Наконец воздух сделался таким твердым и ломким, что слова доносились до меня как сильный шум, и я никак не мог составить из них нечто связное. Возможно, вам приходилось, сидя на лекции, вдруг осознать, что уловить смысл вам удается, только напрягая внимание, а мысли ускользают в сторону, и, вернувшись, вы не всегда понимаете, что только что услышали. Логика нарушается. Так же было и со мной, но только буквально с каждой фразой. Логика ускользала от меня постоянно. Кто-то что-то сказал о Китае, но я не понял что. Мне показалось, что кто-то упомянул слоновую кость, но я не понял, тот ли это самый человек, который говорил о Китае, хотя знал, что китайцы делают вещи из слоновой кости. Кто-то спросил меня о рыбе — может быть, о той, что я ел? А разве я заказывал рыбу? Разве я люблю рыбалку? Или речь шла о китайской рыбе? Я слышал, как кто-то повторил вопрос (я опознал обрывок предложения, которое уже слышал), а потом глаза мои закрылись, и я спокойно подумал, как невежливо засыпать, когда кто-то задает тебе вопрос во второй раз. Нужно проснуться. Я оторвал подбородок от груди и улыбнулся, словно бы говоря: вы что-то сказали? На меня смотрели озадаченные лица. «Вы в порядке?» — снова спросил меня кто-то, и я ответил: «Возможно, нет». Тогда друзья взяли меня под руки и вывели из ресторана.

«Прошу меня извинить», — повторял я, смутно понимая, что у всех создалось впечатление, будто я накачался наркотиками, и жалея, что не объяснил, что у меня депрессия, что я принимаю кучу лекарств и не уверен, смогу ли продержаться весь вечер. «Прошу извинить» — и все вокруг повторяют, что извиняться не за что. Друзья спасли меня, отвели домой и уложили в кровать. Я снял линзы и попытался немного поболтать, чтобы вернуть уверенность в себе. «Ну, как вы?» — обратился я к другу, но он вдруг сделался расплывчатым, как Чеширский кот, и я отступил и провалился в сон, и проспал семнадцать часов, и снилась мне страшная война. Бог мой! Я позабыл интенсивность депрессии. Она поражает так глубоко, так сильно! Нас регулирует набор норм, никак от нас не зависящих. Нормы, в которых я был воспитан и которые установил сам для себя, достаточно высоки по мировым стандартам; если я не могу писать книги, я чувствую, что что-то со мной не так. У многих нормы гораздо ниже; у других — гораздо выше. Если, проснувшись утром, Джордж Буш понимает, что не способен быть лидером свободного мира, то с ним что-то не так. А многим, чтобы понимать, что они в порядке, достаточно просто жить, обеспечивая себя пропитанием. Пережить коллапс за ужином выходит далеко за установленные мною рамки.

Я проснулся, чувствуя себя чуть менее ужасно, чем накануне, хотя страшно жалел, что утратил над собой контроль. Выйти из дому казалось невероятным усилием, но я знал, что смогу спуститься по лестнице (хотя и не был уверен, что хочу это делать). Я смог отправить несколько электронных писем. Я провел мутный разговор с психофармакологом, и он посоветовал наполовину снизить дозу зипрексы и уменьшить дозу ксанакса. И я не поверил, когда к концу дня симптомы начали исчезать. К вечеру я был почти здоров и, словно рак-отшельник, вырос, и отбросил свою раковину, и бодро пополз к берегу, чтобы отыскать новую. И хотя впереди было еще много трудностей, я радовался тому, что выздоравливаю.

Таким был мой третий срыв. Он стал для меня откровением. В то время как первый и второй в острой форме занимали примерно по шесть недель, а в целом продолжались по восемь месяцев, третий, который я называю мини-срывом, было острым всего шесть дней и продлился примерно два месяца. К счастью, на меня очень хорошо подействовала зипрекса, и еще я осознал, что исследования, которые я проводил для этой книги — не знаю, принесут ли они пользу кому-нибудь еще, — оказались необычайно полезными для меня самого. Несколько месяцев мною по разным причинам владела печаль, я испытывал значительный стресс, однако, хотя и с затруднениями, но справлялся со всеми делами. Поскольку я уже знал о депрессии очень многое, я сразу же распознал точку перехода. Я нашел психофармаколога, умевшего правильно смешивать коктейли из лекарств. Я понял, что, если бы я начал принимать лекарства до того, как первый срыв смел меня на самое дно пропасти, я сумел бы обуздать мою первую депрессию до того, как она вышла из-под контроля, и избежал бы настоящего срыва. Если бы я не бросил принимать лекарства, которые помогли мне при том срыве, у меня не случился бы второй. К моменту, когда приближался третий, я уже твердо решил не повторять эту глупую ошибку.

Ремиссия после психической болезни требует поддержки: все мы время от времени переживаем физические и психические травмы, и наиболее уязвимые из нас имеют большие шансы получить рецидив перед лицом проблем. Долго прожить в относительной свободе гораздо легче, если аккуратно принимать помогающие тебе лекарства, сочетая это с успокаивающими, глубоко проникающими сеансами словесной терапии. Большинству людей с тяжелой депрессией требуется комбинация препаратов, иногда в необычных дозах. Им также требуется понимание их подвижных «эго», которое может обеспечить профессионал. Среди тех, чьи истории показались мне самыми трагичными, есть люди, страдавшие депрессией, которым бездумно выписывали разносортные пюлюли, а они отказывались от них, потому что из-за неверной дозировки они только облегчали симптомы, а не лечили болезнь. А самыми трагичными оказались рассказы тех, кто понимал, что лечится неправильно, однако их медицинские учреждения (HMO) [HMO (HealthMaintenanceOrganizations) — в США одинизвидовчастныхмедицинскихучреждений, работающихнаосновепредварительныхвзносовсвоихклиентов; уплативэтотвзнос, клиентможетпользоватьсямедицинскимиуслугами, которыепредоставляеторганизация. — Прим. пер.] или страховка не позволяли рассчитывать на что-то лучшее.

В моей семье часто рассказывают старую басню о семье бедняка, мудреце и козле. Семья жила в скудости и тесноте, девять человек в одной комнате, им нечего было есть, они носили лохмотья и дошли до крайней нищеты. Наконец глава семьи отправился к мудрецу и сказал ему: «Великий мудрец, мы так бедны, что умираем от голода. Мы живем в страшном шуме и духоте, невозможность остаться одному убивает наши души, и мы уже начинаем ненавидеть друг друга, и это самое ужасное. Что же нам делать?» На это мудрец ответил просто: «Возьмите козла, и пусть он живет в вашем доме один месяц. После этого все ваши проблемы решатся». Бедняк посмотрел на мудреца в изумлении: «Козла? Жить с козлом?» Но мудрец настаивал, а поскольку это был самый мудрый мудрец, бедняк решил сделать, как он сказал. В следующий месяц адская жизнь семьи стала совершенно невыносимой. Стало еще шумнее, вонь стала еще страшнее, никто и подумать не мог остаться наедине с собой. Есть стало совсем нечего, потому что надо было кормить козла, к тому же козел изжевал последние лохмотья. Месяц закончился, и бедняк в ярости бросился к мудрецу. «Мы прожили месяц с козлом. Это было ужасно! — закричал он. — Как мог ты дать нам такой дурацкий совет?» Мудрец понимающе кивнул и сказал: «А теперь избавьтесь от козла, и увидите, как спокойно и счастливо вы заживете».

Точно так же и депрессия. Если удается избавиться от депрессии, вы начинаете жить в мире и покое, и проблемы, с которыми приходится сталкиваться, в сравнении с ней кажутся незначительными. Я позвонил одному из тех, кого интервьюировал для этой книги, и вежливо начал разговор с вопроса о его самочувствии. «Ну, — ответил он, — спина болит, ногу подвернул, дети на меня злятся, дождь льет, кот умер, к тому же я на пороге банкротства. С другой стороны, у меня нет психиатрических симптомов, и поэтому я бы сказал: все чудесно». Мой третий срыв оказался тем самым козлом; он случился, когда я был недоволен многими обстоятельствами моей жизни, которые, как я разумом понимал, вполне возможно было изменить. Когда я прорвался через него, мне хотелось устроить праздник, чтобы отметить радость моей суматошной жизни. Я был на удивление рад, по-настоящему счастлив вернуться к этой книге, которую отложил на два месяца. Но все-таки это был срыв, и случился он, когда я принимал лекарства, и с тех пор я не чувствую себя в безопасности. На последних этапах работы над книгой я ощущал острые приступы страха и одиночества. Это были не срывы в точном смысле слова, но иногда, закончив страницу, я вынужден был полчаса восстанавливаться после собственных слов. Иногда мне хотелось плакать; иногда я испытывал тревожность и день-другой проводил в кровати. Думаю, это достаточно точно отражает, как трудно писать о депрессии и как сильно я не уверен в том, что со мной будет дальше. Я не чувствую себя свободным; и я не свободен.

Я отлично справляюсь с побочными эффектами. Мой психофармаколог — специалист по их устранению. Я ощущаю кое-какие побочные эффекты в половой сфере — несколько сниженное либидо и слишком долгое время наступления оргазма. Несколько лет назад я добавил веллбутрин, он несколько повысил мое либидо, хотя и не до нормального уровня. Психофармаколог на период обострения побочного эффекта рекомендовал мне виагру, а потом добавил дексамфетамин, усиливающий половое влечение. Мне кажется, это помогает, хотя я завожусь с пол-оборота. Мое тело, похоже, работает по сменам, которые я не в состоянии отличать: сегодня все отлично, а завтра может случиться сбой. Зипрекса обладает седативным действием, и я сплю слишком много, по десять часов в сутки, а на случай, когда я разволнуюсь и не могу сомкнуть глаз, у меня есть ксанакс.