Эмилия Грант
Цена на материнство
Глава 1
Игорь
— Отойди от нее! Немедленно!
— Это ты мне? — я медленно повернул голову и оглядел худощавого ботана с тонкой длинной шеей, похожей на ножку поганки.
— Убери свои грязные руки!
— Кто это у нас наелся таблеток для храбости, а, очкарито? — я расхохотался. — Шел бы ты! У нас с Алиной свои дела.
— Игорь, пожалуйста… — мое имя, произнесенное ее хрипловатым от волнения голосом… М-м-м… До мурашек…
Я провел рукой по ее щеке, нежно погладил острую скулу большим пальцем, заправил прядь за изящное ушко. Моя Алина. Моя снегурочка. Кажется, тронешь ее — и растает. Такая хрупкая, воздушная… Неземная. Девочка-эльф. Балетная осанка, длинная шея, узкие плечики… Она должна принадлежать только мне — и знает об этом. Ее сердечко трепещется, бьется учащенно, губки маняще приоткрылись, дыхание прерывистое. И в глубине хрустальных голубых глаз уже плавится лед, уже разгорается, тлеет желание. Я ждал этого три года. Выпускной, нам обоим восемнадцать. Внизу — дискотека, пьяные дебилы-одноклассники. А мы вдвоем, в пустом кабинете физики. И больше никто, ни одна училка не посмеет сказать нам что-то поперек… Я подготовился. Свечи, одеяло, шампанское, украденное у завуча. Презервативы. Сегодня она будет моей. Моя Алина…
И нет, надо было притащиться этому смешному очкарику.
— Отпусти ее, она же просит! — не унимался Витя.
— Шел бы ты лучше… — с тихой угрозой сказал я. — Прямо сейчас. А то новые очки, поди, дорогие, а старые ты долго будешь доставать из задницы!
— Игорь, не надо… — умоляющий шепот застыл на ее губах.
Она просила не о том, чтобы я оставил ее в покое. Защищала этого ушлепка, эту ошибку природы. Но зря она боялась. Я бы не стал марать руки. В любой другой день — да, но не сегодня. Пусть только свалит уже в туман.
— Вить, уходи, — теперь Алина обращалась к нему. — Не доставай его…
— Я тебя тут не оставлю! — Витя выпятил грудь, даже не догадываясь, как комично бликуют стекла его очков. Рыцарь недоделанный! Насмотрелся плохих фильмов?
— Ты здесь лишний, — я крепче прижался к Алине. — Сдрисни. Я сегодня добрый, уйдешь сейчас — даже бить не буду…
— Ты урод, ясно?! — видимо, Витю целый скелет ну никак не устраивал. Или он решил за мой счет заработать отмазку от армии? — Ты не имеешь право так с ней… Ты ее недостоин! Иди вон, трахайся с такими же проститутками, как твоя мать!
— Гар, нет, он сам не понимает… — зашептала Алина, вцепилась в мои плечи, но было поздно. Я резко оторвался от нее и двинулся на Витька. Прости, любимая, ему уже ничто не поможет.
— Что ты сказал? — процедил я, сжав челюсти.
— Что слышал! — очкастое недоразумение задрало подбородок. — Это все знают! Врет всем, что твой отец — Ещенко, а сама просто не может вспомнить, дальнобойщик или крановщик!
— Ты бы заткнулся сейчас, — я подошел к нему вплотную, навис над дрожащим дрыщом, но он продолжал нарываться.
— Она всем дает, даже когда трезвая! Спроси физрука, трудовика, ОБЖшника… Да полгорода через нее уже родня! Теть Маринь, ноги раздвинь… У тебя половина ее венерических врожденные!
Это было последнее, что он сказал. А я ведь предупреждал! С разворота двинул в челюсть, очки хрустнули, съехали на бок.
— Гар, пусти его! — истошный вопль в спину. — Не надо!
— Не смей. Говорить. О моей. Матери, — выплевывал слова в такт ударам.
Ритмично, как танце, отвешивал по ребрам, рукам, шее, уху… С глухим стуком упал на пол его зуб.
Витек молчал. Закрывался руками, жмурился, даже отбиться не пытался. Чмо, а не парень. И с чего он вообще взял, что у него есть какие-то права на Алину? Мою Алину!
Она ведь любит меня. И ей плевать на условности, на мою мать, на все. Я знаю, она ни за что не променяет меня на такого чмыря, как Витек. Моя снегурочка.
— Остановись, Гар!
— Верещагин, отойди, — прогремело генеральское контральто завуча, но у меня уже шумела кровь в ушах, перед глазами стелился туман.
Как во сне до меня доносились чужие крики, учительские аханья, слово «милиция». Но отчего-то громче остальных звуков был плач Алины. Почти беззвучный, он врезался в мозг пожарной сиреной, и руки опустились. Я сел на пол, как пьяный, как контуженный. Ничего не видя перед собой. Витя валялся рядом без сознания, лицо Алины белело в полумраке. В интимном полумраке, который я готовил совсем для другого… А теперь она смотрела на меня, как на монстра, прижав дрожащие пальчики к губам…
— Снегурочка моя, прости… — то ли прошептал, то ли выдохнул я.
Но она только коротко мотнула головой, глаза влажно блеснули от слез.
— Девочка моя…
И реальность вдруг обрушилась на меня снова, со всеми запахами, звуками, цветами. Ментоловые сигареты завуча, перегар трудовика, удушливый одеколон географички… Кто-то включил свет, вокруг меня собралась толпа: в первых рядах учителя, за ними мои любопытные одноклассники… Бесплатный цирк.
— Ты меня доконал со своими выходками, Верещагин!
— Пусть только очнется — и пишет заявление! Хватит, восемнадцать уже.
— Да тюрьма по нему плачет!
— Светлана Пална, вы матери позвонили?
— Да-да, Верочка, выехали…
— А я давно говорила: в специнтернат его!..
— Олег Петрович, спуститесь, встретьте скорую…
Скорая… Да какая ему скорая? Так, пара оплеух. Встанет, очухается. Да я и по голове особо не бил! Размял бока. Меня и сильнее за школой метелили год назад, и хоть бы в медпункт кто отвел! Витенька, медалист, чтоб его…
— Ну что ты смотришь волком, Верещагин? — завучиха прожигает меня презрением. — Я тебе давно говорила: и в ПТУ…
— Да что вы с ним разговариваете, Наталья Владимировна, — цедит яд русичка. — Он же натуральный люмпен. Маргинал. Еще и наркоман, наверняка…
А я сижу на полу кучей дерьма, как преступник, которого кинули в яму. Сквозняк, холодный запах лекарств…
— Кому плохо? — врачиха метр с кепкой врезается в учительскую толпу ледоколом.
Суетится вокруг Витька, пульс, давление, фонарик.
Алина, не выдержав напряжения, громко всхлипывает и кидается вон из класса, отчаянно стучат ее каблучки…
— Подожди! — вырывается из моей груди полукрик, полухрип. — Алина, пожалуйста!..
И я бы догнал ее в два шага, но чьи-то руки клещами сжимаются на моих плечах.
— А ну, стоять! Куда собрался! Милиция уже едет! — и снова перегар трудовика.
— АЛИНА! — я кричу так громко, что у самого уши закладывает, и вокруг меня становится тихо-тихо, только слышно, как откашливается доходяга Витька.
Она замирает, споткнувшись. Оборачивается. Смогу ли я когда-нибудь забыть это выражение лица? Искаженного ненавистью, болью, обидой и… брезгливостью. Она смотрит на меня, чуть вздернув верхнюю губу, словно перед ней опрокинули мусорный бак с дохлыми крысами.
— Алина, ты же видела! Он оскорблял мою мать, Алина…
Она молчит секунду, другую, взвешивая, стоит ли вообще говорить со мной.
— Он говорил правду, Гар.
— Да как ты можешь! — я вырываюсь, что есть сил, но Алина только трясет головой, а хватка трудовика становится крепче. — Я же люблю тебя!
Она затыкает уши, мотает головой, как безумная, побелевшие губы что-то бормочут.
— Заберите его, заберите… Увезите… Пожалуйста… Заберите…
Смотрит на кого-то за моей спиной. Пытаюсь обернуться, разглядеть, но меня выворачивают в орла, на запястьях защелкиваются браслеты.
Приехали.
Меня ведут по коридору, по лестнице, снова по коридору. Я даже не могу выпрямиться, поднять голову. Вижу только обувь, бесконечные нарядные ноги. Лакированные ботинки, туфли с блестками, замшевые, красные, черные… Выпускной, блин. Что, довольны, чертовы пижоны? Будет, что обсудить на встрече лет через десять? Не благодарите. Потому что свой первый трах, эту мышиную возню, вам вспоминать не захочется.
— Эй, потише, потише, Верещагин, — мусор для профилактики хлопает меня по затылку, отчего в голове все звенит, выворачивает руки повыше. Плечи горят, но я молчу. Меня впихивают в буханку, где невыносимо воняет мочой.
— Я б на твоем месте сел вон туда, — другой мент, тот, что, видимо, подобрее, кивает на противоположную скамью. — А то у нас тут обоссался один…
Выпускной. О, вряд ли я смогу когда-то его забыть. День, расчертивший мою жизнь на до и после. И плевать я хотел на жесткие скамьи обезьянника, на надменные лица учителей, на гадкие слова Вити… Как бы он радовался, если бы увидел, как через пару часов после ареста в отделение прибежала моя матушка. Зареванная, но уже датая и при полном параде. Грудь навыкате, ресницы приклеены… А еще через полчаса вырулила из кабинета, утирая размазанную помаду, и следом за ней — капитан, застегивающий ремень.
— На выход его… Пока. И подписку о невыезде…
Родная милиция нашего городка. Маман, чью честь я, идиот, кинулся защищать…
— Ну что же ты, Гарик…
Да, все это останется во мне навсегда. Но черт бы с ними, с матерью, с Витьком и ментами. Алина. Вот, кто сделал мне по-настоящему больно. Хрустальная балерина треснула — и разбилась при первом же испытании. Тряслась над Витьком… Тоже мне, сказочку разыграли. Принцесса, рыцарь — и дракон. И дракон, разумеется, я.
