— Пожинать что? — В подпитии Реджинальд ведет себя очень мило, словно ничто не в состоянии его задеть. Он откидывается на спинку стула, улыбаясь в пустоту.

— Ведь так повелось, не правда ли, — говорит Эдвин и наливает себе еще.

3

После месяца возлияний Эдвин оставляет Реджинальда на его новой ферме и продолжает свой путь на запад, на встречу с Томасом, школьным товарищем брата Найла, который ступил на континент через Нью-Йорк и сразу поспешил на запад. От Скалистых гор, сквозь которые проходит поезд, у Эдвина захватывает дух. Он прижимается лбом к окну, разинув рот, как ребенок. Красота ошеломляет. Пожалуй, он немного переборщил с выпивкой там, в Саскачеване. Он решает вести себя получше в Британской Колумбии. Солнце слепит.

После дикой красоты испытываешь потрясение, очутившись на опрятных, одомашненных улицах Виктории. Повсюду англичане; он сходит с поезда и попадает в гущу родного говора. «Можно задержаться тут на время», — думает он.

Эдвин находит Томаса в чистенькой гостиничке в центре города, где Томас занимает лучший номер, и они заказывают чаю с коржиками в нижнем ресторане. Они не виделись года три-четыре, но Томас почти не изменился. По-прежнему румяный, как в детстве, с таким видом, будто только что покинул поле для регби. Он пытается вступить в деловое сообщество Виктории, но смутно представляет, каким делом ему хочется заняться.

— A как поживает твой брат? — спрашивает он, сменив тему, имея в виду Найла.

— Пытается пробиться в Австралии, — говорит Эдвин. — Судя по письмам, доволен.

— Что ж, мало кто из нас может этим похвастаться, — говорит Томас. — Шутка сказать — доволен. Чем он там занимается?

— Пропивает родительское пособие, я полагаю, — не по-джентльменски отвечает Эдвин, хотя, скорее всего, так оно и есть. Они занимают столик у окна, и его взгляд блуждает по улице, по витринам магазинов, по проступающему вдали непостижимому девственному лесу, по темным, вздымающимся деревьям, что теснятся на окраинах. Есть что-то курьезное в том, что вся эта дикая природа принадлежит Британии, но он быстро прогоняет эту мысль, ибо она напоминает ему последний ужин в Англии.

4

Последний ужин начинался вполне благопристойно, но беда приключилась, когда разговор зашел, как и всегда, о неописуемых красотах Раджа. Ведь родители Эдвина появились на свет в Индии, отпрыски Раджа, английские дети, воспитанные индийскими нянями…

— Если она еще раз заикнется про свою треклятую туземную няню… — пробурчал однажды, оборвав свою мысль на полуслове, брат Эдвина Гилберт.

…взращенные на сказаниях о невиданной Британии, которая, как подозревал Эдвин, слегка разочаровала их, когда те впервые ее узрели в возрасте чуть старше двадцати. («Дождливее, чем я ожидал», — говорил отец Эдвина, стараясь больше не распространяться на эту тему.)

На последнем ужине присутствовала и другая семья — Барретты — со схожей судьбой: Джон Барретт служил капитаном второго ранга в Королевском военно-морском флоте, а Клара, его жена, тоже провела первые годы своей жизни в Индии. С ними был их старший сын Эндрю. Барретты знали, что в любой вечер, проведенный с матерью Эдвина, разговор неминуемо свернет на Британскую Индию, и как старинные друзья, они понимали, что как только Абигайль покончит с Раджем, разговор войдет в привычное русло.

— Знаете ли, я так часто ловлю себя на мысли о красоте Британской Индии, — сказала мать. — Колорит был восхитительный.

— А зной — угнетающим, — сказал отец Эдвина. — Вот уж по чему я не тоскую после переезда в эти края.

— О, я никогда не находила зной таким уж угнетающим. — У матери Эдвина появился отстраненный взгляд, прозванный Эдвином и его братьями «маской Британской Индии». Ею овладевала отрешенность, означавшая, что в мыслях она унеслась прочь: она восседает на слоне, или прогуливается по саду среди роскошных тропических цветов, или угощается сэндвичами с огурцом, поданными пресловутой туземной няней, или бог знает что еще.

— Как, впрочем, и аборигены, — мягко сказал Гилберт, — но, думаю, такой климат на любителя.

Кто потянул Эдвина за язык именно в тот момент? Он задался этим вопросом много лет спустя, на войне, среди смертельного ужаса и окопной тоски. Порой не знаешь, что метнешь гранату, пока чека уже не вырвана.

— Опыт показывает, что их скорее угнетают британцы, чем жара, — сказал Эдвин. Он посмотрел на отца, но тот опешил; его стакан завис на полпути между столом и губами.

— Дорогой, — спросила мать, — что ты хочешь этим сказать?

— Мы им надоели, — ответил Эдвин. Он оглядел безмолвные изумленные лица сидящих за столом. — Тут двух мнений быть не может, к сожалению. — К его удивлению, собственный голос слышался ему словно издалека. У Гилберта отвисла челюсть.

— Молодой человек, — изрек отец, — мы принесли этим людям не что иное, как цивилизацию…

— Однако нельзя не заметить, — возразил Эдвин, — что в конечном счете они предпочитают свою, собственную цивилизацию. Некоторое время они вполне обходились и без нас, не так ли? Несколько тысяч лет? — Это было все равно что оказаться привязанным к крыше мчащегося поезда. Его познания об Индии были поверхностны, но он помнил, как был потрясен в детстве отчетами о восстании 1857 года  [  Речь о восстании сипаев 1857–1859 годов. (Здесь и далее примечания переводчика. — А. О.)]. — Кому мы нужны, где бы то ни было? — услышал он свой голос. — C какой стати мы воображаем, будто эти далекие земли принадлежат нам?

— Потому что мы их завоевали, Эдди, — сказал Гилберт после недолгой паузы. — Можно предположить, что исконные обитатели Англии не испытывали единогласного восторга по поводу прибытия нашего двадцать второго прадеда, но, гм, история принадлежит победителям.

— Вильгельм Завоеватель жил тысячу лет назад, Берт. Конечно, мы могли бы стать более цивилизованными, чем одержимый внук викинга-разбойника.

Эдвин умолк. Все уставились на него.

— Одержимый внук викинга-разбойника, — тихо повторил Гилберт.

— Хотя, полагаю, нужно быть благодарными за то, что мы христиане, — сказал Эдвин. — Представьте, в какую кровавую баню превратились бы колонии, если бы мы не были таковыми.

— Ты атеист, Эдвин? — спросил Эндрю Барретт с неподдельным интересом.

— Я и сам наверняка не знаю, — ответил Эдвин.

Воцарилась тишина, пожалуй, самая невыносимая в жизни Эдвина, но затем очень негромко заговорил его отец, который, приходя в ярость, намеренно вещал рублеными фразами, чтобы привлечь внимание.

— Всеми благами в твоей жизни, — сказал отец. — Все посмотрели на него. Он повторил свой фирменный прием, только чуть громче и с убийственной невозмутимостью: — Всеми благами в твоей жизни, Эдвин, ты обязан тому, что являешься потомком одержимого внука викинга-разбойника, как ты красноречиво выразился.

— Конечно, — сказал Эдвин. — Могло быть намного хуже. — Он поднял свой бокал: — За Вильгельма Ублюдка!  [  Вильгельм Ублюдок, или Бастард — прозвище Вильгельма Завоевателя.]

Гилберт нервно захихикал. Остальные не проронили ни звука.

— Прошу прощения, — сказал гостям отец Эдвина. — Моего младшего сына вполне резонно можно было бы принять за взрослого человека, но, похоже, он все еще ребенок. Марш в свою комнату, Эдвин. Хватит с нас на сегодня.

Эдвин подчеркнуто официально встал из-за стола и сказал:

— Всем доброй ночи. — Отправился на кухню и попросил принести ему в комнату сэндвич — основное блюдо еще не было подано — и удалился дожидаться вынесения приговора, который подоспел к полуночи, возвестив о себе стуком в дверь.

— Войдите, — сказал он в волнении, глядя из окна, как ветер раскачивает дерево.

Вошел Гилберт, затворив за собой дверь, и уселся в старинное кресло в подтеках — одно из самых ценных достояний Эдвина.

— Ничего себе спектакль, Эдди!

— Не знаю, о чем я думал, — сказал Эдвин. — Впрочем, нет, неправда. Я знаю. Я совершенно уверен, что у меня в голове не было ни единой мысли. Некая пустота.

— Ты нездоров?

— Вовсе нет. Никогда не чувствовал себя лучше.

— Пощекотал же ты себе нервы, — заметил Гилберт.

— Еще как! Не могу сказать, что сожалею об этом.

Гилберт улыбнулся.

— Тебе велено отправляться в Канаду, — сказал он тихо. — Отец занимается приготовлениями.

— Я всегда собирался поехать в Канаду, — сказал Эдвин. — Это было намечено на будущий год.

— Теперь придется ехать несколько раньше.

— Насколько раньше, Берт?

— На той неделе.

Эдвин кивнул. Он почувствовал легкое головокружение. Атмосфера комнаты немного изменилась. Ему предстояло вступить в непонятный мир, и комната уже начала уплывать в прошлое.

— Что ж, — сказал Эдвин спустя миг, — по крайней мере, мы с Найлом будем на разных континентах.

— Опять ты за свое, — посетовал Гилберт. — Ты что, просто говоришь первое, что придет в голову?

— Рекомендую.

— Мы не можем позволить себе быть столь легкомысленными. У некоторых из нас есть обязанности.

— Ты подразумеваешь наследование титула и состояния, — сказал Эдвин. — Какая ужасная судьба. Впоследствии я буду тебя оплакивать. Мне будет назначено то же пособие, что и Найлу?

— Немного больше. Найлу уже полагается обеспечивать себя. Тебе дается пособие, но с условием.

— Выкладывай.

— На некоторое время тебе закрыт доступ в Англию, — сказал Гилберт.