— А теперь по коням! У нас мало времени! — обернулся он к морякам, арабу и лейтенанту.

Все поспешили выполнить команду, включая папашу Стаке, который не преминул, однако, заметить:

— Оседлаем этот живой флагшток и будем держаться крепче! Дьяволы-кони устроят нам приличную бортовую качку, как при хорошем сирокко в Кварнаро. Вцепись в фор-марсель, Симоне, или воткнешься башкой в палубу.

— Вперед! — скомандовал Мулей-эль-Кадель.

Негр, державший коней под уздцы, отпустил их и отошел в сторону, и кони пустились быстрым галопом.

Открывали кавалькаду четверо рабов, принесших корзины, двое моряков ее замыкали. По бокам от герцогини ехали Перпиньяно и Дамасский Лев, готовые при необходимости сразу поддержать ее.

В несколько мгновений они миновали южную часть города, почти свободную от турок, и оказались перед опускной решеткой бастиона Эриццо, которую охранял отряд янычар.

Вперед вышел капитан янычар и крикнул:

— Стой, стрелять буду!

Перпиньяно и герцогиня вздрогнули, услышав этот голос, а Эль-Кадур с глухим рычанием молниеносно выхватил из ножен ятаган.

— Лащинский! — вскрикнули все трое разом.

Мулей-эль-Кадель сделал знак герцогине и остальным остановиться, потом пришпорил коня, и тот гигантским прыжком оказался перед поляком, стоявшим посередине моста с обнаженной саблей.

За ним, в трех шагах, застыли как статуи двенадцать янычар, держа аркебузы с зажженными фитилями.

Они оказались перед опускной решеткой бастиона Эриццо, которую охранял отряд янычар.

— Кто ты такой, чтобы осмелиться загородить мне дорогу? — спросил Мулей, обнажив саблю.

— По крайней мере, нынче ночью я комендант бастиона, — отвечал поляк со своей обычной насмешкой.

— И тебе известно, кто я?

— Черт возьми! — воскликнул авантюрист, коверкая турецкий язык. — Мне хватило длинного рубца на шее, чтобы узнавать вас, не видя, господин Мулей-эль-Кадель, сын паши Дамаска.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вы уже позабыли Медведя Польских Лесов, который едва не переломал вам кости?

— А, это ты, отступник! — воскликнул Дамасский Лев, презрительно поморщившись.

— Я, может, теперь еще более правоверный мусульманин, чем вы, — нагло отвечал Лащинский.

— И чего тебе надо, когда ты знаешь, кто я?

— Клянусь гибелью Креста! Мне надо не дать вам пройти до рассвета, господин Мулей-эль-Кадель. У меня приказ никого не выпускать из Фамагусты, и я не собираюсь ради ваших прекрасных глаз подвергаться опасности исполнить свой последний танец на колу.

— Дорогу Дамасскому Льву! — угрожающе крикнул Мулей-эль-Кадель. — Полученный тобой приказ не распространяется на сына паши Дамаска, близкого родственника великого султана Селима.

— Да будь вы хоть сам Магомет, без бумаги, подписанной Мустафой, вы не пройдете.

Потом обернулся к неподвижно стоявшим янычарам и скомандовал громовым голосом:

— Сомкнуть ряд и приготовиться к команде «огонь»!

В глазах Мулея-эль-Каделя сверкнул гнев.

— И вы станете стрелять в Дамасского Льва? — крикнул он, грозя кулаком янычарам.

Затем, повернувшись к своим спутникам, скомандовал не менее громким голосом:

— Сабли из ножен, и вперед! В атаку! Ответственность беру на себя!

Еще раз пришпорив коня, он заставил его сделать такой неожиданный прыжок прямо на поляка, что тот рухнул на землю, не успев отскочить в сторону.

— Ах ты, мошенник! — заорал капитан, кувырком полетев в ров. — Янычары, огонь!

— Вперед! — крикнул Мулей-эль-Кадель.

Десять всадников ринулись на подъемный мост с саблями наголо, но янычары, вместо того чтобы стрелять, быстро отскочили к парапету, выстроились, взяли на караул и все как один крикнули:

— Да здравствует Дамасский Лев!

Отряд, как ураган, пронесся сквозь ворота и вылетел на равнину. Папаша Стаке, крепко ухватившись за гриву коня, с явным удовлетворением пробормотал:

— Невозможно поверить, но этот турок, похоже, и впрямь славный парень. Никогда бы не подумал, что среди этих каналий попадаются такие ребята!

Мулей-эль-Кадель держался в голове отряда и показывал дорогу. Вдали виднелись огни турецкого лагеря, разбросанные по всей равнине, и время от времени слышался звук трубы.

А дальше ничего не было видно, только сумрак.

Турок старался подальше объезжать лагерные стоянки, чтобы их снова не остановили часовые и они не потеряли время. А потом решительно повернул на восток, где над мрачным горизонтом еле виднелась маленькая светящаяся точка, которую можно было принять за звезду.

— Это маяк в Суде? — спросил Перпиньяно.

— Да, — ответил Мулей-эль-Кадель.

— Когда доедем до берега моря?

— С такими лошадьми мы будем там примерно через полтора часа. Вам непременно надо отплыть до рассвета, чтобы избежать расспросов турецких властей.

— А мы сможем сразу найти судно? — поинтересовалась герцогиня.

— Я все предусмотрел, синьора, — отвечал турок. — Вчера утром я послал в Суду двоих людей, и они зафрахтуют для вас галиот. Когда мы приедем, все будет уже готово, и вам останется только поднять паруса.

— Как же вы к нам внимательны!

— Я плачу вам долг признательности, и никто не был бы так рад, как я, спасти самую красивую и отважную женщину из всех, кого я до сих пор знал.

Он немного помолчал, потом, поглядев на герцогиню, ехавшую рядом, прибавил с грустью:

— Я был бы счастлив сопровождать вас и помочь вам… но между мной и вами — пророк, ведь я рожден турком, а вы христианка.

— Вы и так слишком много сделали для меня, Мулей-эль-Кадель, и я никогда не забуду великодушия Дамасского Льва.

— Я тоже никогда вас не забуду, — еле слышно ответил турок.

— Наверное, по возвращении у вас будут неприятности с Мустафой? — спросила герцогиня, сменив смущавшую ее тему разговора.

— Мустафа не посмеет и пальцем тронуть сына паши Дамаска. Не бойтесь за меня, синьора.

Он снова пришпорил коня, заставив его скакать быстрее. Остальные всадники, христиане и чернокожие рабы, сделали то же самое, чтобы миновать опустошенные войной поля, которые за несколько месяцев из бесценных виноградников превратились в вытоптанную степь.

К часу пополуночи отряд, скакавший без остановки, добрался до маленькой деревушки из двух-трех дюжин лачуг, кое-как угнездившихся вокруг маленькой бухты, где слышно было, как накатывают на берег волны Средиземного моря.

На краю крошечного мыса расположился небольшой маяк с горевшим наверху немигающим фонарем. Из-за крыши почти целиком развалившегося домика высунулись двое негров, словно поджидавших всадников на краю деревни:

— Стой! Кто идет?

— Хозяин, — сразу отозвался Мулей-эль-Кадель, остановив коня таким резким рывком, что тот чуть не распластался по земле. — Галиот готов?

— Да, господин, — ответил один из негров.

— Кто на веслах?

— Десять греческих отступников.

— Они знают, что те, кто сядет на корабль, христиане?

— Я им сказал.

— И они согласились?

— С радостью, хозяин, и обещали слушаться христиан.

— Ведите нас.

Двое негров провели их по темной, пустой деревне к маяку, возле которого, поскрипывая, качался на волнах длинный и узкий стотонный двухмачтовый галиот с латинскими [Треугольные паруса, крепившиеся к рее. Использовались на Средиземном море начиная со Средневековья. (Примеч. ред.)] парусами и очень высокими шканцами.

У берега дожидалась шлюпка с шестью гребцами, наполовину вытащенная на песок.

— Вот хозяин, — сказал один из негров, указывая на Мулея-эль-Каделя, который уже спешился и помогал сойти с лошади герцогине.

Все шестеро гребцов почтительно сняли фески и поклонились до земли.

— Проводите нас на борт, — сказал Мулей-эль-Кадель. — Я тот самый человек, что зафрахтовал судно.