— Ждет, — прошептал де Сартен.
— Осторожней, маркиз. Если это самка с детенышами, она будет защищаться до последнего.
— Глаза потухли. Интересно, какова глубина этой щели?
— Сейчас попробую выстрелить. Вы же, маркиз, будьте готовы подарить зверю coup de grâce [Удар милосердия, последний удар (фр.).].
— Я готов, — ответил корсиканец, на лице которого не дрогнул ни один мускул.
— И я, — произнес голос у них за спиной.
— Господи, Рокко, это ты!
— Неужто вы думали, будто я брошу вас на произвол судьбы? Марабута я сдал с рук на руки синьорине Эстер, ему я больше не нужен.
— Внимание! — сказал Бен.
Он подобрался на пять шагов к расщелине и выстрелил. Из темноты послышался рык, но зверь и не подумал выходить.
— Наверное, расщелина шире, чем кажется, — предположил маркиз.
— Или там имеется изгиб, и моя пуля угодила в стену, — ответил Бен.
— Давайте окурим логово дымом, — сказал Рокко. — Начнет задыхаться — выскочит как миленький.
Маркиз остался сторожить расщелину. Бен и Рокко насобирали верблюжьей колючки и сложили ее перед отверстием. Леопард, словно угадав их намерения, вновь зарычал. Тон его голоса изменился, сделавшись более низким и угрожающим. Стало ясно: зверь вот-вот нападет.
— Наши приготовления ему не по вкусу, — заключил маркиз.
Рокко чиркнул спичкой, с безрассудной храбростью подошел к расщелине и поджег собранные ветки. Он уже собирался отойти, когда наружу выскочил зверь и, перемахнув через огонь, метнулся к нему. Нападение оказалось столь неожиданным, что гигант отшатнулся и упал, не удержавшись на ногах.
— Беги! — закричал маркиз.
Увы, совет запоздал. Леопард с яростью набросился на Рокко, намереваясь разорвать его в клочья мощными когтями. По счастью, сардинец обладал поистине геркулесовой силой. Поняв, что отступать некуда, он обхватил леопарда мощными ручищами и сдавил так, что зверь взвыл.
Никакой гризли не смог бы сотворить подобного с пумой. А Рокко все сжимал и сжимал свои железные объятия. Позвоночник и ребра хищника подверглись суровому испытанию.
Маркиз и Бен кинулись было на помощь, но не решились стрелять из опасения случайно задеть друга: человек и зверь сцепились клубком.
— В сторону, Рокко! — кричал маркиз. — Отпусти его!
Однако сардинец не сдавался. Не желая попасть под стальные когти хищника, он удвоил усилия. Его могучие мускулы напряглись, и кости зверя затрещали.
— Ничего, хозяин! — просипел Рокко. — Справлюсь…
Леопард, чувствуя, что задыхается, отчаянно бился, рычал и пытался вцепиться клыками в горло врага. Из пасти у него пошла кровавая пена, хвост судорожно задергался. Зловеще мерцающие глаза вылезли из орбит.
Вдруг хищник издал хриплый рык и обмяк. Руки сардинца стиснули его еще крепче. Наконец Рокко отшвырнул бестию и крикнул:
— Так тебе! Хозяин, подарите же ему удар милосердия.
Поняв, что отступать некуда, сардинец обхватил леопарда мощными ручищами и сдавил так, что зверь взвыл.
Две пули пробили череп леопарда, успокоив его навсегда.
— Тысяча чертей! — воскликнул маркиз, еще не пришедший в себя. — Рокко, ты нечеловечески силен!
— Всего-то две крепкие руки, — засмеялся тот.
— Которыми возгордилась бы даже горилла.
— Повстречаем гориллу — вызову ее на дуэль.
— Ну и человечище! Один двадцати стоит! — восхитился Бен. — Если туареги решатся на нас напасть, не хотел бы я оказаться на их месте.
Глава XI
Признания Марабута
Вернувшись в лагерь, устроенный у подножия дюны, они обнаружили марабута, за обе щеки уплетавшего пшенную кашу, приправленную финиковым медом, — настоящий деликатес для коренных обитателей пустыни. Бедняга, оголодавший за пять дней, ел с такой жадностью, что возникало опасение, как бы он не отправился в магометанский рай раньше времени из-за заворота кишок.
Видно было, что горемыка настрадался в пустыне. Марабуты вообще отличаются худобой из-за своих долгих постов и паломничеств, но от этого остались буквально кожа да кости.
Марабуты — самые рьяные приверженцы ислама и пользуются репутацией святых, принадлежа к секте, считающей своим долгом проповедовать учение арабского пророка. Их встречаешь на окраинах великой пустыни: в Южном Марокко, Алжире и Триполитании.
Они обитают в крошечных глинобитных храмах, увенчанных двумя-тремя куполами. Марабутов можно назвать монахами: некоторые из них благонравны и подвергают себя суровой аскезе, другие — жестоки, заносчивы и склонны к мошенничеству.
Кое-кто из них женат, но по большей части марабуты влачат одинокую жизнь. Грамотные посвящают себя изучению Корана и постам, неграмотные отдаются диким пляскам, кружась вокруг своей оси до изнеможения или обморока.
Встречаются среди них и замечательные плуты, якобы творящие чудеса, вещающие устами умерших, предсказывающие победы и поражения армиям и продающие амулеты против вражеских клинков и даже пушечных ядер. Иные похваляются врачевательским даром, однако все их лекарства — обрывки бумаги с накорябанными строчками из Корана, которые они потом бросают в чашку бульона.
Как бы то ни было, люди это суровые, а иногда даже опасные. Одно их слово — и между местными племенами может вспыхнуть война, доставив массу хлопот марокканскому султану. По счастью, хитроумные эмиры нашли способ держать их в узде, заодно изрядно пополняя казну.
Шиллуки, тамазигхты или горцы Эр-Рифа, то есть все более или менее независимые марокканские племена, испытывают непреодолимое отвращение к выплате императорских налогов и податей, в то время как император считает себя вправе их собирать.
Прежде эмиры прибегали к помощи армии, теперь же обращаются к марабутам, совмещающим функции религиозных, гражданских и военных вождей. Святые охотно идут на выгодную сделку и отправляются… просить милостыню.
Бродя по пустыням и горам, они встречаются со старейшинами непокорных племен, проникновенно беседуют с ними, проповедуют направо и налево, причем делают все это с таким жаром и красноречием, что им удается выклянчить столько дани, сколько не по силам отобрать войскам.
Набив карманы, марабуты возвращаются в Марокко. Бо́льшую часть добычи оставляют, разумеется, себе, остаток сдают султану. А тот и рад. Ведь иначе казна не получила бы даже таких крох. Взамен он не скупится на восхваления и почести этим талантливым сборщикам дани.
Оказалось, что марабут, подобранный нашими друзьями в пустыне, посещал оазисы туарегов, обещая им, что пожертвования пойдут на уничтожение неверных в Европе. Сложно сказать, что им двигало. То ли религиозное рвение, то ли желание потуже набить суму.
К несчастью, караванщики, к которым он прибился, однажды утром отправились в путь, не разбудив его. Бедолага проснулся в песках без припасов, без верблюда и едва не закончил свои дни в желудке голодного леопарда.
Досыта наевшись и отдохнув, марабут как ни в чем не бывало встал. Словно и не он пять дней бродил по Сахаре. Пора было его допросить и поспешить в Берамет, пока нужный им караван не ушел слишком далеко на юг.
Маркиз предложил туземцу трубку, набитую отличным табаком, и в лоб сказал:
— Я знаю, что вы были свидетелем расправы с французской экспедицией полковника Флаттерса.
Опешивший марабут вытащил трубку изо рта и уставился на маркиза. Немного придя в себя, он с некоторым беспокойством спросил:
— Вам-то что за дело?
Потом приподнялся и, внимательно разглядев де Сартена, воскликнул:
— А! Так вы не марокканец, вы — европеец в арабском платье. Или я не марабут!
— Вы не ошибаетесь, — спокойно подтвердил маркиз.
— Наверное, француз?
— Почти. Алжирец.
— Что вы делаете в Сахаре?
— Направляюсь в Сенегал по торговым делам.
— А мне почему-то кажется, что вы направляетесь к туарегам.
— Зачем? Чтобы повторить судьбу Флаттерса? Ведь все члены экспедиции были убиты.
— Все? Ха-ха!
— Так вам что-то известно? Неужели кто-нибудь из несчастных выжил?
Марабут молчал. Теперь он смотрел на маркиза и его спутников с тревогой, не ускользнувшей от зоркого взгляда корсиканца.
— Послушайте, — предложил де Сартен, — расскажите мне честно все, что знаете об этой трагедии, и я подарю вам верблюда и хорошую винтовку. С ними вы легко доберетесь до Марокко.
— Разве вы не возьмете меня с собой?
— К чему? Нам надо на юг, вам — на север.
— Давно ли вы покинули Алжир?
— Два месяца тому.
— Следовательно, не слыхали, что один из проводников был арестован и отравлен?
— Нет. Я уехал из Алжира, когда пришли первые вести о случившемся с экспедицией. Смелее же! Рассказывайте! Я уже и сам догадался, что вам многое известно об этой драме.
Поколебавшись, марабут произнес дрожащим голосом:
— Надеюсь, меня не посчитают сообщником туарегов…
— На этот счет не беспокойтесь. Все знают, что марабуты — святые люди, а не разбойники.
— И если я все расскажу, вы меня отпустите? — продолжал допытываться марабут.
— Слово чести.
— У этого святоши явно рыльце в пушку, — пробормотал Рокко. — Сам же, наверное, и натравил туарегов на «неверных».