Тот человек сказал, что способен защитить котел сам.

И тогда явились солдаты.

Князья, увидев, что котел не удается выманить хитростью или выкупить, решили просто отнять его.

Деревню подожгли. В огне погибло много людей, в том числе и тот человек. Его жена угнала коня и сбежала, увозя с собой маленького сына и котел. Но им было негде искать надежное пристанище — во всяком случае, среди возделанных земель.

В отчаянии она припомнила рассказы мужа о том, как он нашел крепость Сиди, и по своим воспоминаниям повторила его путь. Она нашла убежище в старой крепости, надеясь, что лес и горы уберегут то, что осталось от ее маленькой семьи.

Но князья кантрева не сдались. Они стали посылать в горы рыцарей и простых солдат. Тех, кто не погиб в дебрях, смерть забрала при попытке переправиться через озеро Ллин-Маур. После того как неудачу потерпели воины, князья стали посылать за котлом шпионов, трупы которых очутились там же, где и трупы рыцарей и солдат — на дне озера.

Но один из князей оказался хитрее. Он не стал посылать ни рыцарей, ни солдат, ни шпионов.

Он нанял вора. Человека с чуткими пальцами и острым умом. Вор взглянул на дебри так, словно на очередной дом, в который он намеревался проникнуть, и все обдумал. Он обмазался грязью, обвалялся в листьях, сшил себе одежду из шкур, чтобы на него не напали звери. Незамеченный и неслышный, он прошел через лес, а когда приблизился к озеру Ллин-Маур, удвоил осторожность.

Он дождался сумерек, когда вечерний свет мог сыграть со зрением шутку, сбросил в воду бревно и переплыл озеро на нем.

Даже когда его босые ступни коснулись прибрежной гальки, он по-прежнему вел себя крайне осмотрительно. И увидел, притаившись, как кто-то бродит у стен крепости. Он вытащил стрелу и вскинул лук.

Этот человек был вором, поэтому сделал то, что и все воры. Украл.

Только на этот раз он украл человеческую жизнь.

Его жертва упала, взмахнув руками, словно так и не поняла, что произошло, и лишь тогда вор сообразил, что подстреленный был слишком мал ростом для взрослой женщины.

Он подошел ближе, увидел, кого убил, и его сердце наполнилось ужасом. Это был ребенок.

Из крепости Сиди прибежала женщина. Увидев неподвижное тельце, она ударила вора камнем по голове и унесла сына в крепость.

Ребенок был мертв, но она могла спасти его.

К магии котла она никогда не прибегала, но знала, как это делается — надо было вскипятить в нем воду.

Однако вор очнулся. Он последовал за женщиной в крепость и увидел котел. Несмотря на попытки женщины помешать ему, он схватился за котел, обжег пальцы и отшатнулся, взревев от боли.

Магический котел выскользнул из обожженных пальцев и упал на каменный пол.

И треснул.

Вода пролилась на пол — последняя вода, какую когда-либо содержал в себе котел. Женщина упала на колени, пытаясь собрать воду в пригоршни, но она утекла между ее пальцев, просочилась в щели на каменном полу.

Никто не знает, что стало после этого с женщиной. Может, она тихо угасла в крепости, и ее тело истлело там рядом с телом сына. А может, она ушла прочь и нашла убежище в ближайшей деревне.

Что же до вора, он бежал. Заряженная магией вода впиталась в подол его плаща и в подошвы его обуви, и когда он ступил в озеро, сила этой воды просочилась в Ллин-Маур — озеро, питающее ручьи и реки, текущие с гор к Колбрену. Прежде заключенная в котле, магия попала в почву, проникла в толщу гор, пронизала лесные источники.

И когда в следующий раз на землю пала ночь, озерная гладь взволновалась. Из воды показались костлявые пальцы. Фигуры в лохмотьях и ржавых доспехах стали выбираться на берег.

Твари, выползшие из озера и состоящие из костей и гниющей плоти, обладали силой. Они не говорили, у них не было глаз, их животы ввалились.

Их стали называть домами костей.

Глава 7

Следующим утром на двери обнаружилось прибитое гвоздями извещение о выселении.

Рин уставилась на него. Извещение было написано знакомым почерком, как и все официальные объявления в Колбрене. Она узнала его еще до того, как увидела подпись. И сорвала листок, комкая его в мозолистой ладони.

На жуткий миг ей захотелось сжечь извещение. Увидеть, как его пепел разлетается по ветру, рассыпается по каменистой земле. Словно его и не было — и, пожалуй, можно жить как раньше. Если она притворится, будто бы с этим миром все в порядке, может, и мир последует ее примеру.

Засунув пергамент под блузу, Рин вошла в дом.

И если ей представится возможность высказаться по этому поводу, он останется ее домом.

Даже если ради этого придется сводить в горы какого-то мелкого лорда.

Гарет сидел за кухонным столом. Стол был вырезан из поваленного дерева, ножками служили ветки с отчетливо видными сучками и неровностями. Подняв голову, Гарет без улыбки посмотрел на сестру. В детстве он постоянно улыбался и заливался смехом. Может, он и не был бойким и озорным, как она, но взирал на мир с весельем в глазах. А с годами умение веселиться иссякло.

Он кивнул ей:

— Видела?

— Извещение? — уточнила она. — Эйнон опять нарушил слово. Он обещал дать нам две недели.

— Ну, видимо, все-таки не стоило спускать на него козу.

И то правда — она признала это коротким кивком.

— А ты видел, что он приказал разобрать железную изгородь? Клянусь павшими королями, он глупец.

— Он подлый, но не глупый, — возразил Гарет. Услышав в его голосе усталое смирение, Рин ощетинилась. — Он продаст железо и на эти деньги пополнит запасы в деревенском амбаре. Если зима выдастся суровой, это поможет спасти жизнь людям.

— И дома костей смогут разгуливать по деревне, — подхватила она. — Что наверняка спасет еще больше жизней.

Гарет слегка пожал плечами:

— Может, те, которых ты видела у леса, были приблудными. Это не важно. Мы уходим, — объявил он, и его слова будто повисли между ними. Казалось, раскололась земля, и теперь Рин смотрела на брата словно издалека, с непреодолимого расстояния. — Дом мы отдадим Эйнону в уплату дядиных долгов, на оставшиеся деньги доберемся на юг. На свете есть и другие деревни, Адерин. Можешь поработать подручным у какого-нибудь могильщика, если захочешь. А я… — Он осекся и провел пальцем по обрезу книги расходов.

Тоска в его голосе ранила сильнее слов. Рин понимала, что отчасти ему нестерпимо хочется уйти отсюда, начать все заново где-нибудь в другом месте.

А она уйти не могла. Колбрен был такой же неотъемлемой частью ее существа, как и воспоминания. Этот дом принадлежал ей, а она — ему. У нее не укладывалось в голове, как можно жить где-то в другом месте. Нет, не могла она оставить этот дом — с деревянными ложками любви, вырезанными отцовскими руками, с зарубками на стенах, которыми мать отмечала, насколько выросли дети, с холмиками земли и надгробиями на кладбище. Там, рядом со своими родителями, похоронена ее мать. Рин любила Колбрен со всем, что в нем есть: колокольчиками, расцветающими в лесу под деревьями, дроком, который приходилось подрезать каждую весну, с каменистой почвой, с соседями, знающими несколько поколений ее семьи, со вкусом дикой ежевики и холодной речной воды.

Для того чтобы уйти отсюда, ей придется вырвать из души все эти воспоминания, и ей уже сейчас представлялось, как ее горе прольется, точно кровь.

Должно быть, Гарет заметил отражение внутренней паники у нее на лице, потому что поспешно заговорил:

— Рин, я понимаю, ты хочешь остаться здесь. Но нам нельзя. Чего я не понимаю, так это почему ты так привязана к этому дому, если почти не бываешь в нем. Ты же всегда или на кладбище, или в лесу, или в деревне…

— В попытках прокормить нас! — Она развела руками. — Заработать столько, чтобы нам не пришлось бросать этот дом. Но тебе-то все равно. Ты ведь хочешь уйти, да? Потому что тебе нет дела до этого дома. Нет и никогда не было…

— Мне есть дело до того, как наша семья живет сейчас, — перебил Гарет, — и меня меньше всего беспокоит, как бы сохранить то, что было. В этом и заключается разница, а не в том, как ты пытаешься ее представить.

Рин круто повернулась и направилась прочь из кухни.

— Да, давай, беги в лес, — с горечью бросил ей вслед Гарет. — Все лучше, чем обсуждать дела с близкими.

У нее на щеке дрогнул мускул.

— Я иду поговорить с Эйноном, балда.

Она удержалась и не хлопнула дверью, но была к этому близка.

* * *

Дом Эйнона был средоточием красоты.

Власти кантрева решили направлять наместника из числа приближенных в деревню еще давно, с тех пор, как открылся рудник. Ходили слухи, что это нежелательный пост и что аристократы зачастую считают его признаком впадения в немилость. Видимо, это во многом объясняет отношение Эйнона к жителям деревни. Для него они не люди, а обуза.

Дверь открыл слуга Эйнона. На его лице застыла гримаса надменной скуки, будто службу у наместника он считал чуть ли не титулом.

— Чего тебе, Адерин? — спросил он.

Мысленно перебрав всевозможные резкости, она отказалась от намерения пытать удачу.

— Мне надо поговорить с Эйноном.