю: как же не хочется оставлять тебя одного!

Чувствую себя героиней дешевой мелодрамы: пишу письмо, которое откроют в день моих похорон… Конечно, доктор Сандерс говорит, что у меня неплохие шансы на то, чтобы выкарабкаться, но ты же меня знаешь — я никогда не доверяла докторам. В любом случае от дневника вреда не будет, правда ведь? Знаешь, всегда хотелось попробовать себя в писательском ремесле. Может, это первый шаг к роману, который крутится у меня в голове последние лет десять… Говорят, надо писать о том, что знаешь. Так вот, мы с раком не особо близкие друзья.

Завтра первый день химиотерапии. Переживаю. Не то, чтобы мне сильно жалко волос, хотя я наревелась по этому поводу. Видела я в приемной у Сандерса этих исхудавших, безразличных ко всему бедолаг. Сегодня там стошнило одну девушку после облучения. Наверное, это был один из первых сеансов, потому что волосы у нее на месте. А может, просто хороший парик. Надо спросить, где она его купила.

Однако самое чудовищное — другое. Санитарки невозмутимо вытерли рвоту с пола, со стен и стульев, как будто это дело привычное. И тут я заметила, что у Сандерса нигде нет ковров. Только представь! Похоже, они столько раз нанимали клининговую фирму, что в конце концов решили обойтись линолеумом…

Ну да ладно, хватит. Завтра дальше расскажу. Пожалуйста, обними и поцелуй за меня детей. Не рассказывай им пока о письмах с того света, а то они испугаются. Помню, когда Мандаринка издохла и плавала в аквариуме животом вверх, ты сказал детям: «Если умираешь, то навсегда». Я еще тогда мысленно отметила, что это жестковато. Интересно, обо мне ты сейчас тоже так думаешь? Что я умерла навсегда? Я сплю, а меня глодают черви, превращая в удобрение для почвы, из которой растут маргаритки… Ну и пусть. Все равно я люблю тебя и скучаю. Завтра напишу еще.

Натали

Люк разгладил страницу, лежавшую на колене. Ждал приступа острой тоски, но вместо этого со дна души поднялось теплое чувство. Даже захотелось не сжечь костюм, а повесить в шкаф.

Он сложил письмо по тем же сгибам, спрятал его в конверт и положил на подушку. Натали постоянно изобретала что-то подобное. Она даже писала любовные записки черным фломастером на бананах, которые клала ему с собой на обед. Люк полагал, что признания в любви на бананах — самый странный на свете способ общения. Однако письма из могилы будут посильнее. И тем не менее это чудесно. Неужели завтра придет еще одно? При этой мысли ему даже захотелось улыбнуться.

Пожалуй, отложим решение по костюму. Люк сунул ноги в дырявые треники и натянул майку с длинным рукавом. Интересно, получится сегодня поспать? Врач прописал ему снотворное, но Люк почти свыкся с бессонницей.

Он повесил брюки и пиджак на вешалку и застегнул молнию на чехле. Поглядел на просвет в гардеробной там, где обычно висел костюм — перед рабочими рубашками с короткими рукавами. Надо бы запрятать его поглубже, иначе будет натыкаться на него всякий раз, как зайдет за джинсами или туфлями… Может, со временем получится вообще о нем забыть. Люк решительно шагнул внутрь, старательно отворачиваясь от блузок и платьев Натали по другую сторону комнаты. Он не убирал ее вещи, пусть даже хозяйка их больше не наденет. У задней стенки гардеробной висела черная гавайская рубашка с красными цветками на груди. Люк подвинул ее и втиснул в просвет свой костюм. Лязгнул металлический крючок вешалки, из кармана пиджака вылетел кусочек белой бумажной бахромы. Люк подхватил его на лету, будто тот мог растаять, как снежинка, обессиленно сел на пол и прислонился спиной к платьям Натали. Его окутал знакомый запах порошка и лосьона для тела.

Письмо не заполнило пустоту в душе, саднившую так, будто удалили жизненно важный орган, но что-то все-таки произошло. Впервые за несколько месяцев он ждал следующего дня. Она ведь вправду так сказала? Что напишет еще? Вообразив, как завтра очередной голубой конверт скользнет в щель для писем и газет на входной двери, Люк почувствовал что-то, похожее на радость. Он сжал обрывок бумаги и выдохнул:

— Спасибо!

Глава 2

Клейтон проснулся еще до рассвета. Люк утянул его к себе в постель и включил мультики. Сын посидел спокойно минут двадцать, потом начались капризы.

— Папа, принеси, пожалуйста, молока!

Натали настаивала, чтобы дети просили вежливо. Похоже, он пытался поддерживать жизнь по ее стандартам.

— Ну, па, принеси молочка, пожалуйста! — Глаза у малыша стали как блюдца. Разве можно отказать?

Люк сходил туда-сюда три раза. В спальнях Уилла и Мэй по-прежнему было тихо. Время близилось к одиннадцати. Интересно, надо ли их будить? Может, пусть себе спят целый день?

Люк прошлепал к лестнице и заметил на полу, у входа, среди почты голубой конверт. Дыхание перехватило. Рука скользнула в карман, нащупывая письмо, найденное накануне. Все еще там. Одного письма было бы вполне достаточно. Точнее, он так думал, пока не увидел новое, наполовину скрытое под счетами и открытками с соболезнованиями. Снова весточка от Натали, капля утешения?

Босые ступни шлепали по деревянным половицам. Через высокие и узкие дверные оконца в холл лился яркий солнечный свет, отражавшийся от пушистых сугробов, будто сделанных из пудры. Люк приставил козырьком ко лбу ладонь, второй рукой полез в бумаги и вытянул письмо от Натали.

На конверте значилось его имя. На этот раз был указан их адрес, нашелся и почтовый штамп. На штемпеле стояло: «Фармингтон-Хиллз, Мичиган». Люк перевернул письмо. На обороте жирными буквами было написано «День 2». Даже не пытаясь действовать аккуратно, он разорвал конверт. Очередной сложенный вдвое листок с бахромой вдоль края.

Времени на чтение немного — Клейтон вот-вот заметит, что отца нет. К тому же скоро проснутся Мэй с Уиллом.

Натали была права: говорить детям о письмах пока не стоило. Люку не хотелось показывать эти письма, он сам не знал, почему. Больше всего на свете он любил оставаться вдвоем с Натали, когда дети уже спали, и болтать с ней обо всем на свете. Как он теперь без нее?

День 2

Дорогой Люк, химиотерапия — это жуть, подтверждаю официально. Сегодня многого не напишу. Чувство такое, будто я подхватила желудочный грипп, попала в ДТП и выпила лишнюю дозу снотворного. Наверное, эффект от химии. Это же яд, пусть доктор Сандерс говорит, что яд целебный… Так себе оксюморон.

Надо поспать. Надеюсь, письмо придет вовремя, и ты успеешь все сделать. Знаю, что я умерла и все такое, но это не помешает надавать тебе поручений; разве что пилить тебя не смогу, пока не добьюсь своего.

Испечешь детям блинчиков? Знаю, ты не привык готовить завтрак, но поверь, бывают дни (особенно после маминых похорон), когда горячие блинчики на завтрак, испеченные тем, кто тебя любит, просто незаменимы. Только не по тому рецепту, что на пакете с мукой, прошу. У меня есть особый. Напишу его на обороте. Кстати, не забудь, на блинчике для Мэй нужно выложить шоколадной крошкой рожицу с улыбкой. Без нее есть не станет.

Поцелуй за меня детей. Люблю тебя и очень скучаю.

Натали

Люк перевернул страницу. Может, она еще что-нибудь написала? Но там был только рецепт. Вроде бы довольно простой. В последние несколько недель в доме постоянно крутились люди, они готовили детям или оставляли готовую еду в пластиковых контейнерах. Сам Люк почти не ел. Последние три месяца он питался в основном хлопьями из коробки, макаронами с сыром, бананами и морковью, чтобы Натали видела, будто он по-прежнему пытается вести здоровый образ жизни. Теперь надо заботиться о том, чтобы дети ели три раза в день, причем нормальную еду.

— Папа! Молока! — завопил Клейтон из спальни, и вопль эхом разнесся по дому. Очень вежливая просьба.

Наверху распахнулась дверь.

— Папа, Клейтон кричит! А я вообще-то поспать планировал… — Уилл лениво тянул слова. Интересно, во сколько он вчера лег?

— Сейчас принесу ему молока, а потом приготовлю завтрак. Как насчет блинчиков?

Люк свернул письмо и сунул в карман к предыдущему. Уилл перегнулся через перила, волосы спросонья торчали иголками — модная прическа. Как он похож на маму — даже чуть шепелявит, как она, когда устал или расстроен… Раньше Люк немного досадовал, что сын больше похож на Натали, чем на него; теперь же был рад этому. Пусть все трое напоминают ее, так он меньше скучал.