21

Да здравствует капитан!

Пока турецкий капитан и поляк-отступник стремительно скакали к берегу, чтобы задержать беглецов, галиот, подгоняемый свежим ветром, летел на всех парусах на юг, чтобы, прежде чем покинуть остров, зайти в залив Суда.

Герцогиня уже решила в последний раз повидаться с Дамасским Львом, которому была обязана собственной жизнью и освобождением виконта. И потом, она должна была вернуть ему корабль и найти себе другой, поскольку греки изъявили желание плыть с ней в Италию, чтобы там по возможности наняться на какое-нибудь судно или поступить наугад на военную службу.

Едва галиот прошел мыс, который скрывал его от глаз янычар и владелицы замка, герцогиня бегом спустилась в кубрик, где ее со вполне понятным нетерпением дожидался виконт.

Два крика раздались почти одновременно:

— Элеонора!

— Гастон!

Л’Юссьер обхватил ладонями прекрасное тонкое лицо девушки, глаза его горели. Их блеск усиливала лихорадка, мучившая исхудавшее от потери крови тело виконта.

— Я давно знал, Элеонора, что вы отправились на Кипр, — сказал он. — Надежда когда-нибудь увидеть вас поддерживала меня и позволяла переносить все муки, на которые обрекали меня мусульмане, и не сдаваться.

— Вы знали, Гастон! — вскричала герцогиня.

— Да, молва о подвигах Капитана Темпесты дошла до Хусифа и даже до болот.

— Но каким образом?

— Мне рассказал о нем один пленный христианин, которого схватили, когда он пытался выйти из города. Мы с ним вместе ловили пиявок. Он описал мне ваше лицо, а главное, сказал, что с вами рядом всегда находился Эль-Кадур. И я сразу догадался, что вы и есть тот капитан, которым так восхищается вся Фамагуста. Поверьте, Элеонора, в тот день я чуть с ума не сошел от радости. Вы — в Фамагусте! Я к тому времени уже так исстрадался от унижений и боли, что вряд ли какое-нибудь известие могло меня обрадовать и ободрить.

— И вот вы здесь, рядом, после стольких страхов, после всего этого ужаса… Разве это не кажется сном, виконт?

— Да, и я горд, что своим освобождением обязан вам, вашей храбрости и вашей твердой руке.

— Я сделала то, что любая женщина на моем месте сделала бы или хотя бы попыталась сделать, мой Гастон.

— Нет, моя Элеонора, — с живостью отвечал виконт. — Таким мужеством могла обладать только герцогиня д’Эболи. Ни одна женщина не отважилась бы явиться сюда, в логово тигров и львов, которое вселяет ужас в самые храбрые сердца воинов-христиан. Думаете, я не знаю, что вы победили первый клинок мусульманского войска?

— Откуда вы узнали?

— Тот солдат, который рассказал мне, что вы и Эль-Кадур здесь, поведал и о поединке.

— Пустяки, — с улыбкой сказала герцогиня.

— Эти пустяки напугали христианских капитанов, — отвечал виконт.

— Им просто не повезло: они не учились искусству владеть оружием у лучшего снайпера и фехтовальщика Неаполя, — шутя произнесла герцогиня. — Этой победой я обязана моему отцу.

— И вашему мужеству, Элеонора.

— Ладно, Гастон, не будем больше об этом. Скоро я вас познакомлю со своим противником.

— С кем? С Дамасским Львом? — удивленно спросил Л’Юссьер.

— Мы направляемся к нему, это его корабль, и это он меня спас. Без его помощи мне бы не выйти живой из Фамагусты.

— А он нас не выдаст? — с тревогой спросил виконт.

— Не выдаст, он слишком благороден. И потом, если я обязана ему спасением, то он мне — жизнью.

— Я знаю: вы оставили ему жизнь, хотя имели полное право убить. Но я все равно не доверял бы этому турку.

— Не бойтесь, Гастон, этот мусульманин не такой, как другие.

— Но потом мы сразу отплывем в Италию, верно, Элеонора?

— Да, Гастон, больше нам на Кипре делать нечего. Республика бросила остров на произвол судьбы, и непохоже, чтобы она стремилась снова его завоевать. Мы поедем в Неаполь, счастливо там заживем и позабудем все горести прошлого. Мягкий климат залива быстро восстановит ваши силы после всех мучений, которым вас подвергла безжалостная Хараджа. Поднимемся на палубу, Гастон. Я не успокоюсь, пока мы не увидим берега Италии.

— Какая еще опасность может нам угрожать? — спросил виконт.

— Мне неспокойно, Гастон, — повторила герцогиня. — Я опасаюсь, что Хараджа станет нам мстить. Эта женщина очень жестока, обладает немалой энергией, и потом, в ее распоряжении галеры ее дядюшки.

— Мне говорили, что мусульманский флот стоит в Никозии, — сказал виконт. — Пока они сюда доберутся, мы будем уже далеко.

— Мы остановимся только, чтобы зафрахтовать другой корабль, и сразу отплывем по Средиземному морю на восток.

— Давайте поднимемся на палубу, Элеонора. Морской воздух действует на меня лучше, чем болотные испарения.

Он взял ее под руку и повел на верхнюю палубу.

Галиот уже вышел из бухты и легко скользил на юг по лазурным водам Средиземного моря.

Скалистые, изрезанные фьордами берега Кипра вырисовывались в семи-восьми кабельтовых.

— Как у нас дела, папаша Стаке? — спросила герцогиня у старого моряка, который приближался к ним, держа берет в руке.

— Отлично, синьора, галиот идет быстрее галеры. А синьор виконт доволен нашей изобретательностью?

— Дай руку, моряк, — отвечал Л’Юссьер.

— Это большая честь для меня, господин виконт, — смущенно сказал папаша Стаке.

— Жми смело, это встретились руки христиан.

— Честных христиан, синьор, — сказал старый морской медведь, пожав протянутую руку, — и всегда готовых поколотить этих мусульманских свиней. Уф! И зачем только Господь произвел на свет этих злобных бестий! Я бы их всех передушил, — прибавил он, яростно почесав нос, — и скормил бы акулам… нет, крабам!

Вдруг раздался голос:

— Добрый день, хозяин.

— А! Черный хлебушек явился, — пробормотал папаша Стаке, увидев, что за спиной виконта вырос араб. — Что-то у дикаря нынче похоронный вид.

Эль-Кадур молча подошел к виконту. Лицо у него и правда было невеселое, в черных глазах стояли слезы.

— Мой храбрый Эль-Кадур! — воскликнул виконт. — Как я рад тебя видеть!..

— И я рад не меньше твоего, синьор виконт, — ответил араб, стараясь придать лицу жизнерадостное выражение. — Теперь уж мы наверняка вызволили тебя из рабства. Ну вот, теперь ты счастлив, синьор.

— Да, безмерно счастлив. Надеюсь, мусульманам больше не удастся разлучить меня с женщиной, которую я люблю.

По лицу араба на миг, как вспышка молнии, пробежала судорога. Герцогиня, которая не сводила с него глаз, это заметила.

— Господин, — сказал Эль-Кадур, — теперь ты больше не нуждаешься в моих услугах. Я свое предназначение выполнил и хочу попросить тебя об одной милости, в которой хозяйка мне отказала.

— О какой? — спросил удивленный виконт.

— Не бери меня с собой в Италию.

— Эль-Кадур! — властно прервала его герцогиня.

— Бедный раб хотел бы вернуться на родину, — продолжал араб, сделав вид, что не услышал окрика хозяйки. — Наверное, жить мне осталось недолго, я чувствую, силы покидают меня, я страшно устал и хочу вернуться домой. Мне каждую ночь снятся бескрайние пустыни Аравии, зеленые пальмовые рощи с перистыми листьями и шатры, чернеющие на высохшей, но такой прекрасной равнине. Ее целует солнце, ее ласкают воды Красного моря. Мы, дети пустыни, живем недолго, а когда чувствуем приближение смерти, нам нужны только две вещи: ложе из песка и тень наших пальм. Попроси женщину, которую ты любишь, чтобы она дала свободу бедному рабу.

— Значит, ты хочешь покинуть нас, Эль-Кадур? — спросила герцогиня.

— Да, если позволишь.

— Но ведь ты вырос рядом с моей невестой, ты был ей защитой и спутником, почему же ты хочешь покинуть нас, Эль-Кадур? — спросил виконт. — Неаполь лучше Аравии, а герцогский дворец лучше шатра. Говори.

Араб прикрыл глаза. Герцогиня пристально на него смотрела. Она уже поняла, какое тайное пламя сжигает сердце дикого сына пустыни.

— Ты действительно этого хочешь, Эль-Кадур?

— Да, госпожа, — глухо ответил араб.

— И тебе не будет жаль твою хозяйку? Ведь ты с детства был ей другом.

— Бог всемогущ.

— Как только мы отплывем с Кипра, ты получишь свободу, мой верный Эль-Кадур.

— Благодарю, госпожа.

Больше он не сказал ни слова, завернулся в свой широкий плащ и уселся на носу, а виконт и герцогиня приветствовали матросов, выстроившихся вдоль борта.

Папаша Стаке и Никола снова подошли к ним.

— Синьора, — начал папаша Стаке, — вы не забыли, что у нас на борту экипаж шебеки?

— Турецкие моряки?

— Эти шелудивые псы крепко связаны и заперты в трюме галиота. Они могут представлять для нас немалую опасность, а потому я пришел спросить, что с ними делать.

— А вы как думаете?

— Я бы их так и утопил, со связанными руками и ногами, — не задумываясь ответил папаша Стаке.

— А я бы повесил их на реях, — отозвался Никола.

— Но они против нас не воевали и не сделали нам ничего плохого.

— Они турки, синьора.

— Правильно, папаша Стаке, и именно поэтому мы, христиане, должны проявить великодушие. Правда, Гастон?

Виконт кивнул.

— Что же нам, высадить на берег этих негодяев? — спросил старый морской волк, явно несогласный с таким неуместным великодушием. — Если бы мы попали к ним в лапы, то, ставлю мой берет против куска каната, акулы на славу попировали бы человечиной.