Л’Юссьер, Эль-Кадур и все, кто был на верхней палубе, вооружились ружьями и залегли за баррикадой, наскоро сооруженной между фок-мачтой и грот-мачтой из ящиков, бочонков и бухт канатов. Это они открыли огонь по юту и шканцам галеры.
Папаша Стаке и Никола пытались подвести галиот к берегу, но очень быстро убедились, что это бесполезно, поскольку с каждым отвоеванным кабельтовым ветер все больше слабел: его не пропускали высокие береговые мысы.
Галера подходила все ближе и ближе, собираясь взять галиот на абордаж. Ее экипаж в шесть-семь раз превосходил численностью экипаж галиота, и справиться с горсткой моряков для них не составило бы труда.
Тем временем пушечные залпы и выстрелы из аркебуз следовали друг за другом с возрастающим грохотом. Артиллеристы галиота под командованием Перпиньяно, непревзойденного наводчика, совершали чудеса, хотя им и не удавалось подорвать кулеврины мусульман.
Спустя четверть часа фок-мачта галиота, срубленная как раз под марсом, с грохотом рухнула на палубу, накрыв парусами и канатами всю баррикаду.
Виконт с трудом выбрался наружу и закричал:
— Все на палубу! Они идут на абордаж!
Но тут пуля, выпущенная из аркебузы, ударила ему прямо в грудь, и он упал, успев только крикнуть:
— О моя Элеонора!
Эль-Кадур и Никола, которые видели, как он упал, бросились к нему, а папаша Стаке вне себя завопил:
— Они ранили виконта!
Крик услышали на батарее. Перпиньяно и герцогиня, в тревоге, бледные как смерть, бросились вверх по лесенке, а солдаты, поняв, что дальнейшее сопротивление бесполезно, прекратили огонь.
Герцогиня кинулась к виконту.
— Гастон! — кричала она, заливаясь слезами.
Л’Юссьер, которого поддерживали Эль-Кадур и Никола, улыбнулся:
— Пустяковая рана… Не пугайтесь, Элеонора… Пуля прошла грудь навылет… может быть…
Больше говорить он не мог. По телу прошла судорога, он смертельно побледнел, широко открытыми глазами посмотрел на герцогиню и упал на руки Эль-Кадура и Николы.
Элеонора пронзительно вскрикнула, потом выпрямилась и погрозила галере кулаком:
— Гнусные подлецы! Вы его убили!
Она подняла шпагу, которую выронил виконт, и с отчаянным криком рассвирепевшего зверя бросилась на шканцы:
— За мной, мои храбрецы! Перебьем этих презренных гадов и сами погибнем!
Эль-Кадур, поручив Л’Юссьера Николе, одним прыжком поравнялся с герцогиней.
— Госпожа, — сказал он, — что ты делаешь? Синьор виконт всего лишь ранен. Зачем тебе искать смерти, если он может поправиться?
— Отойди, дай мне умереть!
— Нет. Мне велено тебя оберегать, госпожа. Тебя доверил мне твой отец. Смотри, турки тоже прекратили огонь, и Метюб делает нам знаки, чтобы мы сдавались.
— Метюб! — воскликнула герцогиня. — Капитан Хараджи! Мы пропали!
Силы вдруг покинули ее, она упала на бухту каната, закрыв руками лицо, и глухо зарыдала.
Тем временем галера вплотную подошла к галиоту с кормы, и мусульмане принялись бросать толстые кранцы, чтобы смягчить удар при абордаже, и закидывать абордажные дреки между вантами и линями грот-мачты.
Первым на шканцы галиота прыгнул Метюб в сверкающей кирасе и тяжелом бронзовом шлеме с поднятым забралом, а за ним человек двенадцать турок, все, как и он, в железных доспехах, вооруженные длинными пистолетами с дымящимся запалом и кривыми саблями с широким клинком.
— Счастлив увидеть тебя снова, синьора, — с насмешкой сказал он, обращаясь к герцогине. — Ты восхитительная женщина, и в этом платье нравишься мне гораздо больше, чем в том, что ты носила в замке. Так, значит, ты дочь паши Медины, а вовсе не сын. К несчастью для Хараджи.
Услышав эти издевательские слова, герцогиня вскочила, как львица, схватив шпагу, которую только что уронила.
— Ты, ничтожество! — крикнула она. — Однажды я тебя ранила перед племянницей Али-паши, а теперь я тебя убью! Защищайся, женщина тебя вызывает! Ты ведь хвастал, что ты лучший клинок мусульманского войска! Выходи, если не трусишь!
— Струсил! Хочешь убить меня пулей! Покажи, какой ты рыцарь, турок! Я женщина, но ты-то мужчина!
Турок отскочил назад и быстро выхватил из рук солдата пистолет.
— Струсил! Хочешь убить меня пулей! — кричала герцогиня в запредельном возбуждении. — А я ведь тебя атакую шпагой! Покажи, какой ты рыцарь, турок! Я женщина, но ты-то мужчина!
По толпе окруживших их моряков прокатился ропот. И этот ропот явно не одобрял поведение капитана Хараджи.
Красота и мужество герцогини поразили даже самых свирепых приверженцев пророка.
Один из офицеров схватил Метюба за руку и не дал ему выстрелить в храбрую женщину.
— Эта христианка принадлежит Харадже, и ты не можешь ее убить.
Капитан не сопротивлялся и дал себя разоружить.
— Рассчитаемся в Хусифе, синьора, — сказал он, и румянец залил его щеки. — Сейчас не время обмениваться ударами шпаги или сабли.
— Рассчитаешься с той, что победила Дамасского Льва и тебя! — крикнула герцогиня.
— Женщина!.. — раздались удивленные голоса.
— Да, я женщина, но я справилась с обоими!
Потом, отшвырнув шпагу, презрительно бросила:
— А теперь делай со мной что хочешь.
Турок стоял в нерешительности, колеблясь между глубоким восхищением, которое вызывала эта женщина, и ненавистью: ведь он-то сам перед всем экипажем выглядел рядом с ней ничтожным и жалким.
— Я вас арестую, — заявил он. — Я обязан доставить вас в замок Хусиф.
— Тогда свяжи меня, — с иронией отвечала герцогиня.
— Такого приказа я не получал. На моей галере имеются каюты.
— А что ты думаешь сделать с моими друзьями?
— Это Хараджа будет думать и решать.
— Немного подумаю и я, — раздался голос человека в костюме капитана янычар, который проталкивался сквозь толпу моряков.
23
Договор с поляком
В это время Перпиньяно отбивался от семи или восьми мусульман, а папаша Стаке поддерживал его, с небывалой щедростью раздавая тумаки, которые вряд ли нравились недругам Креста. Услышав голос капитана янычар, Перпиньяно вдруг встрепенулся, раскидал противников и бросился к нему.
— Изменник! — бросил он в лицо янычару. — Получай!
И, сильно размахнувшись, изо всех сил влепил ему пощечину, похожую по звуку на удар хлыста.
Капитан янычар выругался и крикнул:
— Ага! Ты меня узнал? Я очень рад, но за эту пощечину ты мне ответишь, и расчет пойдет не на цехины и не на партии в кости!
— Лащинский!
Герцогиня с презрением отпрянула, словно брезгуя прикоснуться к этому человеку.
— Он самый, Медведь Польских Лесов, — отозвался капитан с нехорошей улыбкой. — Христианин дал Кресту пинка и сделался правоверным магометанином.
— Подлый отступник! — крикнула Элеонора. — Ты позоришь христианство!
— Зато взамен я приобрел симпатии прелестных гурий, что населяют магометанский рай, — отвечал поляк в своей обычной издевательской манере.
— Покончим с этим, — вмешался Метюб, начиная терять терпение. — Отведите эту женщину в каюту, отнесите раненого в лазарет, а всех остальных гоните в трюм. Не стоит терять время на пустые разговоры. Повинуйтесь, матросы.
— Вот как турки отплатили честным людям, которые пощадили пленных, — сказал обессиленный папаша Стаке. — Я говорил, их надо было скормить акулам.
— На что ты намекаешь, старик? — спросил Метюб. — Что за пленные?
Конец ознакомительного фрагмента