Отец встал и вышел, чтобы первым приветствовать гостя. Женщины ждали, почти не шевелясь. Альма, бледная после многочасовых молитв, смотрела в тарелку, но Тиана видела, как блестят глаза сестры — отец сумел утомить непокорную дочь, но не смирить. Клара глядела в сторону камина, в котором плясало жидкое пламя, освещая небольшой кусочек пола. Тетя Джоанна, в свою очередь, переводила взгляд с одной сестры на другую, обиженно игнорируя Альму. В столовой сгустилась темнота непонимания, она давила, будто сырая земля.

Прошло несколько минут, громко тикали часы в гостиной, поскрипывали половицы под осторожными шагами слуг, по-прежнему шумел Лондон. Наконец голоса приблизились, зазвучали совсем рядом, и сэр Абрахам вошел, ведя за собою гостя. Мужчина поклонился и тут же выпрямился, осматриваясь.

На первый взгляд сэр Исаак Роудз отталкивающе не выглядел; росту он был среднего, сложен неплохо, вот только одет скупо: темно-серый костюм, белые чулки и простые грубые туфли. Возраст не определить так сразу: напудрен сэр Исаак был сверх меры, голову его украшал пышный парик, сзади перевязанный черной ленточкой. А еще у сэра Роудза были усы, топорщившиеся над верхней губой пушистой щеточкой; судя по их мышиному цвету, волосы у гостя должны быть такого же мерзкого оттенка. Неудивительно, что он спрятал их под париком.

В руке сэр Роудз держал тяжелую дубовую трость, которой постукивал об пол, даже когда стоял неподвижно.

— Я рад приветствовать всех обитателей этого гостеприимного дома, — заговорил сэр Исаак высоким, ломким, словно у подростка, голосом. Тиана удивилась: ей казалось, что человек подобной комплекции (худым гость не выглядел) должен говорить баритоном или басом, но не пищать, словно грызун в погребе. — Пусть Господь благословит вас!

— Садитесь, сэр Роудз, — тетя Джоанна указала на стул напротив себя, рядом с Тианой. — Мы рады, что вы приехали к нам. Так нечасто нас навещают родственники!

Отец представил гостю всех присутствующих женщин, закончив, конечно же, на Тиане; когда дело дошло до нее, она подняла голову и встретилась с сэром Роудзом взглядом. Мужчина рассматривал ее внимательно, чуть прищурившись; неужели отец уже что-то сказал ему про нее? Если это так, она пропала. И посадили его рядом с ней… Определенно, это часть отцовского плана.

Пристальное внимание гостя к Тиане не укрылось и от Альмы; та чуть приподняла брови, как бы намекая сестре, чтоб держалась.

Наконец все расселись, отец дал слугам знак нести первую перемену блюд. Наверняка спаржа. Ну точно. А на десерт, наверное, подадут яблоки. Что за невезучий день.

Спаржу Тиана терпеть не могла, яблоки тоже. Она любила сладости, но доме они появлялись редко: чревоугодие — грех. Чаще удавалось поесть любимых груш, особенно если семья проводила лето в Глостершире.

— Хорошей ли была дорога из Кента? — начал светский разговор сэр Абрахам, с наслаждением отправляя в рот бледные кусочки спаржи.

Тиана сдавленно вздохнула и заставила себя тоже отрезать кусочек. Ее смущало присутствие чужого мужчины так близко: сэр Исаак сидел в нескольких дюймах от нее, и ей казалось, что сейчас он к ней прикоснется; Тиана готова была дернуться, словно от внезапного холода.

— Очень пыльно, — провозгласил сэр Роудз своим неприятным голосом. — Но все испытания, ниспосланные нам свыше, нужно переносить с честью. Так что я добрался благополучно и остался цел. Говорят, разбойников нынче развелось видимо-невидимо.

— О! Но ведь почтовые дилижансы должны защищать? — вступила в беседу тетушка Джоанна.

— Верно, верно, да только охраняют их люди, которые прежде всего трясутся за собственную жизнь, а потом уже за жизни пассажиров. Впрочем, я за себя не боюсь. Если бы разбойники попробовали сунуться ко мне, я бы вразумил их тростью.

Он сжал кулак и воинственно потряс им.

Тиана еле сдержала улыбку и уставилась на спаржу, чтобы унять неуместную веселость.

— О, вы такой храбрый, сэр Роудз, — промурлыкала тетя Джоанна, любезно на него глядя.

Тиана чуть спаржей не подавилась: неужели тете понравился гость?! «Лучше уж она, чем я».

— Ничуть. И вы можете звать меня Исааком, любезная леди Меррисон. Я прихожусь вам далеким, но все же племянником.

— Ах да.

Улыбка тетушки увяла. Интересно, сколько ему лет, размышляла Тиана, искоса глядя на сэра Роудза. Не меньше тридцати, а то и все сорок, но под пудрой не разберешь. Наверное, у него кожа дурная, вот они и напудрен, словно кукла. И еще эти усы… Определенно, этот человек не слишком понравился Тиане. Эдвард куда красивей.

— Как нынче дела в Кенте? — осведомился сэр Абрахам.

— А вы там давно бывали?

— Увы, увы, очень давно.

— Тогда ограничусь последними новостями. Вы, наверное, хотели бы знать о делах общины. Наши братья и сестры во Христе здравствуют, благодарение Богу, и число ихс каждым годом увеличивается. Знаете ли, в провинции вера сильнее, чем в больших городах; но и проблем у нас больше.

— Каких же?

Сэр Абрахам подался вперед, внимательно слушая гостя. Ну все, подумала Тиана. Теперь главное — не забывать делать вид, что ей интересно.

— О, истинно верующих много, но есть и те, кто противостоит нам и высмеивает. Однако это лишь закаляет веру. — Голос сэра Исаака прыгал вверх-вниз, словно горный козел по кручам. — Даже в нашей общине есть разные люди. Например, те, у кого со смирением все не слишком хорошо; вечно бегут куда-то, вечно торопятся. Они отличаются действием наугад и раздражительным нетерпением; они хватаются за новшества, развлечения, веселость, ценя сильные чувства выше глубоких мыслей. У них почти нет склонности к основательному изучению, смиренной самопроверке, дисциплинированному медитативному размышлению и трудной работе, будь то в деле или в молитвах. — Сэр Роудз уничижительно хмыкнул, отчего стал Тиане еще более неприятен. — Они понимают христианскую жизнь как жизнь, наполненную необыкновенными восхитительными событиями, а не как жизнь решительной рациональной праведности. Постоянно рассуждают на темы радости, мира, счастья, удовлетворения и душевного спокойствия, не упоминая, что на другой чаше весов есть божественное недовольство, борьба веры, подавленность. Под их влиянием веселье людей, не обремененных пониманием догматов веры, приравнивается к здоровому христианскому образу жизни, в то время как святые менее несдержанного и более сложного темперамента испытывают тревогу и смятение, потому что они не могут кипеть жизнерадостностью, как предписано. В своей неугомонности эти люди с бурлящей жизнерадостностью становятся вопиюще легковерными, считая, что чем страннее и чем ярче жизненный опыт, тем он божественнее и духовнее, и будто бы достигают чего-то сверхъестественного; они не задумываются о такой библейской добродетели, как уравновешенная основательность.

Тут даже у тетушки Джоанны приоткрылся рот; сэр Абрахам же взирал на гостя с одобрением и удивлением.

— Эти недостатки логично дополняются особыми приемами, которые такие вот жизнерадостные верующие разработали в пасторских целях в последнее время, — продолжал, как ни в чем не бывало, сэр Исаак, словно не замечая эффекта, произведенного его речью. — Но ведь духовная жизнь совершенствуется, и духовная зрелость достигается не при помощи каких-то приемов, а истиной. — Он ткнул пальцем в потолок, как будто истина витала над столом и ее можно было увидеть. — Если наши приемы и методы основаны на неправильном представлении об истине, которую они должны донести, и о цели, которая должна быть достигнута с их помощью, то они не смогут сделать пасторов и верующих лучше, чем те были до этого. Причина искаженных представлений тех людей, о которых я говорю и которых, да простит меня Господь, имею смелость осуждать, кроется в том, что они стали жертвой некоей разновидности мирской суетности, сосредоточенной на человеке, который рассматривает христианскую жизнь как путешествие в поисках восторга.

Сэр Роудз остановился и обвел глазами ошеломленных слушателей.

— Я, кажется, увлекся. Прошу меня извинить.

— Ну что вы, что вы! — воскликнул сэр Абрахам. — Продолжайте, разумеется! Всем нам, — он сурово взглянул на дочерей, — весьма полезно это послушать.

— О, я не претендую на звание проводника божественной воли, но смею уповать, что понимаю Святое Писание правильно, — скромно сказал сэр Исаак.

Он откинулся на спинку стула, взял бокал с вином и принялся разглагольствовать дальше:

— Как же нам утвердить в вере таких людей? Какие ценности могут возвратить их на стезю господню? Во-первых, сосредоточенность на Боге как главное божественное требование для дисциплины самоотречения. Во-вторых, утверждение о главенствующей роли ума и о невозможности послушания библейской истине, которую человек еще не понял. В-третьих, требование смирения, терпения и твердости во все времена; а также признание того, что главное служение Святого духа заключается не в том, чтобы снабжать человека восторгами, а в том, чтобы воспитать в нем характер, подобный Христу. А Христос, как помним мы все, был полностью нацелен на служение людям, не на телесные радости. В-четвертых, признание непостоянства чувств человека, которые могут взмывать и опускаться, и понимание того, что Бог часто испытывает нас, проводя чрез пустынную равнину, полную душевной тишины.

Тиана все-таки подавилась спаржей, закашлялась и поймала возмущенный взгляд отца; поспешно схватила стакан с водой и залпом выпила. К счастью, помогло.

— В-пятых, — сказал сэр Исаак, которого, как оказалось, весьма непросто сбить с мысли, — представление о поклонении как о наипервейшем занятии в жизни человека. В-шестых, необходимость в регулярной самопроверке человека на основе Священного Писания — так, как об этом говорится в псалмах. В-седьмых, понимание того, что божий замысел предусматривает освященное страдание для того, чтобы божьи дети возрастали в благодати. Страдания должны воспитывать характер, закалять его, вести сквозь жизненные неурядицы и возносить к свету.

Даже отец, прочитавший уйму священных книг и любивший поговорить о Боге так, как будто сам был с ним знаком, не умел столь складно плести словеса; в этом сэр Исаак с первого же взгляда его превосходил.

— Вы, наверное, проповедуете там, у себя, в Кенте? — спросила тетушка Джоанна, на которую речь гостя произвела неизгладимое впечатление.

Впечатлены, пожалуй, были все присутствовавшие.

— Немного, и лишь по просьбе членов нашей общины, — сознался сэр Роудз. — Я не стремлюсь к славе, лишь желаю, чтобы заблудшие овцы возвратились в лоно церкви, чтобы те, кто не совсем понимает учение Христа, смогли узреть величие и красоту Господа, выраженную в повседневных делах и обязанностях. Но я так непочтителен, говоря только о себе. — Он повернулся к сидевшей рядом Тиане: — Мне хотелось бы больше знать о вас, ведь вы мои родственники, хотя и очень дальние.

— Мои дочери не привыкли беседовать за столом, — произнес сэр Абрахам, тем самым избавив Тиану от обязанности отвечать. — Позже, в гостиной, они будут говорить, сэр Исаак.

— Весьма, весьма скромно, — обрадовано заметил гость и вновь смерил Тиану изучающим взглядом, отчего ей стало не по себе.

После ужина все семейство перебралось в гостиную — за исключением Альмы, которой отец велел возвратиться в часовню и продолжить молиться. Сэр Роудз совершенно не заинтересовался этим фактом, из чего Тиана сделала вывод, что такое обращение с женщинами у него в доме — дело обычное. И стало ей настолько тоскливо, что захотелось завыть в голос. Но она не завыла, сидела и улыбалась, как самая воспитанная девочка на земле.

Через четверть часа Клара тихо испросила разрешения удалиться к себе; в другой раз отец попенял бы ей за неуважение к гостю (пока не отпустят — сиди), но сегодня, кажется, даже обрадовался. Клара бросила на Тиану виноватый взгляд, та еле заметно ободряюще ей кивнула. Сестре тут нечего делать, нечего привлекать к себе лишнее внимание. Если уж мишенью выбрана Тиана, лучше убрать сестер из поля зрения гостя. Пускай она, не они. Клара уйдет, Альме удастся сбежать, незачем усложнять им жизнь.

Но, Господи, как от всего этого хотелось плакать!

Тиана сглотнула, выдавила улыбку и сжала многострадальный веер, который от этого уже не хрустел, а жалобно покряхтывал.

Принесли еще вина; Клемент подбросил дров в камин, а окна прикрыл, так что в гостиной сделалось душно; Тиане казалось, будто стены давят. Она не пила вина, просто сидела и слушала, как отец, раскрасневшись, клеймит отступников от веры.

— …Многие из них отвернулись от нашего мировоззрения, заклеймив его как искажение христианства. Жалкие глупцы! Этих людей мы тоже хорошо знаем. Наверняка они есть и у вас в Кенте, Роудз. — После некоторого количества возлияний отец становился слегка фамильярен. Впрочем, гостя это не смущало: он утвердительно кивал. — Мучительно больно думать об этих людях, потому что, во-первых, их деятельность сильно мешает нашей вере, а во-вторых, потому что их очень много. Кто они?

Сэр Абрахам обвел гостиную взглядом, словно ожидая под креслом или кушеткой обнаружить хотя бы одного «отступника от веры». Не обнаружил и продолжил так:

— Это люди, которые когда-то считали себя пуританами либо потому, что они были с детства воспитаны в пуританской вере, либо потому, что они обратились в пуританскую веру под чьим-то влиянием; но потом они разочаровались в нашем мировоззрении и отвернулись от него, считая, что оно подвело их. Конечно, ведь церковь преследует нас, осуждает, не понимая, что мы не откололись от нее, но привносим нечто новое, нечто освежающее, чего и желает Господь. И все же с каждым годом наши ряды редеют. — Он скорбно покачал головой. — Некоторые оставили пуританскую стезю по интеллектуальным соображениям, считая, что это учение настолько примитивно для их умов, настолько невозможно и не связано с реальной действительностью, что фактически — если не намеренно! — оно является обманом.

— Но как же это может быть обманом? — возмутился таким словам мистер Роудз.

Тиана почувствовала, что еще немного — и она уснет; держать спину прямо помогало только присутствие отца и тети и нехороший, немигающий взгляд гостя, которым тот, казалось, ощупывал Тиану всю, будто раздевал. Сэр Абрахам не видел этого тайного, интереса, а может, намеренно решил не обращать на него внимания.

— Другие оставили пуританство, — продолжал отец, — потому что считали, что поскольку они христиане, то у них будет здоровье, богатство, жизнь без проблем, без болезненных отношений, предательств и неудач, потерь и горя; они не станут совершать ошибки и принимать дурные решения — короче говоря, ожидая безмятежной жизни, после чего они счастливо окажутся на небесах. Эти великие ожидания в должное время разбились под напором жизни.

Сэр Абрахам мелко засмеялся.

Тиана подумала, что нехорошо злорадствовать над противниками, как бы уперты они ни были. Эта черта в отце всегда удивляла ее. Ведь он, как и Господь, говорил, что нужно прощать!

— Обиженные, рассерженные и чувствующие себя жертвами злоупотребления их доверчивостью, они теперь обвиняют пуританство в том, что оно обмануло и подвело их, и с негодованием отказываются от него. Это чудо, что они еще не обвиняют самого Бога и не отказываются от него. И в этом случае более здравомыслящий, более глубокий и более мудрый пример тех, кто сохраняет в своем сердце истинную веру и знает, как следовать советам Господа, может подправить и подлечить отступившихся, если только они прислушаются к тому, что мы говорим.

Тиана знала все эти речи наизусть; отец произносил их не раз и не два, и чем больше выпивал, тем яростнее становились его обвинения, тем язвительнее он обличал тех, кто посмел придерживаться иного образа жизни, чем он сам. Сейчас, слушая его, она понимала, что его речи все-таки сумели отравить ее кровь; даже если она выйдет замуж и смирится с этим, вечная вина за то, что посмела мечтать, ее не оставит. Вспоминая Эдварда, чьи черты со временем сотрутся из памяти (ничто не хранится вечно), она будет испытывать жгучий стыд из-за того, что была такой глупенькой и считала: вот это правильно. Все верно, эта неумолимая тяга, стремление опалить себе крылья и закружиться в радостном танце вокруг открытого, живого огня. Но огонь — дьявольское порождение, грешников поджаривают на сковородках; Богу принадлежат стоячие озерца веры, подернутые ряской.

Тиана подняла голову, встретилась взглядом с сэром Роудзом и постаралась выдержать этот взгляд. Его глаза в свете камина и свечей казались золотыми, и Тиана невольно вздрогнула: они напомнили ей глаза совсем, совсем другого человека. Того, кто может смеяться, и шутить, и танцевать, будто летает; того, кто запросто обхватывает пальцами лодыжку дамы, вызывая чувства, которым нет названия ни в одном из языков мира. Нет таких слов, чтобы описать эти чувства, сила слов бледна перед этими ощущениями. Но Тиана тут же одернула себя, напоминая, что перед нею — не тот, другой; что человек напротив — слепок с ее отца, он мог бы быть его верным сыном и братом Тианы, однако, к сожалению, является дальним, очень дальним ее родственником. Настолько дальним, что отец даст согласие на брак, не задумываясь.

Сэр Роудз ответил на взгляд Тианы и едва заметно улыбнулся под своими щетинистыми усами; тетя Джоанна, заметив, что молодые люди смотрят друг на друга, поджала губы. Интересно, молод ли сэр Исаак на самом деле? Некоторые и в пятьдесят лет выглядят как юнцы. Неужели и вправду придется выйти за него, уехать в Кент, в дом, подобный этому, где никогда не переводится сырость и сквозняки, зато днем с огнем не сыщешь любви и понимания? Сэр Исаак станет наказывать жену за малейшую провинность, говорить ей о Господе за столом, как говорил сегодня во время ужина, и даже в постели она будет называть его «милорд», а он ее — «миледи».

А Эдвард, этот чудесный мужчина, к которому Тиане все-таки повезло прикоснуться, останется застывшим, словно муха в янтаре, воспоминанием; Тиана будет носить его в сердце, будто украшение для своей бедной жизни.

Не этого она желала. Совсем не этого.

Но как объяснить отцу?

Сэр Абрахам, между тем, завершил свою обличительную речь и, выдохшийся, надолго припал к бокалу.

— Вы правы, совершенно правы, милорд, — заметил сэр Роудз. — Глубина ваших суждений поражает меня, и я склоняю голову перед вашим умом и познаниями. — В подтверждение своих слов он наклонил голову. — Однако мы утомили наших дам.

— Женщинам всегда полезно послушать мудрые речи, — фыркнул сэр Абрахам.

— Все верно, все верно; однако я не желаю показаться невежливым, не уделяя столь прелестным леди внимания. — Сэр Роудз улыбнулся. — Мне хотелось бы узнать побольше о вас, мисс Меррисон.

Все-таки это случилось. Тиана постаралась сказать вежливо и спокойно:

— Я была бы рада ответить на ваши вопросы, сэр.

— До чего же вы милы! Что же, расскажите, что вы любите, как проводите дни?

— Кристиана — милая и скромная девушка, — вмешалась тетя Джоанна, видимо обиженная, что ее оставили в стороне. — Она любит вышивание, исправно ходит в церковь и дома часто молится, и, хотя иногда молодой разум ее бунтует, она все больше и больше становится истинной христианкой.