Я пожевала нижнюю губу:
— Ты хочешь сказать, что, если нужно соврать, чтобы сделать хорошее дело, тогда врать — хорошо?
Моя мать кивнула.
— Тогда я не скажу Йену, но скажу школьной медсестре, чтобы она достала тебе очки?
Мама заправила мне за ухо выбившуюся прядку волос:
— Было бы хорошо, если бы ты никому ничего не говорила. Я сама пойду к медсестре и возьму у неё очки.
Я подняла в воздух согнутый мизинец, и мама зацепилась за него своим. Мы обе потянули руки на себя, скрепляя договорённость.
Тем вечером, когда я засыпала, а в глаза мне светил через единственное наше окно Млечный Путь, мама шепнула мне на ухо:
— Так насчёт этого друга Эюн…
— Я сплю, мама.
Я рада, что не рассказала маме о друге тёти Эюн. Спустя пять месяцев она приехала на китайский Новый год, и к тому моменту всё изменилось.
Я любила китайский Новый год. Это время концов, но и время начал. Оно заключает в себе столько возможностей: новогодняя, я могла испытать столько такого, чего старогодняя я и представить себе не могла.
На восходе Река историй замерзла, превратившись в зеркало, отражавшее хрустальную картинку — гору Ледяного дракона. Поднялась буря. Слепящая белизна заставила меня забыть о существовании мира за пределами дома, за пределами моей семьи.
Меня изумляло, что наш обеденный стол выдержал натиск дюжины полных тарелок, которые громоздились одна поверх другой, каждая — доверху наполненная вкусной и редко готовящейся праздничной едой. Кроме того, Новый год приносил с собой два новеньких комплекта одежды, которые мама ухитрялась шить для меня втайне, чтобы, когда придёт время, сделать мне сюрприз. А самым лучшим было то, что все наши родственники, близкие и далёкие, приезжали в гости. Мои дядья приводили свои семьи с другого конца деревни. Тётя Эюн приезжала из города. А на этот год она привезла с собой гостя, красивого молодого человека, которого звали Цзян.
Мама резала лук на кухне, сделав большой глоток солёной воды, чтобы не плакать.
— Так тот несуществующий друг тётушки Эюн сам с юга.
Мои пальцы на полуочищенной головке чеснока замерли.
— А я думала, с запада.
— Юг, запад, восток… Если речь о Китае, то по отношению к нам всё это юг.
В этот момент в дверь вошёл отец и услышал последние слова. Снег закручивался вокруг него, цепляясь за лодыжки и икры.
— Это не так. Должны быть ещё… сколько? Три или четыре дома, которые стоят к северу отсюда, но к югу от Сибири.
Мама улыбнулась и вытерла ладони о лоскутный передник. Первоначально передник был моей рубашкой и штанами сестры, и оба предмета получили новую жизнь после того, как мы протёрли рукава и колени соответственно.
— И что, на этом участке между нами и Сибирью ты поймал что-нибудь? Или мне послать на рыбалку кого помоложе?
Отец от души рассмеялся:
— Поймал ли я рыбу?! Цзян, заходи!
Цзян вошёл в дом, держа рыбину. Мы с мамой ахнули. Рыбина весила, наверное, меньше половины килограмма.
— Мне-то хватит, — заметила я. — Но что насчёт остальных?
Мама вскинула бровь, глядя на мужчин, но тут оба расхохотались, и свет от свечей на кухне словно стал ярче.
— Эту мы поймали первой. — Отец вынул руку, которую держал за спиной. — А эту мы сегодня вечером съедим.
Цзяну понадобились обе руки, чтобы удержать вторую рыбину, которую передал ему отец. Хвост её, всё ещё подрагивая, волочился по земле. Подбежав к рыбине, я подняла взгляд на отца:
— Она больше меня!
— И тяжелее. Хорошо, что на этих праздниках со мной рыбачил Цзян.
— Спасибо вам всем, что пригласили. Это очень великодушно — принять меня на Новый год.
Цзян красивый, подумала я, но, пожалуй, немного чересчур старается угодить.
В двери гостиной прошла тётя Эюн. Она снова вспыхнула, как в тот раз, когда впервые рассказывала мне о Цзяне.
Мама замахала на них руками:
— Идите грейтесь и ждите еды! Я приготовлю тушёную рыбу. Очень-очень много тушёной рыбы.
По-китайски слово «ю», обозначающее рыбу, звучит похоже на «ю», обозначающее излишек, избыток. Иметь много рыбы означает жить в изобилии.
Мой папа и Цзян водрузили рыбину на стол, а затем ушли вместе с тётей Эюн в гостиную, чтобы рассказывать там байки о своей рыболовной экспедиции.
Мама похлопала рыбу по голове и взяла с верхней полки гигантскую скалку. Ухватив одной рукой рыбину за жабры, задумчиво склонила голову сперва на один бок, затем — на другой.
— Это самый лучший способ убить рыбу. Вырубаешь её, и она забывается.
— Забывается?
— Забывает, что она — рыба. Или что она вообще есть.
Я придвинулась поближе, чтобы посмотреть.
— Нужно держать за жабры, чтобы она не соскользнула.
Мама просунула большой и указательный пальцы внутрь рыбьей головы. Высоко подняла скалку и одним решительным ударом обрушила рыбе на переносицу. Хвост тут же перестал дёргаться.
Мать сменила скалку на тесак и чисто отделила голову. Перевернула тело и проделала в животе рыбы крошечное отверстие острием ножниц для шитья. Затем одно плавное движение руки — и вот рыба уже вскрыта, тесно набитые внутрь неё органы вываливаются на стол. Мама сложила их в миску и отставила.
Она почистила рыбу кончиком тесака, движениями от хвоста к шее. Серебристые чешуйки фонтанами били в воздух.
— Ты должна сделать так, чтобы они забыли эту жизнь, а то они не перейдут в следующую так легко. Когда я была девочкой, я видела, как мама подруги готовит рыбу. Она не знала, что рыбу нужно вырубать. Просто отрезала голову. Бедная рыба разевала рот и пыталась заговорить, но слов не было. Она старалась почти час, и глаза её оставались ясными и смотрели, как её собственное тело обжаривают и подают с чесноком.
— Ну как рыба может говорить с одной только головой?
— У рыбы и мозг, и сердце в голове, рядышком одно с другим. Рыба честна — она всегда скажет тебе, что у неё на сердце.
Мама нарезала рыбу ломтиками и положила большую порцию филе в вок, затем добавила чеснок, имбирь, соевый соус и уксус. Она накрыла вок деревянной крышкой и вытерла руки о полотенце. А потом шепнула:
— Я собираюсь поговорить с этим другом твоей тёти, о котором ты мне не рассказала. А ты приглядывай за огнём.
Кивнув, я села на стул у печи. Поставила один локоть на колено, подбородок упёрла в ладонь и задумалась о таинстве любви. Всё-таки ведь волосы Цзяна подвивались на кончиках и он казался сообразительным. Хотя я была непривычна к новым людям и его вежливость казалась мне странной. Бабушке не понравилось, что Цзян пришёл с шоколадом. Я слышала, как она говорит маме, что мужчина, который желает заслужить расположение, должен являться с мздой.
Из гостиной до моего поста на кухне доносился голос Цзяна:
— Моя семья — кочевники, так что, когда я хочу приехать домой погостить, я пишу письмо заранее, за два с половиной месяца. Почта снаряжает человека, который знает, где в последний раз семья разбивала лагерь, и он скачет в том направлении. Если встретит другие кочевые семейства, то может передать письмо с кем-то из них. В итоге письмо добирается до семьи, и в день моего возвращения отец отправляется на железнодорожную станцию со свежими лошадьми. Потом мы несколько дней скачем в то место, где остановились остальные. Место вокруг железнодорожной станции понемногу превращается в город, и его окраины захватывают территории, на которых мы раньше пасли лошадей и овец. Всякий раз, когда я возвращаюсь домой, отъезжать от станции приходится всё дальше и дальше. И, если у меня недостаточно дней на каникулах, я просто не могу к ним приехать.
— Ох, какая ужасная жизнь! — посочувствовала моя мама.
Отец и дядья рассмеялись.
— Они так привыкли, — сказал Цзян. — Здесь моя семья жить не смогла бы. Тут слишком холодно. Они бы полгода мёрзли.
Я поёжилась и придвинулась к огню. Металлическая решётка служила нам радиатором, так что я чувствовала, как тепло накатывает мягкими волнами. Я начала задрёмывать. Локоть несколько раз соскальзывал с колена. Соня. Следи за огнём.
Огонь не погаснет. Если погаснет, то я узнаю, потому что станет холодно. И я уснула в мире пустынь и лошадей, наполненном солнечным светом и воздухом, подрагивающим от жары.
— Проснись! Проснись! — вопила Айнара, прыгая на месте, отчего земляная пыль поднималась с пола под её ногами.
Я приоткрыла глаза и вскрикнула. Из очага вылетела искра и подожгла новую рубашку, которую мама сшила для меня. Огонь проел крошечную дырочку, которая разрасталась, пока я хлопала себя по груди, чтобы потушить её.
На кухню ворвалась мать:
— Айя, Айми! Детка, как можно быть такой неосторожной!
— Было так холодно, и я пыталась сесть поближе к очагу, а потом уснула, всего на секундочку. — Я указала себе на грудь. — И теперь я голая!
Мать потрепала меня по голове:
— Я поставлю заплатку.
— Может, это станет таким новым стилем, — произнёс Цзян в дверях.
Я нахмурилась. Мне не хотелось быть единственным ребёнком в школе, у кого на новой рубашке уже есть заплатка.
Мама сказала:
— Хорошо, что огонь не погас, так что наша рыба готова и мы можем поесть. Ты хорошо справилась, Айми.