Рассказывать друг другу о депрессивных срывах — очень интимное дело. Мы с Лорой Андерсон разговаривали ежедневно почти три года подряд, и во время моего третьего срыва она очень помогла мне. Она появилась в моей жизни из ниоткуда, и между нами сразу же возникла странная близость: через несколько месяцев после ее первого письма я чувствовал, будто знаю ее всю жизнь. И хотя наше общение — чаще всего по электронной почте, редко по телефону и всего один раз лично — не имело ничего общего с остальной моей жизнью, я очень привык к нему, можно сказать, пристрастился. Своим развитием это напоминало любовные отношения: открытие, узнавание, экстаз, усталость, возрождение чувств, привычка, наконец, основательность. Иногда, особенно в начале нашего знакомства, когда Лора возникала слишком часто или ее было слишком долго, я восставал против нее и пытался сократить контакты, но скоро в те редкие дни, когда я не получал от нее весточки, мне стало казаться, что я не поел вовремя или не спал ночь. Лора Андерсон страдает биполярным расстройством, но ее маниакальные эпизоды гораздо менее выражены, чем депрессивные, и гораздо легче контролируются — такое состояние все чаще называют биполярным расстройством второго типа (биполярным расстройством с преобладанием депрессивных фаз). Она из тех людей, кого, несмотря на внимательное лечение и контроль за поведением, всегда подкарауливает депрессия. День она свободна от нее, на другой нет, и ничего с этим поделать нельзя.

Первое письмо она прислала мне в январе 1998 года. Письмо было исполнено надежды. Она прочла мою статью о депрессии в журнале и почувствовала родственную душу. Она дала мне номер домашнего телефона и разрешила звонить в любое время, как только мне захочется. Она приложила список музыкальных альбомов, которые помогли ей пережить трудные времена, и порекомендовала книгу, которая, как ей казалось, найдет отклик в моей душе. Она жила в Остине (Техас), потому что там жил ее бойфренд, но там ей было скучно и одиноко. Из-за сильной депрессии она не могла работать, хотя ее интересовала госслужба, и она надеялась устроиться в администрацию штата. Она рассказала, что принимала прозак, паксил, золофт, веллбутрин, клонопин, буспар, валиум, либриум, ативан (Ativan) и «конечно, ксанакс», а сейчас принимает еще депакот и амбиен (Ambien). У нее проблема с наблюдающим психиатром «значит — правильный ответ! — марш к врачу номер 49!» Что-то в ее письме привлекло меня, и я ответил со всей теплотой, на какую способен.

Следующую весточку я получил в феврале. «Депакот себя не оправдал, — писала она. — Я расстроена из-за провалов в памяти и трясущихся рук. Все время забываю зажигалку. Минут 40 уходит на то, чтобы достать сигареты и взять пепельницу. Меня огорчает то, что на самом деле расстройство мультиполярное, и лучше бы Леви-Стросс не привлекал нашего внимания к бинарным противоположностям. Бином, бинокль [В оригинале bicycle — велосипед. — Прим. пер.] — вот и все, что я знаю с приставкой “би”. Я уверена, что оттенков черного не меньше 40, и не намерена видеть все это так линейно. Мне скорее кажется, что это круг, цикл, колесо которого вращается слишком быстро, и желание смерти может проскользнуть между его спицами. Я хотела лечь на обследование, однако я повидала уже достаточно больниц и знаю, что мне не разрешат взять с собой ни стереосистему с наушниками, ни ножницы, чтобы сделать валентинки, что я буду скучать по моим собакам и особенно сильно по Питеру, моему бойфренду, который любит меня, несмотря на рвоту, вспышки гнева, отсутствие покоя и секса. И я знаю, что меня положат в холле рядом с сестринским постом или запрут в палате для суицидальных больных, и так далее. Нет уж, спасибо. Я совершенно уверена, что с лекарствами, которые смогут удержать меня на экваторе — то есть между двух полюсов, — все будет хорошо».

С наступлением весны ее настроение улучшилось. В мае она забеременела и была в восторге, что у нее будет ребенок. Однако она узнала, что депакот винят в spina bifida (расщеплении позвоночника), что может повлиять на неправильное развитие мозга. Лора отказалась от него, но тревожилась, что сделала это слишком поздно, это вывело ее из равновесия, и вскоре она написала мне: «И вот я сижу в черном ступоре после аборта. Думаю, вернуться к лекарствам — для меня наилучший выход. Я пытаюсь заставить себя не злиться и не отчаиваться, но все это так несправедливо! Сегодня в Остине чудесный солнечный день, дует легкий ветерок, и я гадаю, отчего мне так пусто. Понимаете? Все, даже нормальная реакция на что-то неприятное — вгоняет меня в страх: а вдруг случится депрессия? Я нахожусь в густом и мрачном валиумном тумане, голова болит, и нет сил больше плакать».

Через десять дней она написала снова. «Я стабилизировалась — может быть, на более низком уровне, чем хотела бы, но тревожиться не о чем. Я снова сменила врача и лекарства — с депакота перешла на тегретол (Tegretol) плюс немного зипрексы, чтобы усилить эффект от тегретола. Зипрекса реально меня подавляет. Психические побочные эффекты при душевной болезни — это просто оскорбление! Думаю, при всей этой куче лекарств я могла бы получить степень продвинутой депрессантки. И все же я заработала какую-то странную амнезию: проходит час, всего лишь какой-то час, — и я уже не помню, какой страшной бывает депрессия, когда прокладываешь себе путь через бесконечные минуты. Я так устала, так измучилась, что не могу представить, какой буду, когда выздоровею, — что для меня нормально и приемлемо».

«Осознание себя предполагает предоставление другим возможности слишком глубоко проникать в твою личность, — написала она через несколько дней. — Как результат, многие друзья, с которыми я познакомилась в последние восемь или девять лет, стали не более чем случайными знакомыми. Одиночество нарастает, и я чувствую себя по-идиотски. Вот я позвонила очень близкой (и требовательной) подруге из Западной Виргинии, которая жаждала объяснений, почему я не приехала навестить ее и ее новорожденного младенца. Что ей сказать? Что очень хотела поехать, но не смогла, потому что лежала в психиатрической больнице? Так деградировать очень унизительно. Если бы знала, что меня не разоблачат, я бы врала. Изобрела бы какой-то приемлемый излечимый рак, который люди в состоянии понять, который их не пугает и не заставляет испытывать неловкость».

Лора постоянно находится «на коротком поводке»; вся ее жизнь крутится вокруг болезни. «Кстати о привязанностях: мне надо, чтобы те, кого я люблю, могли сами о себе позаботиться, потому что забота о них отнимает у меня слишком много сил, и я не в состоянии отвечать за каждую мелкую обиду, которую кто-то почувствует. Разве не ужасно так относиться к любви? С профессиональной жизнью то же самое — приступаешь к работе и быстро вынужден увольняться, и промежуток может оказаться длинным. Кто желает слушать о том, как ты надеешься на новое лекарство? Как ты можешь рассчитывать на понимание? Еще до того, как я заболела сама, я очень дружила с человеком, страдавшим депрессией. Я прислушивалась к каждому его слову, мы словно бы говорили на одном языке, до тех пор, пока я не поняла: язык, на котором говорит, учит тебя депрессия, совершенно иной».

Следующие несколько месяцев Лора, похоже, провела в борьбе с чем-то, что вот-вот готово было наступить. Между тем мы с ней все теснее сходились. Я узнал, что подростком она подвергалась домогательствам, в 20 с небольшим пережила изнасилование и оба эти опыта оставили глубокие следы. В 26 она вышла замуж, а на следующий год ее настигла первая депрессия. Мужу оказалось не под силу бороться с ее недугом, и она справлялась при помощи выпивки. Осенью появились легкие признаки маниакальности, и Лора обратилась к врачу. Тот сказал ей, что она слишком напряжена, и прописал валиум. «Маниакальность обволакивала мой мозг, а вот тело было жестоко заторможено», — рассказала она мне. Месяц спустя на вечеринке, которую они с мужем устроили по случаю Рождества, она впала в ярость и запустила в мужа форелевым муссом. Потом поднялась наверх и проглотила весь свой запас валиума. Муж отвез ее в больницу «скорой помощи» и сказал тамошнему персоналу, что не может справиться с ней; ее поместили в психиатрическое отделение, где она и встретила Рождество. Когда Лора вернулась домой, накачанная лекарствами, «брак закончился. Мы кое-как прожили еще год. На следующее Рождество мы отправились в Париж. За ужином я смотрела на него и думала: “Сегодня я ничуть не счастливее, чем год назад в больнице”». Она ушла от мужа; довольно быстро встретила нового мужчину и переехала к нему в Остин. Депрессия случалась у нее регулярно, не реже раза в год.

В сентябре 1998 года Лора написала мне о коротком приступе «жуткой летаргической тревожности». В середине октября она начала впадать в депрессию и отлично понимала это. «Депрессия моя еще полностью не разгулялась, но я понемногу сползаю в нее — я хочу сказать, мне приходится специально и все сильнее фокусироваться на каждом деле, за которое я берусь. Я еще не полностью в депрессии, но точно качусь вниз». Лора начала принимать веллбутрин. «Как я ненавижу это состояние, когда кажется, что ты от всего далеко», — жаловалась она. Вскоре ей пришлось целые дни проводить в постели. Лекарства опять перестали действовать. Она отказалась от лишних знакомств и сосредоточилась на своих собаках. «Когда депрессия сводит на нет мои обычные желания — потребность в смехе, сексе, пище, — только собаки дают мне почувствовать что-то возвышенное».