На стене напротив камина висел пейзаж, изображающий Босфор — вид из дворца Топкапы на бухту Золотой Рог. Сине-зеленые воды кишели маленькими лодками, а вдалеке сквозь жаркое марево в ярких солнечных лучах сиял берег Азии. Сильный мужчина мог переплыть пролив, как Леандр, который плавал к Геро. [Герои античного мифа. Леандр переплывал Геллеспонт, чтобы увидеться со своей возлюбленной Геро.] Интересно, вспоминала ли о них юная миссис Данвер, когда выбирала картину?

— Вы молчите, — заметила тетя Аделина.

Шарлотта очень устала от банальностей. Ей хотелось сбросить с себя маску скованной условностями мисс Барнаби и стать собой, особенно в присутствии женщины, которая нравилась ей все больше и больше.

— Какие слова могут выразить прелесть этого пейзажа или мысли и мечты, которые он будит? — воскликнула она. — По-моему, сегодня уже было произнесено достаточно банальностей.

— Мое дорогое дитя, вас ждет катастрофа! — Тетя Аделина не скрывала своих мыслей. — Вы возьмете крылья, подобно Икару, и, подобно ему, упадете в море. Общество не позволяет женщине летать, как вы уже, вне всякого сомнения, поняли. Ради всего святого, не выходите замуж по расчету; это словно входить в холодную воду, дюйм за дюймом, пока она не накроет тебя с головой.

Шарлотта едва сдержалась, чтобы не признаться тете Аделине, что она уже замужем, причем за самым неподходящим человеком, и очень счастлива. Вспомнив об Эмили, она в последний момент прикусила язык и с улыбкой спросила, понимая, что улыбка вышла кривой и немного болезненной:

— А за неподходящего человека можно?

— Не думаю, что родители вам позволят, — возразила тетя Аделина. — Мои бы не разрешили.

Шарлотта снова собралась сказать, что ей очень жаль, но поняла, что это прозвучит слишком снисходительно. Аделина не тот человек, к которому следует испытывать даже намек на жалость. Она не верила, что мисс Данвер отказалась от своего решения из трусости, но даже если и так, осуждать ее теперь Шарлотта не имела никакого права — и желания тоже.

Вместо этого она решила открыть часть правды, вспомнив то, что происходило с ней.

— Сильнее всего возражала бы моя бабушка.

Аделина слабо улыбнулась, но в ее взгляде не было жалости к самой себе. Она присела боком на подлокотник одного из двух больших кресел песочного цвета.

— У моей матери было очень слабое здоровье, и она вовсю пользовалась этим, чтобы добиться внимания и послушания. Но когда я была молодой, мы все считали, что она может умереть от одного из своих «приступов». В конечном счете именно Гаррард заявил ей, что она притворяется, за что я ему очень благодарна. Но для меня время уже ушло. — Она тяжело вздохнула. — Разумеется, будь я красавицей, то вела бы жизнь очаровательной грешницы. Но меня никто не домогался, и приходилось делать вид, что я не приняла бы предложения. — Ее карие глаза сияли. — Вы не замечали, как люди лицемерно осуждают то, что у них даже не было возможности совершить?

— Да, — с искренней улыбкой согласилась Шарлотта. — Замечала. Это придает новый смысл выражению «превращать необходимость в добродетель». Такое предположение раздражает меня больше всего.

— Вам предстоит часто с этим сталкиваться. И будет разумно, если вы научитесь скрывать свои мысли и беседовать сама с собой.

— Боюсь, вы правы.

— Конечно, права. — Аделина встала. Она действительно была очень худой, но в ней чувствовалась жизненная сила, что делало ее самым интересным человеком в этой семье. Ее взгляд снова переместился на картину. — А вы знаете, что куртизанка по имени Феодора стала императрицей Византии? — небрежно заметила она. — Наверное, Феодора предпочитала яркие цвета. Я люблю темно-синий, ярко-зеленый и шафрановый — даже названия звучат приятно, — но не осмеливаюсь их носить. Гаррард будет меня донимать. И, вне всякого сомнения, перестанет давать деньги на одежду. — Аделина пристально вглядывалась в картину, словно видела что-то за ней. — Знаете, была одна женщина, которая один или два раза приходила в этот дом глубокой ночью — очень красивая, как черный лебедь. Так вот, она носила платья пурпурного цвета, не огненные, не желто-красные, как пламя, а отливавшие синим. Не всякому идет такой цвет. Я в таком была бы похожа на призрак. — Она огляделась с видом легкого недоумения. — Но женщина выглядела просто великолепно. Не представляю, что она тут делала, разве что приходила к Джулиану. Но ей следовало быть осторожнее. Гаррард пришел бы в ярость. Хотя, насколько я знаю, с тех пор как Джулиан стал ухаживать за Вероникой Йорк, другие его не интересуют — как и предписывают приличия. Прошлое мужчины — это его личное дело. Хотелось бы, чтобы это относилось и к женщинам, но я не настолько глупа, чтобы даже надеяться.

Мысли Шарлотты путались. Аделина сказала столько всего, и теперь требуется время, чтобы в этом разобраться.

— У меня есть тетя, которая вам должна понравиться, — сказала Шарлотта, осознавая свое безрассудство. — Леди Камминг-Гульд. Ей почти восемьдесят, но она просто восхитительна. Она убеждена, что женщины должны голосовать на выборах в парламент, и готова бороться за это.

— Как благородно с ее стороны. — Глаза Аделины блестели, но в них вместе с воодушевлением читалась самоирония. — Она до этого не доживет.

— Вы думаете? Если мы все будем настаивать, разве мужчины в конце концов не поймут, что это справедливо, и… — Увидев выражение лица Аделины, Шарлотта осознала свою наивность и умолкла.

— Моя дорогая, — сказала Аделина, покачивая головой. — Разумеется, если все мы поднимем свой голос, то убедим мужчин или даже заставим их — но мы никогда не сможем договориться между собой. Вы часто видели, как несколько женщин объединяются ради общей цели, если, конечно, речь не идет о полумиллионе? — Ее тонкие пальцы гладили бархатную обивку кресла. — Каждый занят своей жизнью — бедные на кухнях, богатые, вроде нас, в гостиных, — и мы не объединяемся ни для чего, а смотрим друг на друга как на соперниц в борьбе за немногих достойных и состоятельных мужчин в своем окружении. Мужчины же, наоборот, умеют объединяться, воображая себя защитниками государства, его опорой, обязанными делать все возможное, чтобы положение дел осталось точно таким же — под их контролем — в предположении, что им лучше знать, что для нас правильно, и что они должны обеспечить нас этим во что бы то ни стало. — Она вскинула голову. — И слишком много женщин с радостью помогают им, поскольку статус-кво их тоже очень устраивает, и они, вне всякого сомнения, тоже обладают властью.

— Мисс Данвер! По-моему, вы революционерка! — Голос Шарлотты звенел от удовольствия. — Вы должны познакомиться с тетей Веспасией. Вы понравитесь друг другу.

Аделина не успела ответить; в коридоре послышались шаги, и на пороге появилась Харриет; лицо ее было бледным, под глазами тени, словно от недосыпания.

— Мужчины снова присоединились к нам. Вы не вернетесь в гостиную, тетя Адди? — спросила она, затем вспомнила о вежливости. — Мисс Барнаби?

На лице Аделины промелькнула жалость, но так быстро, что Шарлотта подумала, не показалось ли ей; возможно, ее воображение просто следовало за мыслями.

— Конечно. — Аделина шагнула к двери. — Мы восхищались картиной твоей матери, видом на Босфор. Пойдемте, мисс Барнаби, на сегодня наше убежище закрывается. Мы должны оставить Феодору с Византией и вернуться в современный мир с его важными делами — такими, как вопрос, обручится ли мисс Уэтерли с капитаном Мариоттом в этом месяце или в следующем, или он ускользнет от нее, — она повела худыми плечами, — и отправится в море в решете.

Харриет растерялась. Она с недоумением смотрела на тетю.

— Эдвард Лир [Английский художник и поэт, один из основоположников «поэзии бессмыслицы», автор многочисленных популярных абсурдистских лимериков.], — рискнула пуститься в объяснения Шарлотта. — Руки у них были синими, а головы — зелеными, или наоборот. И они поплыли в море на решете, если я правильно помню. Но он также был великолепным художником. Его греческие пейзажи просто восхитительны.

— О… — Харриет явно испытала облегчение, хотя ничего не поняла.

— Ну? — спросил ее Джек, когда они остались в экипаже одни. Они прижимались друг к другу, чтобы спастись от холода; изо рта у них шел пар. Снаружи выл ветер, а в канавах замерзала каша из воды и снега, темная от грязи и навоза, который на морозе лишился своего запаха.

— Много интересного, — ответила Шарлотта, стуча зубами. Она решила не говорить ему, что Харриет влюблена в Феликса Эшерсона; это личное дело молодой мисс Данвер, и если Джек ничего не заметил, пусть все так и остается. — Похоже, денег у них не меньше, чем у Йорков, так что этот мотив исключается. И обе семьи, очевидно, знакомы уже давно, и Джулиан с Вероникой могли полюбить друг друга еще до смерти Роберта. С другой стороны, и это еще интереснее, тетя Аделина…

— Которая вам очень понравилась, — перебил Рэдли.

— Да, очень понравилась, — подтвердила Шарлотта. — Но это меня не ослепило.

— Конечно, нет.

— Вот именно! Тетя Аделина сказала, что по меньшей мере дважды видела в доме странную, красивую женщину — ночью, три года назад! На ней неизменно было платье необычного пурпурного цвета.

— Вы хотите сказать, оба раза?

— Да, оба раза. Но кто она такая? Может, шпионка, охотившаяся за секретами Джулиана, связанными с Министерством иностранных дел? Или она соблазняла его?

— Но почему с тех пор ее никто не видел?

— Возможно, после смерти Роберта Йорка она уехала или спряталась. Или секретами владел именно он, и после его смерти интерес пропал. Или Джулиан Данвер отверг ее, потому что полюбил Веронику… Я не знаю!

— Вы собираетесь рассказать все Томасу?

Шарлотта набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. Руки, спрятанные в муфту Эмили, онемели от холода. Было уже поздно, и она собиралась переночевать у сестры, а домой вернуться утром, что не понравится Питту. Можно сказать ему, что Эмили грустит и поэтому она осталась, что в какой-то мере соответствует действительности, но Шарлотта не хотела лгать мужу, а по сути своей это была ложь.

Альтернатива — сказать ему правду, объяснив причины, заставившие их заняться убийством Йорка.

— Да, — наконец, произнесла она. — Наверное, скажу.

— Вы уверены, что это разумно? — с сомнением спросил он.

— Я совсем не умею лгать, Джек.

— Вы меня поражаете! — насмешливо воскликнул Рэдли, повышая голос. — Я бы никогда не догадался!

— Прошу прощения? — вскинулась она.

— Сегодня вечером я наблюдал великолепный спектакль.

— А., это совсем другое. Это не считается.

Он засмеялся. Шарлотта была в ярости, но ей понравилась его реакция. Возможно, у Эмили все будет хорошо.

На следующее утро Шарлотта встала еще затемно; в семь часов она уже была у себя на кухне и жарила яичницу с беконом — свежие продукты были подарком от сестры.

— Эмили заболела? — Томас был явно обеспокоен, но Шарлотта знала, что если ее ответы окажутся неудовлетворительными, он может разозлиться. И прекрасно понимала, что сама выглядит возбужденной и довольной, чего не бывает после ночи, проведенной у постели больного.

— Томас… — Она долго об этом размышляла, украв у короткой ночи не меньше часа.

— Да? — осторожно спросил он.

— Эмили не больна, но очень одинока, а соблюдать траур просто невыносимо.

— Знаю, дорогая. — Теперь в его голосе проступило сострадание, и Шарлотта почувствовала себя виноватой.

— Поэтому я подумала, что нам нужно чем-нибудь заняться, — поспешно прибавила она и ткнула вилкой бекон, который негромко зашипел, распространяя восхитительный аромат.

— Чем-нибудь? — скептически переспросил Томас. Он слишком хорошо знал жену, чтобы рассчитывать на успех.

— Да, чем-нибудь захватывающим… вроде тайны или загадки. Поэтому мы стали расследовать смерть Роберта Йорка, о которой ты мне рассказывал. — Она взяла яйцо и разбила на сковородку, потом другое. — Еще одна причина — Джек Рэдли: я действительно хотела познакомиться с ним поближе, просто на всякий случай, — торопливо прибавила она и тяжело вздохнула. — Эмили думает, не выйти ли за него замуж. Кто-то должен защищать ее интересы…

— Шарлотта!

— У меня действительно были две причины, — не отступала она. — В общем, я приехала на чай к Веронике Йорк и ее свекрови. Эмили устроила, чтобы Джек Рэдли взял меня с собой, так что я могла понаблюдать за ним и одновременно кое-что выяснить о Йорках. — Осторожно переворачивая яйца на сковородке, Шарлотта чувствовала присутствие Питта у себя за спиной. Потом выложила яйца рядом с беконом на его тарелку. — Ну вот. — Она ласково улыбнулась. — А вчера вечером я обедала у Данверов. Познакомилась со всем семейством, и они оказались очень интересными. Кстати, финансовое положение Йорков и Данверов примерно одинаково, так что ни Вероника, ни Джулиан Данвер не станут вступать в брак из меркантильных соображений. — Рассказывая, Шарлотта одновременно заварила чай, но старалась не встречаться взглядом с Томасом. — А тетя Аделина сообщила мне странную вещь: она видела в доме красивую, эффектную женщину в платье необычного пурпурного оттенка. Думаешь, она шпионка?

Наконец Шарлотта посмотрела на мужа и испытала огромное облегчение, увидев изумление на его лице. Глаза Томаса широко раскрылись, рука с вилкой замерла на полпути ко рту.

— Женщина в пурпурном? — помолчав, переспросил он. — Она сказала, в пурпурном?

— Да. А что? Ты о ней слышал? Она шпионка? Томас!

— Не знаю. Но горничная Йорков тоже ее видела.

Шарлотта опустилась на стул напротив него и подалась вперед, забыв о беконе у себя на тарелке.

— Что она сказала? Когда она ее видела? Ты знаешь, кто она?

— Нет. Но я вернусь и еще раз поговорю с горничной. Попрошу ее поточнее описать женщину и вспомнить, когда именно она ее видела. Нужно выяснить, кто она такая — если получится.

Прежде чем вернуться в Хановер-клоуз, Питт зашел в полицейский участок на Боу-стрит, чтобы проверить, как продвигается расследование других дел, особенно ограбления в Стрэнде. Он прочел половину отчетов, когда вошел констебль с кружкой чая и поставил ее на стол инспектору.

— Спасибо, — рассеянно поблагодарил Томас.

— Думаю, вам будет интересно, мистер Питт, — сказал констебль, потом чихнул, достал из кармана хлопковый платок огромного размера, снова чихнул в него и высморкался. — Происшествие в Хановер-клоуз, сэр, вчера. Очень печально. Одна из горничных выпала из окна верхнего этажа, бедняжка. Должно быть, высунулась слишком далеко, чтобы что-то разглядеть или кого-то позвать. В общем, бедная девушка мертва, сэр.

— Мертва? — Питт поднял голову, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. — Как ее зовут?

Констебль посмотрел на листок бумаги, который держал в руке.

— Далси Мэббат, сэр. Камеристка хозяйки.

Глава 5

Когда Шарлотта уехала домой, Эмили уже проснулась; впереди был бесконечно длинный, пустой день. Она попыталась снова заснуть — без четверти шесть для нее было слишком рано, — но мешали роившиеся в голове мысли.

Сначала Эмили принялась обдумывать вечер, проведенный Шарлоттой у Данверов. Кто та загадочная женщина в пурпурном платье? Вероятно, всего лишь прошлая любовь Джулиана, с которой он имел неосторожность встречаться в доме своего отца…

Нет, это невозможно. Ни один мужчина, обладающий хоть каплей ума, не пойдет на такое. Судя по рассказу Шарлотты, Джулиан Данвер был неглупым человеком. Сестра отзывалась о нем с восхищением и говорила, что понимает, почему Вероника Йорк хочет выйти за него замуж. А Шарлотта не выносит дураков, хоть и считает себя терпимой.

Возможен и другой ответ: либо Джулиан, либо Гаррард был предателем, а женщина в пурпурном — шпионка, соблазнившая кого-то из мужчин. А то, что ее не видели после смерти Роберта Йорка, можно считать просто совпадением — она стала осторожнее, вот и всё…

Нет, это тоже глупо. Если женщина в пурпурном не имеет отношения к смерти Роберта Йорка, зачем вообще о ней думать? Она всего лишь та, кем кажется, — любовница, утратившая осторожность. Возможно, она надоела Джулиану — или Гаррарду, если уж включать воображение, — и в отчаянии совершила глупость, придя к нему домой.

Или еще один вариант. Харриет ведет двойную жизнь — возможно, у нее интрижка с Феликсом. А в таком ярком наряде, не похожем на ее обычную одежду, ее не узнала даже тетя Аделина. Посреди ночи, когда Аделина была сонной, это более чем вероятно. Похоже, она дама с причудами — в лучшем случае.

Неужели Эмили тоже превратится в одинокую пожилую даму со странностями, которая слишком часто навещает родственников и которой так скучно, что она живет жизнью других людей, все путает и видит то, чего нет?

После этой обескураживающей мысли Эмили решила встать, хотя часы показывали только без пяти семь. Если слуги перепугаются, так тому и быть. Им полезно.

Эмили позвонила, вызывая камеристку; ей пришлось подождать несколько минут, прежде чем та явилась. Потом приняла ванну и тщательно оделась, словно ждала какую-то важную персону — это поднимает настроение, — и сошла вниз. Разумеется, камеристка предупредила остальных слуг, и Эмили никого не застала врасплох. Что бы они ни чувствовали, на их лицах не отражалось ничего, кроме приветливой улыбки. Уэйнрайт, принесший яйца-пашот, был похож на церковного служку с тарелкой для сбора пожертвований и поставил перед ней еду с неменьшим почтением. Как ей хотелось испугать дворецкого, чтобы он уронил тарелку!

Закончив завтрак и выпив три чашки чаю, Эмили отправилась на кухню. Она сильно разозлила кухарку, перекроив меню на неделю, потом испытала терпение собственной камеристки, проверяя, как штопаются и гладятся ее платья. Осознав наконец, что несправедлива к слугам, Эмили удалилась в будуар, закрыла дверь и начала писать письмо тетушке Веспасии — просто потому, что ей хотелось поделиться своими мыслями со старушкой. На четвертой странице ее прервал лакей, который, постучав в дверь, сообщил, что в маленькой гостиной при кухне Эмили ждет миссис Эллисон, ее мать.

— О, проводите ее сюда, — ответила Эмили. — Тут гораздо светлее. — Она прикрыла письмо и, испытывая смешанные чувства, приготовилась к встрече с матерью.

Через несколько секунд в комнату вошла Кэролайн, одетая в платье из бордовой баратеи, отороченное черным мехом, и щегольскую черную шляпку — такой элегантной Эмили мать никогда не видела. Щеки ее раскраснелись — вне всякого сомнения, от холода, — а настроение было превосходным.

— Как поживаешь, моя дорогая? — Кэролайн осторожно поцеловала Эмили и села на самый удобный стул. — Ты выглядишь осунувшейся, — с материнской бесцеремонностью заявила она. — Надеюсь, ты хорошо питаешься. Ты должна следить за здоровьем, ради Эдварда и себя самой. Разумеется, этот первый год ужасно трудный, я знаю, но еще шесть месяцев, и он останется в прошлом. Ты должна готовиться к будущему. К середине лета тебе уже можно будет появляться на некоторых пристойных мероприятиях.

Сердце Эмили упало. Слово «пристойных» звучало как проклятие. Она могла представить эти мероприятия: одетые в черное вдовы сидят рядышком, словно вороны на заборе, обмениваясь благочестивыми бессмысленными замечаниями или сетуя на легкомысленность нынешнего общества — для них это был единственный способ участвовать в его жизни.