3

Дамасский Лев

Занялась заря, осветив равнину Фамагусты, покрытую дымящимися руинами. В эту ночь пушка била без остановки, и звук выстрелов, отражаясь от стен старых домов осажденного города, прокатывался по узким улочкам, заваленным грудами обломков.

Постепенно выступил из темноты огромный турецкий лагерь. Мириады и мириады шатров простирались до самого горизонта, одни высокие, разноцветные, яркие, увенчанные длинными шестами с полумесяцем наверху и конским хвостом под ним, другие поменьше.

Посреди этого хаоса возвышался самый высокий и просторный шатер визиря, главнокомандующего огромным войском. Шатер был из красного шелка, с развевающимся зеленым знаменем ислама на макушке. Уже один вид этого флага превращал неверных в фанатиков и делал из них истинных разъяренных львов Аравийской пустыни.

На краю лагеря толпилось множество людей, пеших и конных, и в первых лучах солнца сверкали их доспехи, шлемы и кривые турецкие сабли. Налитыми кровью глазами они с подозрением посматривали на Фамагусту, явно удивляясь, отчего это гнездо христиан до сих пор не уничтожено после такой неистовой ночной бомбардировки.

Капитан Темпеста, вернувшись от коменданта крепости, которого он предупредил о ссоре, произошедшей между ним и поляком, разглядывал поле из ниши между двумя зубцами стены, чудом устоявшими против огромных каменных ядер, которые усыпали обломками и осколками весь бастион.

В нескольких шагах от него поляк с помощью оруженосца пытался зашнуровать кирасу и ругался на чем свет стоит, потому что она все никак не садилась как следует. Он был немного бледен и явно нервничал, несмотря на то что, к его чести будь сказано, ему уже не впервые доводилось сражаться с неверными.

Перпиньяно и один из солдат держали под уздцы двух прекрасных лошадей, помесь итальянской и арабской пород, то и дело осматривая подпруги и бормоча про себя:

— Бывают случаи, когда плохо затянутый ремень может стоить человеку жизни.

Канонада смолкла с обеих сторон. Из неприятельского лагеря доносились голоса муэдзинов, возглашавших утреннюю молитву, которая заканчивалась призывом истребить гяуров, то есть этих псов-христиан.

Венецианцы завтракали на эскарпах Фамагусты оливками и остатками несъедобного хлеба. Провизия была на исходе, и бедные жители города, чтобы не умереть с голоду, были вынуждены питаться сушеными травами и вываренной в воде кожей.

Едва муэдзины закончили молитву, как из лагеря турок выехал всадник и галопом поскакал к стенам Фамагусты, вернее, к бастиону Сан-Марко. За ним ехал солдат, который держал легкое копье с платком белого шелка, привязанным между полумесяцем и конским хвостом.

Всадник, юноша лет двадцати четырех — двадцати пяти, был роскошно одет и хорош собой: белокожий, с черными усами и живыми, сверкающими глазами. Гребень его шлема, на манер тюрбана, был обвязан ярко-красным шелковым платком, а вершину тюрбана венчало белое страусовое перо. Грудь закрывала сверкающая узорчатая кираса, украшенная серебром, руки защищали стальные нарукавники. На плечах красовался длинный белый плащ с кистями и широкой голубой полосой по подолу.

Шелковые шальвары турецкого покроя были заправлены в короткие сафьяновые сапоги, почти целиком скрытые в широких стременах черненой стали.

В руке он держал кривую турецкую саблю, а на поясе висел легкий, чуть искривленный ятаган.

Оказавшись шагах в трехстах от бастиона, он сделал знак оруженосцу, и тот воткнул копье в землю. Осажденные должны были видеть, что воин находится под защитой белого флага. Затем, с непревзойденным искусством прогарцевав несколько минут на своем белом арабском скакуне с длинной гривой, украшенной лентами и кистями, крикнул громким голосом:

— Мулей-эль-Кадель, сын паши Дамаска, в третий раз вызывает христианских капитанов сразиться с ним. Оружие холодное. Если они снова не примут вызов, я сочту их гнусными шакалами, недостойными сражаться с доблестными воинами Полумесяца! Пусть по одному выходят на поединок, если у них в жилах течет настоящая кровь! Мулей-эль-Кадель ждет!

Капитан Лащинский, который наконец надел свою кирасу как надо, шагнул вперед, поднялся на стену бастиона и, театральным жестом вытащив из ножен меч, прорычал голосом, похожим на рев быка:

— Мулей-эль-Кадель больше не явится бросить вызов христианским капитанам, потому что минут через пять я пригвозжу его к коню, как обезьяну. Мы оба поклялись тебя прикончить, неверный пес!

— Пусть выйдут по одному, — ответил турок, продолжая гарцевать на своем белом коне, словно показывая, какой он искусный наездник, — и померяются со мной силами.

— Мы готовы, — рявкнул поляк.

Потом, обернувшись к Капитану Темпесте, который садился на своего скакуна, сказал с иронией, не укрывшейся от герцогини:

— Ведь мы его убьем, правда?

— Правда, — холодно ответил он.

— Сначала бросим жребий, кому первому выходить на бой с этим негодяем.

— Как пожелаете, капитан.

— У меня в кармане завалялся цехин. Орел или решка?

— Выбор за вами.

— Я предпочитаю орла: это будет хороший знак для меня и плохой — для турка. А первым на бой выйдет тот, кому выпадет решка.

— Бросайте.

Поляк подбросил цехин и выругался.

— Решка, — сообщил он. — Теперь вы.

Капитан Темпеста взял монету и тоже подбросил.

— Орел, — сказал он своим обычным холодным тоном. — Вам первому выпало сразиться с сыном паши Дамаска.

— Да я его проткну, как сыча, — отозвался поляк. — А если промажу, то, надеюсь, вы отомстите за меня ради чести капитанов Фамагусты и всего христианского мира. Хотя я сомневаюсь и в вашем мужестве, и в твердости вашей руки.

— В самом деле? — насмешливо воскликнул Капитан Темпеста.

— Я доверяю только своей шпаге.

— А я — своей. Вперед!

Поляк вскочил на коня, железную решетку крепостных ворот подняли по приказу коменданта, воины выехали на равнину и пустили коней в галоп.

Защитники и жители Фамагусты, которым объявили, что христианские полководцы приняли вызов турка, столпились на разрушенных стенах города, с тревогой ожидая трагического поединка.

Женщины тихонько молились Мадонне, прося победы для поборников христиан, а венецианские воины и словенские солдаты надели свои шлемы и железные морионы на шпаги и алебарды и орали во все горло:

— Задайте жару этим туркам!

— Покажите неверным, чего стоят венецианские капитаны!

— Проткните дерзкого выскочку!

— Да здравствует Капитан Темпеста!

— Да здравствует капитан Лащинский!

— Принесите нам голову неверного! Да здравствует Венеция! Да здравствуют сыны республики!

Юная герцогиня и поляк ехали рядом, направляясь к сыну паши Дамаска, который поджидал их, не двигаясь с места и проверяя, насколько остро заточена сабля.

Герцогиня сохраняла хладнокровие и спокойствие, удивительное для женщины. Кондотьер же, напротив, несмотря на все свое фанфаронство, нервничал более обычного и ругал коня, чья сбруя, по его мнению, сидела не так, как надо, невзирая на усилия синьора Перпиньяно.

— Уверен, что это глупое животное сыграет со мной какую-нибудь скверную шутку как раз в тот момент, когда я насажу турка на меч. Что вы на это скажете, Капитан Темпеста?

— Мне кажется, ваш конь ведет себя, как подобает настоящему боевому скакуну, — отвечал тот.

— Вы в конях не разбираетесь, вы ведь не поляк.

— Может, и так, — отозвалась герцогиня. — Я лучше разбираюсь в ударах шпаги.

— Хм! Если я не избавлю вас от этой дубовой башки, уж не знаю, как вы ее добудете. Я в любом случае сделаю все возможное, чтобы отправить его в мир иной, и спасу вместе с вашей и свою шкуру, причем буду стараться сохранить ее в целости.

— Вот как! — только и сказала герцогиня.

— Но если он меня всего лишь ранит…

— Что тогда?

— Приму ислам и стану капитаном у турок. Для этих идиотов достаточно отречься от Креста, что же до меня, то я бы и от родины отрекся, только бы перебирать в пальцах выигранные цехины.

— Хорош христианский капитан! — произнес Капитан Темпеста, презрительно на него покосившись.

— Я кондотьер, рыцарь удачи, и мне что сражаться за Крест, что за Полумесяц — все едино. И совесть моя не страдает, — цинично заявил поляк и осклабился. — А ведь для вас все по-другому, не так ли, синьора?

— Как вы сказали? — спросил, нахмурив брови, Капитан Темпеста.

— Синьора, — повторил поляк. — Слава богу, я не такой тупица, как остальные, и я не мог не заметить, что знаменитый Капитан Темпеста — капитан в юбке. Я давно уже хочу вызвать вас на дуэль, чтобы добрым ударом шпаги разорвать вашу стальную кольчугу. Не обязательно вас ранить, просто показать всем, кто вы есть на самом деле. Вот будет смеху!

— А может, слез? — глухо спросила юная герцогиня. — Я ведь умею убивать, и, может быть, лучше вас.

— Ха! Женщина? Убивать?

— Ладно, коли уж вы узнали мою тайну, капитан Лащинский, то, если турок вас не заколет, после поединка мы устроим для жителей Фамагусты еще один спектакль.

— Какой?

— Дуэль между двумя христианскими капитанами, как между двумя смертными врагами, — холодно ответила герцогиня.