— Николас? Это правда ты? Здесь?

— Да, Генри, — мягко отвечает он. — Это я, и я правда здесь, — его широкая ладонь касается моего лба. — Да уж, здорово ты упал. Ты в порядке?

В порядке? Да я, блин, летать готов от радости.

— Мне снился такой нелепый сон, — я тыкаю пальцем в брата. — Там был ты, — указываю на Саймона рядом с ним. — И ты, — потом на Франни — все они столпились вокруг. — И ты тоже. Ты… отрекся от престола, Николас. И все захотели сделать королем меня, — я понял, что ржу, как сумасшедший… а потом мой взгляд падает на эту женщину — темно-синие глаза, мягкие губы, черные вьющиеся волосы.

Я визжу как девчонка: «А-а-а-а-а!»

Это Оливия, жена брата. Та самая американочка, реальнее некуда.

— Так это был не сон, да?

— Да, Генри.

Я откидываюсь обратно на пол.

— Бли-и-и-и-ин… — мне становится несколько стыдно. — Извини, Оливка. Ты же знаешь, я считаю тебя суперклассной.

Она ласково улыбается.

— Не волнуйся, Генри. Мне очень жаль, что тебе так тяжело.

Тру лицо ладонями, пытаясь мыслить ясно.

— Так, все хорошо. У меня есть новый план… отличный план, да. Теперь мне не придется жить под сценой.

— Ты собирался жить под сценой? — переспрашивает Николас.

Я машу рукой.

— Забей. Это была глупая идея Поттера. Мальчик, Который Выжил, чтоб его.

А вот теперь брат выглядит обеспокоенным всерьез. Я указываю на него:

— Но вы ведь приехали. Вы могли бы забрать меня с собой, в Штаты.

— Генри…

— Где там ваш усталый, бедный угнетенный народ, жаждущий свободы… Вот это прямо про меня! Я усталый и угнетенный, Николас!

Он чуть сжимает мои руки, и его слегка трясет.

— Генри. Ты не можешь переехать в Америку.

Я хватаюсь за его рубашку, а мой голос приобретает те же нотки, как у ребенка, сознающего, что он видит мертвых.

— Но она такая плохая, Николас. Она. Такая. Плохая.

Брат похлопывает меня по спине.

— Знаю.

Николас и Саймон помогают мне встать на ноги.

— Мы со всем разберемся, — говорит брат. — Все будет хорошо.

Качаю головой.

— Ты всегда так говоришь. Но сдается мне, ты ни черта не представляешь, о чем говоришь.

3

Генри

Потом все как в тумане. Реальность я вижу вспышками. Поездка на машине во дворец.

Я блеванул на розовые кусты, которые моя прапра-прабабушка, леди Адалин, приказала посадить за пределами дворца. Николас и Саймон укладывают меня в постель, пока Оливия комментирует что-то по поводу бумаг, пришпиленных к стенам. Говорит, они напоминают ей сарай Рассела Кроу в «Играх разума».

Потом… потом только нежная бездна.

Но пустота длится недолго, ведь я страдаю бессонницей — недугом чемпионов. Так было всегда, сколько себя помню. Я сплю каких-то несколько часов, даже в те ночи, когда по моим жилам вместо крови бежит в основном алкоголь. Когда прикроватные часы показывают час ночи, я неуверенной походкой направляюсь в кухню, опираясь на стену. Желудок бурчит при мысли о печеньях.

Не припоминаю, чтобы в Horny Goat я успел поесть. И как долго я там вообще пробыл? День? Может, два. Нюхаю подмышку и морщусь. Точно два. «Охренеть…»

Как следует натрескавшись и взяв немного с собой, я, спотыкаясь, брожу по коридорам дворца. Этим и занимаюсь ночами — прямо как посетители американских торговых центров. Я не могу оставаться в комнате, в любой комнате, где стены словно смыкаются вокруг меня. Двигаться приятно, даже если я никуда конкретно не направляюсь.

В конце концов прихожу в синюю гостиную рядом с личными покоями королевы. Дверь слегка приоткрыта — достаточно, чтобы увидеть, что внутри горит свет, и ощутить запах поленьев, горящих в очаге, и услышать голоса внутри.

Прислонившись головой к дверному косяку, я слушаю.

— Ты хорошо выглядишь, мой мальчик, — говорит бабушка. В ее голосе звучат те теплые нотки нежности, которые я хорошо знаю, ведь прежде она обращалась так только ко мне.

Ревную? Да, есть немного.

— Семейная жизнь тебе идет.

— Семейная жизнь с Оливией, — уточняет брат.

— И то правда.

Я слышу тонкий звон хрусталя — кто-то наливает жидкость из декантера. Полагаю, это шерри.

— Оливия уже спит? — спрашивает королева.

— Да. Уснула пару часов назад. Пока не привыкла к разнице во времени.

— Я надеялась, она утомилась из-за беременности.

Брат поперхнулся, смеется.

— Мы женаты всего три месяца.

— Когда я была замужем три месяца, уже как два с половиной месяца вынашивала твоего отца. Чего вы ждете?

Я практически слышу, как он пожимает плечами.

— Торопиться некуда. Мы… наслаждаемся друг другом. Временем вместе.

— Но вы же собираетесь заводить детей?

— Конечно. Когда-нибудь.

Слышу скрип стула и представляю, как они придвинулись ближе друг к другу, сидя рядом у камина, наслаждаясь беседой.

— Скажи мне, Николас, теперь, когда пыль немного осела… ты ни о чем не сожалеешь?

Он говорит тепло, но сам его тон твердый, с металлическими нотками.

— Ни о чем. Вообще.

Бабушка хмыкает, и я представляю, как она потягивает шерри — элегантно, как всегда.

— Но мне любопытно, — добавляет Николас. — Если бы это были вы… Если бы вам пришлось выбирать между дедушкой и троном, что бы вы сделали?

— Я очень любила твоего деда… все еще люблю его, ты знаешь. Но если бы мне пришлось выбирать, я бы не выбрала его. Помимо детей, любовью всей моей жизни было государство.

Последовала тяжелая пауза. Николас тихо говорит:

— Для меня никогда не было так. Вы ведь понимаете?

— Теперь понимаю, да.

— Я всегда понимал, чего от меня ждут, и всегда исполнял свой долг так хорошо, как только мог — но я никогда не любил власть. И никогда по-настоящему не желал ее.

— Ну а теперь ты доволен, да? Рестораны, благотворительная деятельность, которой ты занимаешься вместе с Оливией и мистером Хэммондом?

Николас отвечает не сразу, а когда говорит, его голос звучит задумчиво.

— Я не просто доволен. Я счастлив. До смешного счастлив. Я даже не мечтал, что такое возможно — быть счастливым каждый день.

— Вот и хорошо, — заявляет бабушка.

— Но есть кое-что, — добавляет Николас. — Небольшое пятнышко на солнце, — его слова тихие, колючие, словно до этого долго теснились в горле и все никак не могли вырваться. — Я знаю, что разочаровал вас. Я никогда этого не хотел, и все же так получилось. Не предупредил вас, не обсудил с вами. Бросил вызов своей королеве, а ведь вы вырастили меня, чтобы я мог добиться большего. Я прошу прощения. Мне очень жаль.

Стук хрусталя по дереву — королева отставляет бокал на тумбочку.

— Слушай меня внимательно, Николас, потому что я скажу это только один раз. Ты ни разу не разочаровал меня.

— Но ведь…

— Я вырастила тебя лидером. Ты взвесил ситуацию, оценил варианты и сделал свой выбор. Ты не отступил, не ждал разрешения. Ты действовал. Это… да, именно так поступают настоящие лидеры.

Он отвечает с легкостью, с облегчением:

— Хорошо.

Еще одна пауза, на этот раз спокойная. Кажется, мой брат потягивает свой шерри, а потом говорит:

— Кстати о выращивании лидеров…

— Да-а, — королева вздыхает. — Можем обсудить этого пьянчугу, спящего у себя, — она усмехается. — Он, как там это говорят у вас в Штатах… тот еще фрукт.

— Это точно.

Я поворачиваюсь, прижимаясь спиной к стене и сползая на пол. Не то чтобы я не привык, что все меня обсуждают — черт возьми, мои достоинства и недостатки порой обсуждают прямо в моем присутствии. Но это… тут все иначе.

Хуже.

— Помните тот праздничный школьный спектакль, в котором участвовал Генри? Последнее Рождество с мамой и папой… и у него была главная роль. Скрудж, — Николас смеется.

— Смутно припоминаю. Я ведь не была на спектакле.

— Я тоже. Но папа рассказывал. Они волновались, что, если я тоже пойду на спектакль, пресса, учителя Генри и одноклассники будут крутиться вокруг меня, и Генри потеряется. И они были правы, — стул скрипит, когда брат меняет положение. — Генри всю жизнь провел в моей тени. Теперь он на передовой, в центре внимания, прямо в ослепительном свете прожектора. Конечно же, он немного щурится. Ему нужно немного времени, привыкнуть.

— У него нет этого времени.

— Вы же не собираетесь умирать в ближайшее время? — шутит Николас.

— Конечно же нет. Но мы оба знаем, случается всякое. Он должен быть готов. Ты не понимаешь, Николас.

— Я прекрасно понимаю. Возможно, я — единственный, кто понимает.

— Нет, не понимаешь. Тебя готовили к тому, чтобы занять трон, с тех пор, как ты только начал ходить. Вокруг тебя происходила тысяча вещей, которых ты даже не понимал и не замечал. То, как к тебе обращались другие, то, как с тобой беседовали, чему тебя обучали и как. Генри за целую жизнь этого не наверстать.

— Это ему никогда не удастся, если вы сломаете его, — резко возражает Николас. — Если целой тысячей вещей вы будете подкреплять у него чувство, что что бы он ни делал — никогда не будет достаточно. Что он ничего не сумеет сделать правильно.

Некоторое время царит тишина, а потом бабушка тихо спрашивает:

— Знаешь, что самое худшее в старении?

— Эректильная дисфункция? — сухо уточняет брат.