Элли возвращается на кухню… и орет так, как будто там кого-то убили.
— Не-е-е-е-ет!
Адреналин бьет мне в голову, и я бросаюсь на кухню, готовый к бою. Пока не вижу причину ее крика.
— Боско, неееет!
Это собака-грызун. Он пробрался на кухню, каким-то образом смог вскарабкаться на стеллаж и сейчас уничтожает четвертый пирог.
Черт возьми, впечатляет, как быстро он их слопал. И как дворняга его размера вообще могла съесть столько. Его живот выпирает от нечестно нажитого — как у змеи, проглотившей обезьяну.
— Вороватый ублюдок! — кричу я.
Элли сгребает его со стойки, и я тычу пальцем ему в морду.
— Плохая собака.
Маленький придурок просто огрызается в ответ.
Элли бросает дворняжку на ступеньки, ведущие в квартиру, и захлопывает дверь. Затем мы оба поворачиваемся и оцениваем масштаб катастрофы. Два яблочных и вишневый полностью съедены, он пооткусывал края персикового и яблочно-карамельного и оставил крошечные отпечатки лап на двух лимонных меренгах.
— Придется перепекать все семь, — говорит Элли.
Я складываю руки на груди.
— Похоже на то.
— Это займет несколько часов, — говорит она.
— Да уж.
— Но мы должны. Другого варианта нет.
Повисает тишина. Тяжелое, многозначительное молчание.
И как будто нас пронзает одна и та же мысль, в одно и то же время.
Я искоса бросаю взгляд на Элли, а она уже поглядывает на меня.
— Или… есть? — лукаво спрашивает она.
Я смотрю на то, что осталось от испорченной выпечки, взвешивая все варианты. — Если мы отрежем пожеванные кусочки…
— И разровняем меренгу…
— Положим облизанные в духовку, чтобы они высохли…
— Вы что, мать вашу, с ума сошли?
Я оборачиваюсь и вижу Марти, стоящего в проходе за нами. Он все слышал, и он в шоке. Элли пытается прикрыть нас. Но у нее плохо получается.
— Марти! Когда ты приехал? Мы не собирались делать ничего плохого.
Операции под прикрытием явно не для нее.
— Ничего плохого? — передразнивает он, входя в комнату. — А как насчет закрытия кофейни чертовым департаментом здравоохранения? Например, за то, что кормим людей пирогами с собачьей слюной — ты что, совсем сдурела?
— Это была просто мысль, — клянется Элли, начиная смеяться.
— Минутная слабость, — говорю я, поддерживая ее.
— Мы просто очень устали и…
— И слишком долго пробыли на этой кухне. — Он указывает на дверь. — Пошли вон, оба.
Когда мы не двигаемся, он идет за метлой.
— Давай-давай!
Элли хватает свой рюкзак, и я веду ее к задней двери, в то время как Марти бросается на нас, как на паразитов.
На тротуар капает дождь — легкая, противная дымка. Краем глаза я вижу, как Элли натягивает капюшон, но мой взгляд остается устремленным вперед. Если твои глаза направлены на человека, которого ты охраняешь, ты все делаешь неправильно.
Я обращаю внимание на тех, кто находится на улице, читая язык их тел, — пешеходы по дороге на работу, бездомный на углу, я не отхожу далеко от Элли, держа ее в пределах досягаемости, сканируя местность слева направо на предмет потенциальных угроз или любого, кто по глупости решит подойти слишком близко. Это как вторая натура.
— Тебе нужно уже бежать в школу?
— Еще нет. Это последняя неделя, так что у меня первый и второй уроки факультативы.
Не глядя на телефон, я пишу Томми, что отвезу Элли в школу — он должен встретить нас там.
Дождь усиливается, в сером небе вспыхивает молния.
— Есть какое-то конкретное место, куда ты хочешь пойти?
Я не хочу, чтобы она промокла и заболела.
— Я знаю одно место. — Ее маленькая ручка хватает меня за запястье. — Пошли.
К тому времени, как мы проходим через каменную арку Метрополитен-музея, уже льет как из ведра, вода стекает по ступенькам сотнями маленьких ручейков. В фойе с мраморным полом тепло и сухо. Элли стряхивает воду со своей толстовки и отжимает длинные, разноцветные волосы, и я улавливаю ее запах. В нем сладкий персик, флердоранж и дождь.
— Моя мама часто приводила сюда меня с Оливией.
Я тянусь за кошельком, но Элли показывает студенческий билет и протягивает два ваучера билетеру.
— У меня гостевые абонементы, — говорит она, — утреннее посещение для студентов.
Я никогда не был в музее — во всяком случае, не в качестве посетителя. Королевская семья посетила больше музейных мероприятий и гала-концертов, чем я могу сосчитать, но мое внимание было приковано не к экспонатам. Я иду рядом с Элли из одной похожей на пещеру комнаты в другую, и она болтает без умолку, как будто ее рот не может оставаться без движения ни секунды.
— Ты всегда хотел быть телохранителем?
— Нет, — бурчу я.
— Кем ты хотел быть?
— Хотел делать то, в чем я хорош.
Она наклоняет голову и смотрит на меня.
— Как вышло, что ты стал телохранителем Николаса?
— Я служил в армии. У меня это хорошо получалось — меня отобрали для специальной стажировки.
— Типа Джеймс Бонд, морской котик, да?
— Что-то вроде того, да.
Элли качает головой, когда думает. Ее золотистые волосы сейчас высыхают, и на них появляется мягкая волна. Она останавливается перед египетской экспозицией, свет, отраженный от саркофага, отбрасывает на ее черты теплые тени.
— Ты убивал кого-нибудь, когда служил в армии?
Я осторожен со своим ответом.
— Какая там поправка в вашей Конституции защищает людей от показаний против себя?
— Пятая.
Я киваю.
— Я ей воспользуюсь. Это окончательный ответ.
Она моргает своими длинными светлыми ресницами, глядя на меня.
— Значит, да. Черт, Логан, ты как крутой убийца.
Я фыркаю.
— Я этого не говорил.
— Ты и «нет» не сказал.
Через несколько шагов она добавляет:
— Я не думаю, что могла бы убить человека.
— Ты бы удивилась, узнав, на что ты способна в определенных ситуациях.
— Если бы ты кого-то убил… тебе было бы плохо?
Я провожу языком по внутренней стороне щеки и отвечаю честно, не заботясь о том, как это прозвучит:
— Нет. Я бы не чувствовал себя плохо. Некоторых людей нужно убивать, Элли.
Я открываю для нее дверь, и она что-то напевает себе под нос, проходя внутрь — в выставочный зал моды со слабым освещением и соблазнительными красными стенами.
— А как насчет темной одежды? — спрашивает она, когда мы идем по коридору. — Это что-то вроде обязательного дресс-кода, которому вас учат в школе телохранителей?
Я смотрю на нее сверху вниз.
— Ты задаешь много вопросов.
— Мне нравится все знать. — Она пожимает плечами. — Я общительный человек. Так что там с одеждой?
Я тереблю пальцем темно-синий галстук на шее — тот самый, который, насколько я помню, ей нравится.
— У рыцарей есть доспехи; у нас темная одежда. Мы должны смешаться с толпой.
— Невозможно! Ты слишком горяч, чтобы слиться с толпой.
Я сдерживаю улыбку. Она кокетливая маленькая штучка — дерзкая; она не умеет скрывать свои чувства и не стала бы, даже если бы умела. Если бы Элли была старше, если бы мы были другими людьми, я бы всерьез задумался о том, чтобы пофлиртовать в ответ. Мне нравится возвращать то, что я получаю.
Из любопытства я спрашиваю:
— Кем ты хочешь быть, когда окончишь школу?
Она вздыхает долго и глубоко.
— Это вопрос на миллион долларов, да? — Она мотает головой взад-вперед. — Если я хочу материальной устойчивости, мне следует пойти в финансы. Стать крутым аналитиком. Я хорошо разбираюсь в цифрах, а бизнесу всегда будут нужны аудиторы.
Я открываю для нее дверь в следующий зал.
— Звучит так, как будто сейчас будет «но».
Ее губы расплываются в улыбке.
— Ноооооо, финансы — это ведь не про меня.
— А что же про тебя, Элли Хэммонд?
— Я хочу быть психологом. Разговаривать с людьми, помогать им справляться с их проблемами. Я думаю, что это сделало бы меня счастливой.
Что-то сжимается у меня в груди, когда я смотрю на нее — на эту добрую девушку. Я хочу, чтобы у нее все получилось, она заслуживает быть счастливой.
Элли останавливается и поворачивается к экспозиции прямо перед ней. Это кровать с балдахином на четырех столбиках, богато украшенная и занавешенная замысловатой, отделанной золотом тканью королевского синего и фиолетового цветов. Она читает описание с таблички на стене.
— Постель Его Величества короля Реджинальда Второго и Королевы Маргариты Анастасии Весско. Это родители королевы Леноры, верно?
— Да.
Она снова смотрит на кровать и тоскливо вздыхает.
— Ух ты. Не могу себе представить, что можно жить так каждый день. Слуги, замки и короны — насколько это волшебно? — Она указывает на роскошную кровать. — Королева Ленора вполне могла быть зачата на этой кровати, прямо здесь!
Я вздрагиваю при этой мысли.
— Давай не будем об этом говорить.
Элли смеется — звук странный, словно мерцающий. Когда мы переходим к следующему экспонату, она спрашивает:
— Какая погода в Весско?
Я смотрю на стеклянный потолок, по которому все еще барабанит дождь.
— Вот такая. В основном мрачно, довольно прохладно — часто идет дождь.
— Я люблю дождь, — говорит она на выдохе. — От него так… уютно. Дайте мне ливень и огонь в камине, мягкое одеяло и чашку чая в крепком кирпичном доме — я бы не захотела уезжать оттуда.