— Ссылка, — сказал Эдвин.

— Только не драматизируй. Ты и так собирался уезжать в Канаду, как ты сказал.

— Но на какое время? — Эдвин отвернулся от окна, чтобы посмотреть на брата. — Я думал, что временно поеду в Канаду, обоснуюсь там, а потом буду регулярно приезжать домой. Что именно сказал отец?

— К сожалению, если мне не изменяет память: «Скажи ему, чтобы не смел носа сунуть в Англию».

— Что ж, весьма… недвусмысленно.

— Ты же знаешь его нрав. К тому же мама на его стороне. — Гилберт встал, но задержался у двери. — Просто дай им время, Эдди. Я бы удивился, если бы твоя ссылка оказалась бессрочной. Я этого так не оставлю.

5

По разумению Эдвина, недостаток Виктории  [  Виктория — столица провинции Британская Колумбия на юго-восточной оконечности острова Ванкувер.] в том, что она слишком похожа на Англию, не будучи при этом Англией. Виктория — весьма отдаленное подобие Англии, акварель, неубедительно наложенная на ландшафт. На второй вечер, проведенный Эдвином в городе, Томас приводит его в Союзный клуб. Поначалу здесь мило — картинка из дому — приятное времяпровождение в компании таких же парней из родных мест и восхитительный односолодовый виски. Некоторые джентльмены постарше прожили в Виктории несколько десятилетий, и Томас норовит проникнуть в их общество. Держится поближе к ним. Интересуется их мнением, серьезно выслушивает ответы, льстит. Неловко смотреть. Томас явно надеется произвести впечатление солидного человека, с которым можно иметь дело, но Эдвину очевидно, что старожилы всего лишь вежливы. Их не интересуют посторонние, даже если те родом из приличной страны, с приличной родословной, говорят с приличествующим акцентом и отучились в приличных школах. Это закрытое общество, которое держит Томаса на расстоянии. Сколько придется Томасу сохранять дистанцию, выписывая круги по клубу, пока его признают? Пять лет? Десять? Тысячелетия?

Эдвин отворачивается от Томаса и подходит к окну. Они на третьем этаже с видом на бухту, в небе гаснет последний луч света. Он ощущает беспокойство и неловкость. У него за спиной джентльмены обмениваются россказнями о спортивных успехах и однообразных рейсах на пароходе в Квебек-Сити, Галифакс и Нью-Йорк.

— Вы не поверите, — говорит прибывший из последнего порта у него за спиной, — моя бедная матушка все еще думает, что Нью-Йорк принадлежит Содружеству.

Время идет. На бухту опускается ночь. Эдвин подходит к другим джентльменам.

— Но горькая истина заключается в том, — заявляет один из них в разговоре о важности риска, — что у нас нет будущего в Англии, не так ли?

Группа молчит в раздумьях. Они все до единого — младшие сыновья. Они не подготовлены к трудовой жизни, и наследство им не светит. К собственному удивлению, Эдвин поднимает стакан.

— За ссылку, — говорит он и выпивает. Слышится неодобрительный гомон.

— Едва ли это можно назвать ссылкой, — говорит кто-то.

— За новое будущее, джентльмены, в новом далеком краю, — как всегда дипломатично говорит Томас.

Позднее Томас находит его у окна.

— Знаешь, — говорит он, — я, кажется, слышал кое-что про некий званый ужин, но мне до сих пор не очень верится.

— Боюсь, эти Барретты неисправимые сплетники.

— Пожалуй, хватит с меня на сегодня этого заведения, — говорит Томас. — Я думал, смогу преуспеть здесь, но если собираешься покинуть Англию, то ее нужно покинуть окончательно и бесповоротно. — Он поворачивается к Эдвину. — Я подумываю податься на север.

— Насколько далеко на север? — Эдвин озабочен удручающими видениями с иглу в мерзлой тундре.

— Не слишком далеко. Чуть севернее острова Ванкувер.

— Какие перспективы?

— У дяди моего друга есть лесозаготовительная компания, — говорит Томас. — Но в общем и целом — девственная природа. Разве мы не за этим здесь? Оставить свой след на девственной природе?

А что, если, напротив, хочется раствориться в девственной природе? Странная мысль на борту парохода, идущего спустя неделю на север, вдоль изрезанного западного побережья острова Ванкувер. Каменистые пляжи, леса, а за ними вздымаются горы. Затем изломанные скалы неожиданно уступают место белому песчаному пляжу — такого длинного Эдвин еще не видывал. Он смотрит на прибрежные деревушки — струится дымок, деревянные шесты с крыльями и намалеванными личинами — тотемные столбы, припоминает он — водруженные то тут, то там. Они ему непонятны, поэтому он их побаивается. Проходит много времени, и белые пески снова сменяются утесами и узкими заливами. Временами вдалеке он видит каноэ. Что, если он растворится в природе, словно соль в воде? Ему захотелось домой. Впервые Эдвин забеспокоился о своем душевном здоровье.

Пассажиры на борту: трое китайцев едут на консервный завод, молодая женщина норвежского происхождения, вся на нервах, едет к мужу, Томас и Эдвин, капитан и двое матросов канадцев — все среди бочек и мешков с припасами. Китайцы говорят на своем языке и смеются. Норвежка выходит из каюты только за тем, чтобы перекусить, и никогда не улыбается. Капитан и экипаж доброжелательны, но не склонны беседовать с Томасом и Эдвином, поэтому Томас и Эдвин проводят большую часть времени вместе на палубе.

— Наш неповоротливый народец в Виктории не понимает, — говорит Томас, — что эта земля целиком предназначена для освоения. — Эдвин смотрит на него и заглядывает в будущее: раз деловые круги Виктории отвергли Томаса, он будет поносить их всю жизнь. — Они уютно устроились в своем, до мозга костей, английском городе, и я могу их понять, но здесь перед нами открываются возможности. Здесь мы можем сотворить свой мир. — Он бубнит про Империю и возможности, а Эдвин всматривается в море. Заливы, бухты, островки — по правому борту, а за ними громада острова Ванкувер, леса поднимаются в горы, вершины которых теряются в низкой облачности. По левому борту, где они стоят, необъятный океан простирается, как представляется Эдвину, до самой Японии. Его гложет то же чувство незащищенности, что и в прериях. Он чувствует облегчение, когда пароход наконец медленно поворачивает вправо и начинает заход в пролив.

Они прибыли в селение Кайетт под вечер. Ничего примечательного: причал, белая церквушка, семь-восемь домов, проселочная дорога до консервного завода и поселок лесозаготовителей. Эдвин в растерянности стоит у причала с пароходным кофром. Сомнительное местечко, иначе не скажешь. Легкий налет цивилизации, зажатой между лесом и морем. Ему здесь не место.

— Дом, что побольше — пансион, — любезно говорит капитан Эдвину, — если собираетесь задержаться здесь ненадолго, то вот координаты.

Неприятно осознавать, что он так явно запутался. Томас и Эдвин поднимаются на холм к пансиону и занимают комнаты на верхнем этаже. Утром Томас уходит в поселок лесозаготовщиков, а Эдвина охватывает то же оцепенение, что в Галифаксе. Это не совсем апатия. Тщательно поразмыслив, он делает вывод, что не опечален. Просто на какое-то время ему не хочется больше двигаться. Если есть удовольствие в действии, то есть и умиротворение в непо- движности. Он проводит дни, прогуливаясь по пляжу, делает зарисовки, созерцает море с балкона, читает, играет в шахматы с другими постояльцами. Спустя недели две Томас окончательно отказывается от попыток убедить его побывать в поселке лесорубов.

Красота окрестностей. Эдвину нравится сидеть на пляже и просто созерцать острова и рощицы, растущие прямо из воды. Иногда мимо проплывают каноэ в неизвестном направлении, мужчины и женщины в лодках либо не обращают на него внимания, либо таращат глаза. Пароходы прибывают регулярно, привозя работников и припасы для консервного завода и лагеря лесорубов. Некоторые из них играют в шахматы — одно из любимых развлечений Эдвина. Он никогда не блистал в шахматах, но ему нравится ощущение упорядоченности в игре.

— Чем вы здесь занимаетесь? — иногда спрашивают его.

— Обдумываю следующий ход, — всегда отвечает он или придумывает нечто в этом роде. У него такое ощущение, будто он чего-то ждет. Но чего именно?

6

Солнечным сентябрьским утром он выходит на прогулку и встречает на пляже двух смеющихся женщин-аборигенок. Сестры? Подруги? Они говорят на быстром языке, не похожем ни на один другой, насыщенном звуками, воспроизвести которые кажется немыслимо, тем более передать латинскими буквами. У них длинные черные волосы, и когда одна из них поворачивает голову, свет отражается от ее сережек из огромных ракушек. Женщины кутаются в одеяла, спасаясь от холодного ветра.

Заметив Эдвина, они умолкают и наблюдают за его приближением.

— Доброе утро, — здоровается он, касаясь полей шляпы.

— Доброе утро, — отвечает одна из них с приятным мелодичным акцентом. Ее сережки переливаются всеми цветами рассветного неба. Ее подруга с лицом, изрытым оспой, лишь молча смотрит на него. Это не идет вразрез с его опытом жизни в Канаде — если уж на то пошло. Эдвин очень удивился бы, прожив полгода в Новом Свете, что способен очаровывать местное население. Но откровенное безразличие в глазах женщин обескураживало. Его осенило, что именно в этот момент он мог бы высказать свои взгляды на колонизацию людям, стоящим по ту сторону уравнения, так сказать, но он не может придумать ничего такого, что в этих обстоятельствах не прозвучало бы абсурдно. Если сказать им, что колонизация ужасна, то сам собой напрашивается вопрос: «А что ты тут тогда делаешь?» Поэтому он промолчал, к тому же они остались у него за спиной. Момент упущен.