Он и правда вконец отчаялся.

За стеной публика что-то скандирует. Должно быть, «Х. Х. Х. Мандерн». Весь месяц Лишь тайком зачитывался его романами. Эти космические оперетки сперва ужаснули его откровенно шаблонными персонажами и корявым языком, а потом покорили изобретательским гением, до которого ему явно далеко. На фоне ярких созвездий, рождающихся в воображении этого человека, новый роман Лишь, серьезное исследование человеческой души, выглядит малой планетой. И все же о чем его спрашивать? Писателей всегда спрашивают об одном и том же: «Как?» И ответ, как хорошо известно Лишь, очевиден: «Чтоб я знал!»

Его спутница щебечет о вместимости зрительного зала, о предзаказах, о промотуре, о деньгах, деньгах, деньгах. Она упоминает, что у Х. Х. Х. Мандерна, похоже, пищевое отравление.

— Сами увидите, — говорит она, открывая черную дверь. На раскладном столике посреди чистой, ярко освещенной комнаты веером разложены мясные нарезки. Рядом стоит седая дама в шалях, а чуть ниже: Х. Х. Х. Мандерна выворачивает в ведро.

Дама поворачивается к Артуру, взгляд ее падает на шлем.

— А это еще кто такой?

Нью-Йорк: первая остановка в кругосветном путешествии. Лишь ничего такого не планировал, просто пытался найти выход из щекотливого положения. И очень гордится, что ему это удалось. На свадьбу он не идет.

Вот уже пятнадцать лет Артур Лишь — холостяк. До этого он долгое время жил с мужчиной постарше, поэтом Робертом Браунберном. Нырнул он в этот туннель любви в двадцать один год, а когда вынырнул, щурясь на солнце, ему уже было за тридцать. Куда он попал? К этому времени первая ступень его молодости, подобно ступени ракеты, отделилась и сгорела. Осталась вторая. И последняя. Он поклялся, что никому ее не отдаст; он будет ее смаковать. Смаковать в одиночестве. Но: как жить в одиночестве, чтобы тебе не было одиноко? Ответ подсказал не кто иной, как его давний соперник: Карлос.

Когда его спрашивают о Карлосе, Лишь всегда называет его своим «старинным другом». Их первая встреча датируется легко: День поминовения, восемьдесят седьмой год. Лишь даже помнит, какого цвета на них были плавки: на нем салатовые, на Карлосе канареечные. Стоят в разных концах открытой террасы, сверлят друг друга взглядами, в руках, точно обнаженные пистолеты, винные шпритцеры. Играет музыка, Уитни Хьюстон хочет с кем-то потанцевать. Между ними залегла тень секвойи. С кем-то, кто бы ее любил.

Вот бы машину времени и видеокамеру! Запечатлеть тоненького золотисто-розоватого Артура Лишь и крепкого шоколадного Карлоса Пелу в годы их юности, когда ваш рассказчик был еще ребенком! Впрочем, кому она нужна, эта камера? Каждый из них и так, вероятно, проигрывает эту сцену в голове, едва заслышав имя другого. День труда, шпритцер, секвойя, кто-то там. И каждый с улыбкой говорит, что это его «старинный друг». Хотя, конечно же, они невзлюбили друг друга с первого взгляда.

Давайте все-таки воспользуемся машиной времени, но переместимся на двадцать лет вперед. Давайте отправимся в Сан-Франциско середины нулевых, в дом на холме на Сатурн-стрит. Это такая коробочка на столбах с панорамными окнами во всю стену, за которыми виднеются никогда не используемый рояль и преимущественно мужской контингент, отмечающий одно из дюжины сорокалетий, выпавших на этот год. Среди гостей: потучневший Карлос, создавший из нескольких земельных участков, унаследованных от спутника жизни, целую империю с активами во Вьетнаме, Таиланде и даже, как слышал Лишь, с каким-то нелепым отелем в Индии. Карлос: все тот же горделивый профиль, но от мускулистого юноши в канареечных плавках — ни следа. От Вулкан-степс, где Артур Лишь с недавних пор жил один, до Сатурн-стрит рукой подать. Вечеринка; почему бы и нет? Он надел типичный лишьнианский костюм — джинсы с ковбойской рубахой, самую малость не к месту — и направил свои стопы на юг, вдоль склона холма.

А теперь представьте Карлоса, как он восседает в плетеном кресле «Павлин» и правит бал. А рядом — двадцатипятилетнего юношу в черных джинсах, футболке и очках в черепаховой оправе: это его сын.

«Мой сын», — помнится, говорил всем Карлос, когда парень, тогда еще совсем ребенок, появился в его доме. Но он не был Карлосу сыном — он был осиротевшим племянником, которого сослали к ближайшему родственнику в Сан-Франциско. Как бы его описать? Большие глаза, каштановые волосы с выгоревшими прядками, воинственный вид. В детстве он отказывался есть овощи, а Карлоса называл только по имени. Его звали Федерико (мать мексиканка), но для всех он был просто Фредди.

Фредди подошел к окну и окинул взглядом город, по которому ластиком прошелся туман. Теперь овощи он ел, но к приемному отцу до сих пор обращался по имени. Джинсы с футболкой подчеркивали его болезненную худобу и впалую грудь, и пусть юношеской резвости ему не хватало, зато страстей было хоть отбавляй; можно было откинуться на спинку кресла с ведерком попкорна и наблюдать, как драмы и комедии его души проецируются на его лице, а стекла очков в черепаховой оправе переливаются мыслями, подобно мембранам мыльных пузырей.

Услышав свое имя, Фредди обернулся; с ним заговорила женщина в белом шелковом костюме, янтарных бусах и с непринужденной манерой Дайаны Росс [Дайана Росс (1944 г. р.) — известная американская певица, автор песен, актриса, музыкальный продюсер.]:

— Фредди, зайчик, я слышала, ты вернулся в школу.

Какая у него специальность, мягко спросила она.

Гордая улыбка:

— Учитель английского и литературы в старших классах.

Она просияла.

— Боже, как приятно это слышать! Молодежь совсем не идет в учителя.

— Просто мне неинтересно со сверстниками.

Она вынула оливку из бокала мартини.

— От этого пострадает твоя личная жизнь.

— Пожалуй. Но у меня ее и так, считай, нет, — сказал Фредди и жадным глотком прикончил шампанское.

— Нам просто надо найти тебе подходящего мужчину. Знаешь, мой сын Том…

Откуда-то сзади:

— Он вообще-то поэт! — Появляется Карлос с покачивающимся бокалом белого вина.

Женщина (правила диктуют, чтобы ее представили: Кэролайн Деннис, работает в области программного обеспечения; Фредди будет с ней на короткой ноге) взвизгнула.

Фредди опасливо посмотрел на нее и смущенно улыбнулся.

— Поэт из меня ужасный. Это я в детстве хотел стать поэтом, вот Карлос и припомнил.

— В детстве — то есть в прошлом году, — улыбнулся Карлос.

Фредди умолк; его темные кудри покачивались от турбулентности у него в голове.

Миссис Деннис мишурно рассмеялась. Сказала, что обожает поэзию. Всегда любила Буковски и «всю эту братию».

— Вам нравится Буковски? — переспросил Фредди.

— О нет, — сказал Карлос.

— Простите, Кэролайн, но, по-моему, он еще хуже, чем я.

У миссис Деннис шея пошла красными пятнами, и Карлос поспешил показать ей картину художника, дружившего со школой Русской реки. Фредди, у которого даже плоды светской беседы вставали поперек горла, умчался к бару за новым бокалом шампанского.

Снаружи, у входа, у одной из тех низких стен с белой дверкой, за которыми прячется сползающий по склону дом, стоит Артур Лишь — и что же скажут люди? «Ой, выглядишь отлично. Слышал о вас с Робертом. За кем остался дом?»

Мог ли он знать, что за этой дверью его поджидают девять лет?

— Привет, Артур! Что это на тебе?

— Карлос.

Двадцать лет прошло, и все же в тот день, в той комнате: старые соперники снова на ножах.

Рядом с Карлосом: кудрявый очкастый юноша, вытянулся в струнку.

— Артур, помнишь моего сына, Фредди?

Все сложилось само собой. Жить у Карлоса было невыносимо, и время от времени, по пятницам — после долгого дня в школе и похода в бар с университетскими друзьями на «счастливые часы» — Фредди объявлялся у него на крыльце, поддатый и готовый на все выходные зарыться в постель. На следующий день Лишь приводил Фредди в чувство с помощью кофе и старого кино, а в понедельник утром выставлял за порог. На первых порах это случалось примерно раз в месяц, а потом переросло в привычку, и вот однажды, в пятницу вечером, так и не дождавшись звонка в дверь, Лишь поймал себя на том, что расстроился. Как же это странно — проснуться в тепле белых простыней, в лучах солнца, проникших через увитое плющом окно, и почувствовать, что чего-то не хватает. При встрече он сказал Фредди, что не стоит так много пить. И декламировать такие кошмарные стихи. А вот ключи от его дома. Фредди ничего не ответил, но ключи положил в карман и пользовался ими, когда хотел (и так и не вернул).

Сторонний наблюдатель сказал бы: «Все это прекрасно, главное не влюбляться». Их бы это рассмешило. Фредди Пелу и Артур Лишь?

Фредди интересовался любовью так же мало, как и следует молодому человеку; у него были книжки, у него была работа в школе, у него были друзья, у него была холостяцкая жизнь. Старый, удобный Артур вопросов не задавал. К тому же Фредди подозревал, что Карлос в ярости оттого, что приемный сын спит с его заклятым врагом, а Фредди еще не вышел из того возраста, когда издевательства над родителями приносят удовольствие. Ему и в голову не приходило, что Карлос, может быть, только рад сбыть его с рук. Что до Лишь, Фредди вообще был не в его вкусе. Артур Лишь всегда влюблялся в мужчин постарше; вот их надо остерегаться. А какой-то мальчишка, который даже не может назвать битлов? Способ отвлечься; невинная забава; хобби.