— Что мне моя жизнь, когда дело идет о помощи госпоже? Разве я не твой раб?
— Они могут обнаружить и наше убежище.
— Я на них наброшусь с ятаганом и поломаю их мечи, — сказал Эль-Кадур, глядя на герцогиню сверкающими в полутьме глазами. — Я отступился от веры предков, я христианин, но достоинства не потерял: мой отец был великим аравийским воином, и я ему в этом не уступлю, госпожа. Я его сын. Он доблестно принял смерть, с оружием в руках защищая свое племя. Так почему же я не могу умереть, защищая дочь человека, который вызволил меня из рабства?
Араб выпрямился, откинув назад плащ, возвращенный лейтенантом, и в дымном красноватом свете факела его фигура обрела гигантские размеры. В руке он крепко сжимал ятаган, и лезвие посверкивало яркими искрами.
Казалось, сын пустыни превратился в льва, гораздо более свирепого, чем Дамасский Лев.
— Я его убью, — в исступлении повторял араб. — Он — соперник… синьора Л’Юссьера!
— Ты не выйдешь отсюда, — властно сказала герцогиня. — Повинуйся!
Эль-Кадур выронил ятаган.
— Повинуйся мне, мой верный Эль-Кадур, — повторила она гораздо мягче. — Ты должен меня охранять.
При этих словах свирепое выражение слетело с лица араба, как по волшебству.
— Да, госпожа, я впал в безумие, — проговорил он, медленно опустившись на камень. — Я потерял осторожность.
Из темного угла послышался голос папашы Стаке:
— Клянусь китовой тушей! Что, в Фамагусте вообще невозможно уснуть? Эти собаки-турки вечно устраивают дьявольский грохот своими ятаганами.
10
Польский медведь
На следующий вечер, около десяти, Мулей-эль-Кадель, как и пообещал накануне, появился в каземате, соблюдя все предосторожности. С ним пришли уже не двое, а четверо чернокожих рабов, вооруженных до зубов, в тяжелых кольчугах, и каждый нес большую корзину.
Эль-Кадур уже поджидал их за баррикадой из камней и сразу открыл вход маленькому отряду.
— Синьора, — произнес Дамасский Лев, приблизившись к ложу, где лежала герцогиня. — Я поклялся на Коране, и я выполнил все, что обещал, и даже более того. Со мной турецкая одежда, оружие и шесть лучших коней албанской конницы. Есть также и ценные сведения.
— Я не сомневалась, Мулей-эль-Кадель, что вы проявите честность и великодушие, — сказала девушка, протянув ему руку. — Женское сердце трудно обмануть.
Тут посчитал нужным вмешаться папаша Стаке, который занялся вместе со своим другом бутылкой кипрского вина, принесенной накануне чернокожими рабами.
— Я никогда бы в это не поверил, но теперь вынужден признать, что среди турок есть порядочные люди. Это настоящее чудо, все равно что встречный ветер вдруг задул бы в корму.
— Мулей-эль-Кадель, — сказала герцогиня, не обращая внимания на болтовню старого моряка, — вы не заметили, не следил ли кто-нибудь за вами?
На лице турка отразились удивление и тревога.
— Почему вы об этом спрашиваете, синьора?
— Не встретился ли вам кто-нибудь по дороге?
Дамасский Лев на минуту задумался, потом ответил:
— Ну да… капитан янычар, но мне показалось, он был пьян.
— Это он! — воскликнул Перпиньяно.
— Кто? — спросил турок, внимательно на него поглядев.
— Медведь Польских Лесов, — сказала герцогиня.
— Тот капитан, которого я вышиб из седла и который потом отрекся от своей веры?
— Да, — ответил венецианец.
— И этот человек осмелился шпионить за мной? — нахмурив брови, произнес Дамасский Лев.
— Возможно, он хочет нас выследить и сдать в руки Мустафе раньше, чем мы покинем Фамагусту, — прибавил лейтенант.
Турок презрительно усмехнулся:
— Мулей-эль-Кадель значит гораздо больше, чем жалкий отступник. Пусть только попробует перейти мне дорогу, если осмелится.
Потом, сменив тон, повернулся к герцогине и сказал:
— Вы хотели знать, где мои соотечественники содержат виконта Л’Юссьера?
— Да, — отвечала герцогиня, рывком поднявшись и зардевшись.
— Я знаю, где он находится!
— Его увезли с Кипра?
— Нет, он в замке Хусиф и останется там до тех пор, пока Венецианская республика не захочет подписать мирный договор.
— Как вы сказали? — спросила герцогиня.
— В замке Хусиф.
— И где этот замок?
— В бухте Суда.
— Его охраняют?
— Возможно, но точно сказать не могу.
— И как туда можно добраться?
— По морю, синьора.
— Мы сможем найти какую-нибудь галеру?
— Об этом я тоже позаботился, синьора, — сказал Мулей-эль-Кадель. — Я знаю, кому можно вас поручить.
— Туркам?
— По моему приказу они тотчас же освободят небольшое судно. Вам только надо будет соблюдать осторожность и делать вид, что вы мусульмане, а не христиане. А в Суде вы найдете достаточно отступников, не принявших сердцем нашу веру, — с улыбкой добавил Дамасский Лев, — и они будут счастливы вам помочь. Мы знаем, чего стоят те, кто принял нашу веру, но так глубоко чувствовать ее, как мы, они не могут. Синьора, вы сможете сесть в седло?
— Надеюсь, — отвечала герцогиня. — Моя рана не так серьезна, как казалась поначалу.
— Я бы вам советовал уезжать этой же ночью. Янычары или этот польский отступник могут обнаружить ваше убежище, и моей популярности среди мусульманского войска будет недостаточно, чтобы вас спасти.
— А как же мы сможем пройти через патрули, которые мусульмане выставили вокруг Фамагусты? — спросил Перпиньяно.
— Я проведу вас сквозь посты внешней охраны, — отвечал Мулей-эль-Кадель. — Меня остановить не посмеют. Достаточно будет моего имени, чтобы вас пропустили.
— Надо уходить без промедления, госпожа, — сказал Эль-Кадур, наклонившись к герцогине. — Я опасаюсь проклятого поляка.
— Помоги мне, — попросила девушка.
Араб вздрогнул и на секунду смешался, но потом бережно обвил ее сильными руками и поднял легко, как ребенка.
— Я смогу держаться в седле, — сказала герцогиня, приветливо улыбнувшись Мулею-эль-Каделю. — Или я не Капитан Темпеста?
Турок не отвечал, только с восхищением глядел ей в глаза.
— Где лошади? — снова заговорила герцогиня.
— У подножия башни, за ними присматривает мой слуга. Наденьте турецкое платье, что я вам принес. В вашей одежде вас легко узнают.
Он открыл одну из корзин и вынул богатый албанский костюм с золотыми пуговицами, короткую курточку с широкими галунами и двойными манжетами из зеленого шелка и просторную белую юбку с туго накрахмаленными складками.
— Это для вас, синьора, — сказал он. — Капитан Темпеста станет блестящим албанским капитаном, способным вскружить головы всем женщинам из гарема Мустафы.
— Благодарю, Мулей-эль-Кадель, — отвечала герцогиня, пока араб бережно освобождал ее от кольчуги, разорванной осколком каменного ядра.
Рабы между тем вытаскивали из корзин другую одежду, арабскую и египетскую, для моряков и синьора Перпиньяно. Вслед за одеждой из корзин появились богатые пистолеты с инкрустированными перламутром рукоятками и длинными стволами с узором, канджары [Турецко-арабское название кинжала.] и ятаганы тончайшей стали, острые как бритва.
— Черт возьми! — вскричал старый морской волк, который выбрал себе костюм египетского мамелюка. — Я прямо как настоящий шейх, а стать-то какая! Эх, жаль, нет у меня тысячи верблюдов и племени, чтобы командовать…
— Ага, и ста тысяч баранов, — отозвался Перпиньяно, который надевал богатый костюм арнаута.
— Нет, синьор, у этих удачливых разбойников в темных углах шатров стоят сундуки с цехинами, и эти сундуки ценнее баранов.
— Вы становитесь привередливы, папаша Стаке, — заметила герцогиня, заканчивая одеваться.
— Что же вы хотите, синьора: как только я увидел себя в одежде, расшитой золотом, — это я-то, кто в жизни не носил ничего, кроме морской робы, — во мне тут же пробудились амбиции. Сказать по правде, поздновато, но я же еще жив!
— В седельной сумке твоего коня, моряк, ты сундучка не найдешь, а вот цехины там будут, — улыбаясь, сказал Мулей-эль-Кадель.
— Ну, тогда, синьор, я назову вас не Дамасским Львом, а Золотым Львом.
— Как хочешь, моряк. Однако надо поспешить. В полночь сменяется караул у форта Эриццо, и мне не хотелось бы объясняться с тамошними командирами. Синьора, вы готовы?
— Да, Мулей-эль-Кадель.
— Тогда попытаемся воспользоваться моментом.
Они подвесили оружие к поясам и вслед за рабами вышли из убежища.
Эль-Кадур и Перпиньяно поддерживали герцогиню, все еще слабую после ранения.
У подножия башни их поджидал еще один чернокожий раб, который держал, собрав в руке все уздечки, десять великолепных арабских скакунов, с бархатной шкурой и длинной гривой, в турецкой сбруе, то есть с короткими широкими стременами, под красными чепраками, шитыми серебром, и с легкими и удобными седлами.
Мулей-эль-Кадель подвел герцогиню к самому красивому жеребцу и помог ей сесть в седло со словами:
— Он помчится как ветер, и никто не сможет догнать вас, синьора. За это я отвечаю. В седельных сумках вы найдете хорошие пистолеты и кошельки с цехинами.
— Но как я смогу с вами расплатиться?
— Об этом не думайте, синьора. Мой отец — богатейший паша в Малой Азии, и он будет рад, что я выказал великодушие к той или к тому, кому я обязан жизнью. Умри я, он бы тоже умер, и никакое богатство не оплатило бы обе эти смерти.