Вскоре она начала спать по четырнадцать часов в день. «Я просыпалась в четыре утра, шла в ванную и занималась, что всем казалось очень странным. Мне стучали в дверь и удивлялись, что я там делаю. “Занимаюсь”, — отвечала я. “А почему именно здесь?” — спрашивали меня, а я в ответ: “Знаете, мне так нравится”. Тогда они говорили: “Почему бы тебе не пойти в общую комнату?” Но если бы я туда пошла, то пришлось бы с кем-нибудь общаться. А этого-то я и избегала». К концу года она почти перестала есть обычную пищу. «Я съедала семь или даже девять плиток шоколада в день, потому что мне этого хватало, чтобы не ходить в столовую. Если бы я пошла в столовую, меня стали бы спрашивать: как ты себя чувствуешь? А это последний вопрос, на который я бы хотела отвечать. Я продолжала заниматься и закончила год, потому что была невидимкой и никому не показывалась. Если бы я слегла, из школы позвонили бы родителям, и пришлось бы объяснять, а я не могла никому показаться, чувствовать общее внимание. Мне и в голову не приходило звонить родителям и говорить, что я хочу домой, хотя я чувствовала себя в ловушке. Я как будто была в каком-то тумане и не видела дальше пяти футов — а даже мама находилась в шести. Я так стыдилась своей депрессии, я была уверена, что обо мне говорят ужасные вещи. Ты знаешь, что я стеснялась выйти в туалет, даже когда была одна? Я хочу сказать, что в публичном месте вышла бы куча проблем. Но даже одна я себя не выносила. Мне казалось, что как человек я ничего не стою, даже в таком простейшем деле. Мне казалось, будто кто-то знает, что я там делаю, и мне было стыдно. Это было ужасно больно».

Лето после десятого класса оказалось тяжелым. У Клодии на фоне напряжения развилась экзема, которая мучает ее и поныне. «Находиться среди людей — ничего мучительней я и вообразить не могла. Даже просто разговаривать с кем-то. Я избегала мира. По большей части я лежала в кровати, задернув шторы. Свет ранил меня». Лето шло, и она наконец начала принимать лекарство — имипрамин. Окружающие заметили стойкое улучшение, и «к концу лета я даже нашла в себе силы съездить с матерью на день в Нью-Йорк, чтобы пройтись по магазинам, и вернуться. Это было самое захватывающее и энергичное мое дело тем летом». Тогда же она сблизилась со своим психотерапевтом, который остался близким другом.

Осенью Клодия поменяла школу. В новой школе ей предоставили отдельную комнату, лекарства принесли улучшение. Она чувствовала, что за лето родные наконец оценили ее душевное состояние как реальную проблему, и это очень помогло. Она усердно училась, посещала много дополнительных занятий. В выпускном классе она стала старостой, а потом поступила в Принстон.

В Принстоне она выработала многие из способов выживания, которые остались с ней на всю жизнь. При всей своей замкнутости, она тяготилась одиночеством, и, чтобы решить эту проблему, шестеро друзей по очереди укладывали ее спать. Часто они оставались с ней в постели — она еще не жила половой жизнью, и друзья уважали это, просто составляя ей компанию. «Спать с кем-то, тесно прижавшись, стало для меня важным антидепрессантом. Ради этой близости я бы отказалась от секса. Отказалась бы от еды. Отказалась бы от походов в кино. Отказалась бы от работы. Я хочу сказать: я отказалась бы от всего, оставив только сон и отправление естественных надобностей, только бы быть в безопасности и чтобы было к кому прижаться. Честно говоря, я не удивлюсь, если это стимулирует химические реакции в мозге». Чтобы перейти к следующей стадии физической близости, Клодии потребовалось время. «Я всегда стыдилась своего обнаженного тела. По-моему, я ни разу даже не примерила купальник, чтобы не переживать по этому поводу. Я не первая в этом мире попробовала секс. Люди потратили немало времени, чтобы убедить меня, что секс — это хорошо. Я так не думала. Годами я считала, что это не для меня. Как газировка — пока не попробовал, ты ее не хочешь. Но в конце концов я переменила мнение».

Зимой на первом курсе она ненадолго отказалась от лекарств. «Имипрамин, который я принимала, давал побочный эффект, и всегда не вовремя. Как раз в тот момент, когда я должна была говорить перед полной аудиторией, рот пересыхал так, что я не могла пошевелить языком». Очень скоро Клодия снова погрузилась в депрессию. «Я снова не могла пойти поесть, — объясняет она. — Каждый вечер мой друг готовил мне обед и кормил меня. Он делал это восемь недель. Причем прямо в своей комнате, так что мне не приходилось есть в присутствии посторонних. Постоянно хотелось научиться обходиться без лекарств, а когда ты в таком настроении, не понимаешь, как плохо обстоят дела».

В конце концов друзья уговорили Клодию снова начать принимать лекарства. Летом она каталась на водных лыжах, и как-то раз возле нее вынырнул дельфин и долго плыл рядом. «Это было самое ясное свидетельство того, что Бог есть. Мне показалось, что я не одинока, ведь он рядом». Ее настроение поднялось до такой степени, что она снова перестала пить таблетки.

Спустя полгода она вернулась к лекарствам.

В конце первого года Клодия перешла на прозак; он хорошо помогал, вот только уничтожал какие-то части ее внутреннего «я». Так она прожила восемь лет. «Я начинаю принимать лекарства, а потом бросаю, потому что мне кажется, что я в порядке, и они не нужны. Увы, это не так. Бросив лекарства, я чувствую себя хорошо-хорошо, а потом что-то случается, еще что-то, и я чувствую себя сбитой с ног. Как будто тащила что-то, слишком тяжелое. А потом случается пара мелочей… на самом деле ничего ужасного, ну, например, колпачок от тюбика зубной пасты провалился в раковину, но это становится последней каплей, и расстраиваешься сильнее, чем когда умерла бабушка. И всякий раз мне требуется время, чтобы понять, что происходит. Я летаю то вверх, то вниз, то вверх, то вниз, и не сразу доходит, когда “низ” куда глубже, чем самый высокий “верх”». Когда из-за внезапного приступа ей пришлось пропустить девичник — «я просто не могла выйти из квартиры, сесть в автобус и доехать туда», — она вернулась к прозаку.

Когда мы с Клодией познакомились, она снова перестала пить лекарства, чтобы пробудить половое влечение, и перешла на гомеопатию. Первое время гомеопатия помогала; она чувствовала, что лекарства действуют и поддерживают ее в стабильном состоянии, но когда обстоятельства вызвали депрессию, они не сумели ее вытащить. Это было тяжелое время, однако всю зиму Клодия упорно не отказывалась от гомеопатии. Каждый месяц она впадала в панику, опасаясь, что депрессия возвращается, однако всякий раз выяснялось, что это всего лишь предменструальный синдром. «Я так радовалась, когда начинались месячные, я думала: “Слава Богу, это они!”» И хотя недостаточное лечение не вызывало тяжелой депрессии, многое давалось все труднее. И вообще система лечения плохо соответствовала ее физическому состоянию, например экзема обострилась настолько, что кровь проступала сквозь блузку.

Примерно в это же время Клодия отказалась от разговорной терапии и начала писать то, что Джулия Кэмерон называет «утренними страницами»: двадцатиминутные записи утреннего потока сознания. Она утверждает, что они помогли ей прояснить ее жизнь, три года подряд она не пропустила ни одного дня. Когда она начинает плохо себя чувствовать или тосковать, она вывешивает на стене спальни список дневных дел. Он начинается так: «Прочитать пять детских стишков. Сделать коллаж. Съесть немного шоколада».

Через несколько месяцев после того, как Клодия начала писать «утренние страницы», она встретила человека, который стал ее мужем. «Я поняла, что чувствую себя гораздо счастливее, когда кто-то работает в соседней комнате. Компания очень важна для меня; важна для моей эмоциональной стабильности. Мне нужно, чтобы меня утешали. Нужны маленькие знаки внимания. Даже в не очень хороших отношениях мне лучше с кем-то, чем одной». Ее жених понимал и принимал то, что она в депрессии. «Он знает, что нужно быть начеку и помогать мне, когда случается приступ. Когда он рядом, я гораздо больше уверена в себе и гораздо на большее способна». Она так хорошо чувствовала себя, когда он появился в ее жизни, что решила перестать следовать гомеопатическому режиму. Год она провела в прекрасном, счастливом состоянии, обсуждая с любимым, как они отпразднуют свадьбу.

Это была красивая летняя свадьба, распланированная не менее тщательно, чем программа гомеопатического лечения. Клодия смотрелась настоящей красавицей. Она купалась в любви собравшихся. Все мы, друзья Клодии, были счастливы за нее; годы плача остались позади. А она просто сияла. Родители Клодии в то время жили в Париже, но дом, где она выросла, сохранили — прекрасное здание XVII века в процветающем маленьком городке в Коннектикуте. Туда мы и съехались утром на обряд подтверждения намерений, когда жених и невеста призвали в свидетели четыре ветра и четыре стороны света. Обед состоялся в доме друга семьи, через дорогу. В четыре пополудни в красивом саду провели обряд и подали коктейли. Клодия с женихом открыли коробку с бабочками, и те волшебно порхали вокруг нас. Вечером состоялся изысканный ужин на 140 гостей. Я сидел рядом со священником, который все повторял, что никогда прежде не был на так хорошо организованной свадьбе: сценарий, написанный Клодией и ее мужем, содержал ремарки, как он выразился, «опере подстать». Все было на высочайшем уровне. Карточки с именами гостей, меню и текст службы были отпечатаны ксилографическим способом на бумаге ручной работы. Из украшали специально заказанные рисунки. Жених собственноручно испек четырехэтажный свадебный торт.