— Кто тебя послал?

— Мой паша.

— Я не знаю, Мулей-эль-Кадель, может, уже спит.

— Но еще нет и девяти.

— Он пока не оправился от раны. Но я тебя пропущу. Он расположился в одном из этих домов.

Часовой загасил фитиль своей аркебузы [Мушкет и аркебуза с фитильным замком — одно и то же. (Примеч. перев.)], закинул оружие за плечо и направился к маленькому, невзрачному домику со стенами, изрытыми снарядами и бомбами мусульман. Перед домом дежурили двое чернокожих рабов геркулесового телосложения и две огромные арабские собаки.

— Разбудите вашего хозяина, если он уже отдыхает, — сказал албанец двум часовым. — Здесь посланец паши Хусейна, он хочет с ним поговорить.

— Хозяин еще не спит, — ответил один из рабов, подозрительно взглянув на араба.

— Тогда иди предупреди его. С пашой шутки плохи, да к тому же он водит дружбу с великим визирем.

Один из рабов вошел в дом, а второй остался на пороге вместе с псами. Немного погодя первый вышел и сказал арабу:

— Иди за мной, господин тебя ждет.

Эль-Кадур сжал под плащом рукоять ятагана и решительно шагнул в дом, готовый на все, даже убить сына могущественного паши Дамаска в случае опасности.

Турок ждал его в одной из комнат первого этажа, очень скромно обставленной и освещенной всего одним факелом, вставленным в оплетенную глиняную бутыль. Он был бледен, рана еще не полностью зажила, но все равно он был неотразимо красив — с огромными черными глазами, достойными озарить лицо любой из гурий магометанского рая, и изящно закрученными усиками.

Хотя он еще не оправился от раны, на нем была сверкающая стальная кольчуга, перетянутая на бедрах голубой перевязью, на которой висели сабля и богато убранный ятаган с золотой рукоятью, украшенной бирюзой.

— Кто ты такой? — спросил он араба, сделав рабу знак удалиться.

— Мое имя ни о чем тебе не скажет, — ответил араб. — Меня зовут Эль-Кадур.

— Мне кажется, я тебя уже где-то видел.

— Возможно.

— Тебя послал Хусейн-паша?

— Нет, я соврал.

Мулей-эль-Кадель отступил на два шага, быстро схватившись за рукоять сабли, но не вытащил ее из ножен.

Эль-Кадур жестом успокоил его и быстро проговорил:

— Не думай, что я пришел сюда посягнуть на твою жизнь.

— Тогда почему ты солгал?

— Потому что иначе ты бы меня не принял.

— Что же заставило тебя воспользоваться именем паши Хусейна? Кто тебя послал?

— Женщина, которой ты обязан жизнью, — со значением ответил Эль-Кадур.

— Женщина?! — удивленно вскрикнул турок.

— Вернее, благородная дама-христианка, принадлежащая к высшей итальянской знати.

— И я обязан ей жизнью?

— Да, Мулей-эль-Кадель.

— Да ты сошел с ума. Я никогда не был знаком ни с одной итальянской аристократкой, и ни одна женщина никогда не спасала мне жизнь. Дамасский Лев способен спасти себя сам, не прибегая ни к чьей помощи.

— Ты заблуждаешься, Мулей-эль-Кадель, — спокойно сказал араб. — Если бы не великодушие этой женщины, не бывать тебе при штурме Фамагусты. Ведь твоя рана еще не зажила.

— Да о ком ты говоришь? О том юном капитане, что выбил меня из седла?

— Да, о Капитане Темпесте.

— Объяснись.

— Это итальянская аристократка, она даровала тебе жизнь, хотя имела полное право тебя добить.

— Да что ты такое говоришь! — воскликнул турок, сначала залившись краской, а потом побледнев. — Тот капитан, что сражался, как бог войны, — женщина?! Нет! Не может быть! Женщина не могла победить и выбить из седла Дамасского Льва!

— Это была герцогиня д’Эболи, известная среди христиан под именем Капитан Темпеста, — сказал Эль-Кадур.

Мулей-эль-Кадель был настолько поражен, что на какое-то время потерял дар речи.

— Женщина! — с болью вырвалось у него. — Дамасский Лев обесчещен, и теперь ему остается только сломать свою саблю.

— Нет, такой храбрый воин, как ты, не может сломать самый доблестный клинок турецкого войска. Женщина, что одержала над тобой победу, — дочь самого знаменитого фехтовальщика, которым гордится Неаполь.

— Но ведь это не он меня сразил, — почти с рыданием в голосе ответил турок. — Меня выбила из седла женщина! Честь Дамасского Льва теперь утрачена навсегда!

— Та, что победила тебя, — благородная дама, Мулей-эль-Кадель!

— Она станет меня презирать.

— Нет, потому что теперь твоя противница по поединку взывает к великодушию Дамасского Льва.

В глазах турка сверкнул огонь.

— Моя противница нуждается во мне? Разве Капитан Темпеста не погиб?

— Он жив, но ранен каменным ядром.

— Где он? Я хочу его видеть! — крикнул Мулей-эль-Кадель.

— Чтобы убить? Моя госпожа — христианка.

— А кто же ты?

— Я ее верный раб.

— Это герцогиня послала тебя ко мне?

— Да.

— Чтобы просить меня помочь ей бежать из Фамагусты?

— И не только об этом.

— А в твое отсутствие ей не угрожает никакая опасность?

— Думаю, нет. Она в надежном убежище, и потом, она не одна.

— Кто ее охраняет?

— Ее лейтенант.

Мулей-эль-Кадель снял со стула длинный плащ из темной шерсти, взял со стола два длинноствольных пистолета с рукоятями, украшенными серебром и перламутром, и сказал арабу:

— Веди меня к твоей госпоже.

Эль-Кадур взглянул на него с недоверием:

— А ты обещаешь, что не выдашь ее?

Щеки турка вспыхнули.

— Ты что, не доверяешь мне? — возмущенно вскинулся он. Потом, помолчав, снова заговорил: — Ты прав, она христианка, а я турок, враг христиан, но знай, я не одобряю жестокостей великого визиря. Его зверства навсегда обесчестили оттоманское войско. Ты араб, и я не знаю, христианин ты или приверженец пророка, но ты должен знать Коран и знать, что турки не клянутся на своей священной книге, в отличие от той, что причудливо написана блестящим пером архангела Гавриила. Эта книга обязательно найдется у кого-нибудь из муэдзинов, и я готов торжественно поклясться на ней в твоем присутствии, что спасу твою госпожу, которой обязан жизнью. Хочешь?

— Нет, господин, — ответил араб. — Я верю тебе и без клятвы. Я знал, Дамасский Лев будет не менее великодушен, чем герцогиня д’Эболи, моя госпожа.

— Где она?

— В одном из казематов.

— Ранена тяжело?

— Нет.

— У вас там, в каземате, есть еда?

— Только кипрское вино и оливки.

Мулей-эль-Кадель хлопнул в ладоши, и на пороге тотчас появились два черных раба.

Он обменялся с ними несколькими словами на неизвестном Эль-Кадуру языке и обратился к арабу:

— Иди за мной, они нас догонят.

Они вышли из дома и миновали площадь. Никто из часовых не посмел их остановить. Словно двое воинов, получивших задание патрулировать площадь вдоль внутренней стены, они медленно двинулись к башне.

Едва они отошли от площади шагов на триста-четыреста, как их догнали двое негров с арабскими догами на поводках. Негры несли огромные корзины.

Их попытался остановить отряд янычар, рыскавших среди развалин в надежде найти оставшихся в живых христиан.

— Пошли вон отсюда, или я прикажу выпороть вас, как собак! — крикнул Мулей-эль-Кадель. — Дайте дорогу Дамасскому Льву! Вам что, мало резни?

Никто не осмелился перечить сыну могущественного паши, и янычары пустились бежать, освободив дорогу.

Прежде всего Мулей-эль-Кадель удостоверился, что возле башни никого нет, потом двинулся через развалины за Эль-Кадуром. Рабы и собаки шли следом.

Он опустился на одно колено и пристально взглянул в глаза герцогини черными, как ночь, глазами.

Едва оказавшись в каземате, освещенном факелом, турок сбросил плащ и, обменявшись учтивым приветствием с Перпиньяно, быстро подошел к ложу, на котором лежала герцогиня. Она не спала.

— Женщина, которая меня победила? — воскликнул он с волнением. — Я вас узнал, синьора!

Он опустился на одно колено, совсем как европейский аристократ, и пристально взглянул в глаза герцогини черными, как ночь, глазами.

— Синьора, — произнес он с благородным почтением, — пред вами не враг, пред вами друг, которому судьба дала возможность восхититься вашим необычайным мужеством и который не испытывает ни малейшего разочарования оттого, что был побежден такой женщиной, как вы. Приказывайте. Дамасский Лев готов спасти вас и оплатить свой долг перед вами.