11

На борту галиота

Парусник, который щедрый турок предоставил в распоряжение герцогини д’Эболи, чтобы она могла добраться до замка Хусиф, где томился пленный французский виконт, был красивый торговый галиот, из тех, которыми в то время пользовались для плавания между островами Греческого архипелага. Скорее всего, его захватили турки, ставшие настоящими пиратами в морях Малой Азии.

Как мы уже говорили, он был не более ста тонн водоизмещением, но представлял собой настоящий скоростной корабль благодаря необычайной длине мачт и обтекаемой форме. Для своего малого размера вооружен он был солидно: две кулеврины на палубе и еще четыре — у правого и левого бортов. В то время все парусники, ходившие по Средиземному морю, которое становилось все более опасным из-за возраставшего влияния турок, заклятых врагов христиан и торговцев, были более или менее вооружены. Надо было защищаться от мусульманских корсаров, непрерывно курсировавших между портами Малой Азии, Египта, Триполитании, Туниса, Алжира и Марокко.

Едва ступив ногой на верхнюю палубу, папаша Стаке окинул взглядом мачты и экипаж, набранный из бывших христиан, и остался доволен увиденным.

— Крепкий корпус, прекрасная оснастка, моряки с Архипелага, в чьи сердца наверняка еще не просочился свет истины этого мошенника Магомета, отличное вооружение… Да мы сможем посмеяться над галерами этого шута Али-паши, верно, Симоне?

— Хороший парусник, — коротко ответил молодой моряк. — Это точно, если Али-паша попробует нас настигнуть, мы обратим его в бегство.

Мулей-эль-Кадель подошел к экипажу, который выстроился перед грот-мачтой.

— Кто капитан?

— Я, господин, — отозвался энергичный моряк с длинной черной бородой. — Хозяин доверил командовать мне.

— Сдашь командование вот этому человеку, — сказал турок, указав на папашу Стаке, — и получишь премию в пятьдесят цехинов.

— Я к вашим услугам, господин. Хозяин велел мне слушаться человека, который зовется Дамасским Львом.

— Это я.

Грек низко поклонился.

— Эти люди — христиане, — продолжал турок. — Ты обязан им подчиняться, как если бы командовал я. Я беру на себя ответственность за все, что может случиться, учитывая возможную опасность экспедиции.

— Хорошо, господин.

— Кроме всего прочего, предупреждаю тебя: ты головой отвечаешь за свою преданность, и, в случае если попробуешь нанести любой вред этим людям, я найду тебя и накажу.

— Раньше я был христианином.

— Поэтому я и выбрал тебя. Я турок и не доверяю никаким вашим обращениям в ислам, но я не собираюсь вас за это упрекать. Как тебя зовут?

— Никола Страдиот.

— Я запомню, — сказал Мулей-эль-Кадель.

— Клянусь китовой тушей! — пробормотал папаша Стаке, который присутствовал при этом разговоре. — Если бы я был Мустафой, я немедленно назначил бы этого великолепного турка адмиралом мусульманского флота. Он командует как настоящий капитан и говорит как по-писаному. Для турка он просто чудо! И он совсем не твердолобый.

Мулей-эль-Кадель повернулся к герцогине, взял ее за руку и проводил на нос корабля, сказав с грустной улыбкой:

— Моя миссия окончена, синьора, наша партия сыграна. Я снова становлюсь врагом христиан, а вы — врагом турок…

— Не говорите так, Мулей-эль-Кадель, — прервала его девушка. — Как вы не забыли, что я спасла вам жизнь, так и я не забуду вашего великодушия.

— Любой на моем месте поступил бы так же.

— Нет. Вот Мустафа никогда не смог бы забыть, что он прежде всего мусульманин.

— Визирь — это обычный тигр, а я — Дамасский Лев, — с гордостью ответил турок.

Затем, сменив тон, продолжил:

— Я не знаю, синьора, чем кончится ваше приключение и как вы, женщина, хотя и гордая и смелая, сможете освободить господина Л’Юссьера. Боюсь, вам придется столкнуться с большими опасностями, поскольку весь остров сейчас в руках моих соотечественников, а они во все глаза следят за любым иностранцем из страха, что он христианин. Я оставляю вам своего раба Бен-Таэля, человека верного и отважного, не менее чем Эль-Кадур. Если когда-нибудь вы окажетесь в опасности, пошлите его ко мне, и клянусь, синьора, я попытаюсь сделать все от меня зависящее, чтобы спасти вас.

— А ведь вы только что сказали мне, Мулей, будто снова стали врагом христиан.

— Вы неправильно поняли меня, синьора, — ответил он и вспыхнул. — Капитан Темпеста не уйдет так быстро из моего сердца…

— А может быть, герцогиня д’Эболи? — лукаво спросила девушка.

Сын паши не решился ответить. На несколько мгновений им словно овладела какая-то глубокая и мучительная мысль. Потом, встряхнувшись, он протянул герцогине руку и сказал:

— Прощайте, синьора, но не навсегда. Надеюсь, в тот день, когда вы будете покидать остров, чтобы вернуться на родину, мы встретимся.

Он опустил голову, крепко стиснул маленькую руку и поцеловал ее, может быть, более долгим поцелуем, чем следовало, прошептав при этом:

— Такова воля Аллаха.

Потом, не оглядываясь, быстро спустился по веревочному трапу и спрыгнул в шлюпку, которая уже ждала у правого борта.

Герцогиня стояла неподвижно, тоже, казалось, о чем-то задумавшись. Когда же она обернулась, шлюпка уже коснулась берега.

Сделав несколько шагов по направлению к корме, где дожидались ее приказаний папаша Стаке и Никола Страдиот, она оказалась перед арабом, который смотрел на нее с бесконечной нежностью.

— Что тебе, Эль-Кадур?

— Снимаемся с якоря? — спросил он, и голос его дрогнул.

— Да, отплываем тотчас же.

— Так будет лучше.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что турки гораздо опаснее христиан и от них надо держаться подальше, синьора. И особенно опасны… турецкие львы.

— Может, ты и прав, — отвечала герцогиня, с досадой тряхнув головой.

Она подошла к грот-мачте и сказала папаше Стаке, который разговаривал с греческим капитаном:

— Поднимайте якорь и ставьте паруса. Будет лучше, если мы еще до рассвета окажемся далеко отсюда.

— На такелаж! — скомандовал старый помощник капитана флота Венецианской республики голосом, достойным капитана. — И поторапливайтесь, акулы Архипелага!

Моряки распустили закрепленные вдоль мачт огромные латинские паруса, потравили шкоты, затем привели в движение лебедку, изо всех сил налегая на кабестан, чтобы достать якорь со дна.

Все это заняло несколько минут. Кливера галиота наполнились, он медленно развернулся, чуть накренился на левый борт и гордо покинул рейд, едва не задевая отвесные скалы.

Он проходил мимо маяка, стоявшего на обрыве, когда герцогиня, подняв глаза, увидела на краю обрыва неподвижно застывшего всадника. Свет маяка блеснул на стальной кольчуге, покрывавшей его грудь, и на шлеме, обернутом тюрбаном.

— Мулей-эль-Кадель! — прошептала она, вздрогнув.

Дамасский Лев, словно угадав, что его заметили, прощально помахал рукой.

И почти сразу же раздался голос папаши Стаке:

— Эй, араб, ты что творишь?

— Убиваю турка, — ответил голос, который герцогиня тотчас же узнала.

Герцогиня, подняв глаза, увидела на краю обрыва неподвижно застывшего всадника.

Она резко обернулась.

— Эль-Кадур! Что за безумие опять на тебя нашло?

— Хочу его убить, чтобы вы, госпожа, больше не испытывали к нему никакой признательности.

Араб держал в руке длинноствольный пистолет и уже прицелился в Дамасского Льва, который неподвижно стоял на краю скалы, гордо и прямо держась в седле.

Под ним был обрыв, и, если бы пуля настигла его, никто не смог бы его спасти.

— Загаси фитиль! — крикнула герцогиня.

Араб помедлил в нерешительности, но лицо его исказила гримаса жестокой ненависти.

— Дайте мне убить его, госпожа, ведь он враг Креста.

— Опусти оружие! Я приказываю!

Араб склонил голову и резким движением выбросил пистолет в море.

— Повинуюсь, госпожа.

Потом ушел на нос галиота, сел на бухту каната и спрятал лицо в широких складках своего белого плаща.

— Этот дикарь совсем спятил, синьора, — сказал папаша Стаке, повернувшись к герцогине. — Убить такого замечательного человека! Похоже, этот огрызок черного хлеба позабыл, что, если бы не турок, испускать бы нам сейчас последний вздох, сидя на колу. До чего же неблагодарны эти арабские разбойники!

— Не обращайте внимания, господин помощник капитана, — отвечала герцогиня. — Эль-Кадур всегда был очень вспыльчив. Встаньте к штурвалу и посмотрите хорошенько, нет ли у выхода из бухты какой-нибудь галеры Али-паши.

— С таким судном нас не должны беспокоить неповоротливые парусники, синьора, я за это отвечаю. Потравить еще шкоты! Живее, акулы Архипелага! Мне хочется провести хорошую ночь!

Герцогиня снова обернулась к маяку, уже удалившемуся от них шагов на шестьсот-восемьсот, и увидела на краю скалы неподвижную фигуру Мулея-эль-Каделя, которая словно вырастала из тьмы.

— Жаль, что он турок и что он появился после Л’Юссьера, — прошептала она.

В этот момент галиот, все увеличивая скорость, покидал рейд, затем обогнул последнюю скалу, и Дамасский Лев исчез из виду.

В открытом море задул свежий восточный бриз, по воде побежали волны и начали глухо ударяться в борта галиота.