Но теперь я жалею, что не подождала. Логана. Я знаю, что это глупо и это вряд ли когда-нибудь произойдет, но, если бы в какой-то перевернутой, альтернативной вселенной это случилось — я бы свернула ради него горы. Я чувствую себя более живой, просто стоя рядом с ним, и ничего подобного рядом с другими. Я могу только представлять, мечтать, каково это — оказаться в его объятиях, почувствовать силу его тела, его страсть и нежность, окутывающие меня, проникающие внутрь меня.
— Я рад, что ты мне сказала. — Его рука снова сжимается. — Давай я провожу тебя домой.
— Это не обязательно.
Как бы мне ни нравилось быть рядом с Логаном, я не хочу быть назойливой. Не хочу быть для него обузой.
— Нет, обязательно. Это небезопасно.
Я закатываю глаза к небоскребам.
— Я выросла в Нью-Йорке, это мой город, я знаю его лучше, чем ты. Ради бога, мы ведь в Трайбеке… Здесь не опасно.
— Ты молодая, красивая девушка, Элли. Весь мир опасен для тебя.
И, конечно, среди всех его слов я цепляюсь за «красивая».
Потому что я все еще идиотка.
Полчаса спустя мы заходим в кофейню, где белокурая голова Кори все еще покоится на его руках, лежащих на столе. Логан подходит прямо к нему и пинает ножку стула, чуть не опрокидывая его.
Кори вздрагивает, просыпаясь и бормоча:
— Что, кто? — Он трет глаза. — В чем дело, Ло?
— А вот в чем, — Логан говорит убийственно спокойным тоном, от которого меня бросает в дрожь, — сейчас ты потащишь свою задницу в квартиру, соберешь свое барахло и свалишь домой. Ты уволен.
Вот дерьмо.
Нет, Кори, не делай этого, это не твоя вина.
Я говорю Логану:
— Это не его вина.
Но Логан даже не поворачивается. Он пристально смотрит на бедного Кори. Холодно и безжалостно.
— Ты сам сейчас же захочешь убраться, приятель, или тебе не понравится, как я тебя выселю.
Кори хмуро смотрит на стол. Затем он выталкивает из-под себя стул — так резко, что он падает назад и грохается на пол.
Логан запирает за ним дверь.
— Зачем ты это сделал? Я же сама сбежала. Это я виновата.
Логан показывает на выход.
— Ты ударила его по голове? Подсыпала ему наркотик в чай?
— Нет.
— Тогда это он виноват, и он это знает.
— Но ты мог бы дать ему второй шанс?
— Нет. Не на этой работе. — Он придвигается ближе. — Мы должны быть внимательны и всегда быть начеку. Достаточно одного промаха, чтобы кто-то пострадал или был убит. Что, если бы он заснул, пока тут были твоя сестра и принц? — Его голос становится немного надрывным. — Что, если бы с тобой что-то случилось?
И вот оно, снова. Это чудесное тепло, которое заполняет все мои конечности. Каждым своим словом Логан заставляет меня чувствовать себя драгоценной — и каждым своим вздохом.
5. Логан
День окончания школы Элли выдался солнечный — один из тех ярких, ясных дней, когда небо ярко-голубое, а воздух одновременно прохладный и теплый. Я выезжаю с парковки возле нашей квартиры на черном внедорожнике и направляюсь к «Амелии», чтобы забрать Элли, Марти и ее отца. Томми на пассажирском сиденье. Примерно через десять минут езды он подозрительно смотрит на меня краем глаза.
— Это что, REO Speedwagon?
Я нажимаю на поворотник и сворачиваю налево.
— Что?
— Ты напеваешь «Не могу побороть это чувство…» REO Speedwagon, если я не ошибаюсь.
Ха. Я даже и не заметил.
Мои руки скользят по рулю, я пожимаю плечами.
— Элли составила мне плей-лист… На самом деле он не так уж и плох.
Томми опускает солнцезащитные очки на нос и смотрит на меня поверх оправы.
— Кто ты, черт возьми, сейчас?
Я смотрю на него, сильно хмурясь. Затем показываю средний палец.
Он смеется и возвращает очки на место. Минуту спустя этот придурок откидывает голову назад и напевает:
— Я все еще люблю тебя.
И я уже ищу место, где можно притормозить, чтобы запихнуть его в багажник.
Десять минут спустя я паркуюсь в переулке за кофейней, и мы с Томми входим на кухню через заднюю дверь.
Нас приветствует орущая Элли…
— Трахни меня в задницу!
Я давлюсь собственной слюной.
— Что ты только что сказала?
Она поворачивается от раковины, широко раскрыв глаза и заикаясь.
— Я не… Я хочу сказать, я никогда не делала этого…
Мои брови взлетают до линии волос.
— Это просто выражение!
Томми бормочет себе под нос:
— Американки вообще странно выражаются.
Элли поднимает вверх маленькую белую туфельку с ремешками.
— У меня сломался каблук. И у меня нет других туфель, которые подходят к этому платью! Я облажалась по полной.
Я жестом указываю на туфлю.
— Дай сюда. — Я верчу ее в руках. — У меня в машине есть суперклей — могу починить.
Она смотрит на меня с обожанием.
— Ты мой герой, Логан. Я могу поцеловать тебя прямо сейчас.
И то, как она это говорит — хрипло и нетерпеливо, — наводит меня на мысль о том, что она не просто использует очередное расхожее выражение.
Я не дурак; я знаю, что Элли по уши в меня влюблена. Я вижу, как она смотрит на меня, когда думает, что я не смотрю: с таким благоговением, что мне кажется, будто я стою на пьедестале высотой в пятьдесят футов. А временами ее взгляд настолько полон желания, что он как будто бьет меня под дых.
Потому что, как бы ни была привлекательна Элли… она еще очень юная и недоступная для меня.
Поскольку мы здесь только на лето, не стоит смущать ее разговорами; я буду продолжать притворяться, что не понимаю, что происходит.
— Вы выглядите просто прелестно, мисс Элли, — говорит Томми.
И это правда. В своем простом светло-розовом платье, с обнаженными тонкими руками, с длинными цветными волосами, завитыми на концах, она выглядит как… принцесса. Ей не хватает только короны.
— Спасибо, Томми.
Марти входит через вращающуюся дверь из столовой, и гигантская связка серебряных и темно-синих воздушных шаров, на которых написаны все возможные поздравления с окончанием школы, отчаянно раскачивается.
— Тебе шариков-то хватит? — спрашиваю я.
Элли хихикает.
— Они от Оливии. Я думаю, она чувствует себя виноватой из-за того, что не сможет присутствовать, но она и не должна.
Томми смотрит на часы.
— Нам нужно идти. Ты же не можешь опоздать на свой собственный выпускной.
— А мне нужно занять место в первом ряду, чтобы посмотреть твое выступление, — добавляет Марти.
Элли работала над своей прощальной речью последние три дня, круглосуточно. Она засовывает руки в белую выпускную мантию, затем использует стеклянную дверцу шкафа в качестве зеркала, чтобы приколоть шляпу на голову. Черт возьми, она красавица.
— Где твой отец? — спрашивает Томми.
И игривая искорка, которая всегда горит в больших голубых глазах Элли… исчезает в одну секунду.
— Он спит. Он не пойдет.
Марти кашляет, бросая на меня недовольный взгляд, но не говорит ни слова. Мы все направляемся к машине.
Я разворачиваюсь к багажнику и быстро приклеиваю каблук Элли, затем передаю его ей через окно на заднем сиденье.
— Томми отвезет тебя, я догоню. — Кофейня закрыта на весь день. — Я еще раз все осмотрю, удостоверюсь, что все надежно заперто.
Она надевает солнцезащитные очки в форме сердечек.
— Хорошо, но не опаздывай. Вы, ребята, единственная группа поддержки, которая у меня есть. Я ожидаю услышать от вас серьезные «гоу, гоу, гоу».
Я киваю.
— Меня ничто не остановит.
— Вставай.
Эрик Хэммонд лежит в постели на спине, все еще одетый во вчерашнюю серую футболку и брюки — от него воняет, как от полов в барном туалете. Он не двигается с места, когда я снова его зову, а у меня нет ни времени, ни терпения, чтобы валять дурака.
— Эй. — Я шлепаю его по щеке, сдерживаясь, чтобы не врезать по лицу, потому что нокаут вряд ли ускорит процесс.
— Эй! Пойдем — поднимайся.
— Что? — Он вдыхает, фыркая, и его глаза медленно фокусируются на мне. — Какого черта ты здесь делаешь?
Я подхожу к шкафу, сдвигаю вешалки, ищу костюм.
— Твоя дочь сегодня оканчивает школу. Я проконтролирую, чтобы ты добрался туда, где тебе следует быть.
— Элли? — говорит он в замешательстве.
— О, ты знаешь, что она твоя дочь? Я просто не был уверен, что ты знаешь.
— Это сегодня? — спрашивает он, потирая лицо.
Я нахожу темно-серый костюм и белую рубашку, все еще в пакете из химчистки, и они вроде выглядят сносно.
— Это сегодня. И она произносит прощальную речь.
Он потирает щетину с проседью на подбородке. И опускает голову.
— Черт возьми. Черт возьми. — Он поднимает голову, встречаясь со мной взглядом, его голос похож на шорох наждачной бумаги. — Логан, верно?
Я киваю.
— Ты, должно быть, думаешь, что я просто кусок дерьма.
Я сжимаю челюсти.
— Не имеет значения, что я думаю.
— Ты не понимаешь. — Он открывает ящик прикроватного столика и достает фото в рамке, смотрит на него — разговаривает больше с фотографией, чем со мной.
Я смотрю на Эрика Хэммонда и вижу человека, которым он был раньше. Сильный и прямой — даже благородный. Это было до того, как тяжесть жизни согнула его пополам, превратила в унылый мешок с костями.
— Ты ошибаешься, — мягко говорю я. — Я понимаю.