Ответом ему стало одобрительное ерзанье: речь Эндерби произнесет краткую и юмористическую.

— Как ее имеют или не имеют большинство из нас, — с отчаянием продолжил Эндерби. — По тому или иному вопросу. Включая меня.

Он увидел, как глаза у сэра Джорджа превращаются в черные дыры, точно это он, Эндерби, болтается на традиционной балке над трактиром.

— Ясность, — повторил почти в слезах Эндерби, — красное вино для заливающихся соловьем. А потому… — Он сам вылупился, придя в ужас от того, что вырывалось у него изо рта… — Я только рад отдать этот чек святому Георгию на нужды благотворительности. Что до золотой медали, он сам знает, что с ней делать.

Он готов был умереть от потрясения и конфуза от собственных слов, но его неостановимо, по убийственной инерции несло.

— Да, на сор повседневного мира труда, который наш собрат-певец Гудби так уместно не одобряет. А потому, — он словно бы перенесся в армию и читал солдатам лекцию о «Предназначении и образе жизни британцев», — мы с надеждой смотрим в будущее, когда мир сбросит черную тень и железная пята зла со шпорой свастики не будет больше попинать лицо простертой свободы, в будущее реальной демократии, честной платы за день честного труда, адекватного здравоохранения и толики мира, голубем витающего над закатными днями стариков. И с этими верой и устремлениями мы движемся вперед. — Он обнаружил, что не в состоянии остановиться. — Вперед к эпохе, когда мир освободится от тени угнетения.

Сэр Джордж поднялся и нетвердым шагом пошел к выходу.

— Ко дню честного труда, — слабым голосом повторил Эндерби, — за честную зарплату. Честную зарплату для всех, — с сомнением пробормотал он.

Сэр Джордж вышел за дверь.

— На это я уповаю, — с несчастным видом закончил Эндерби.

Собрание тут же забурлило. Двое поэтов разобиженно набросились на Эндерби.

— Если вам чертовы деньги не нужны, — сказал Шем Макнамара, — недурно было бы вспомнить, что другим нужны и даже очень. Включая меня, — издевательски повторил он слова самого Эндерби и дохнул на него луком, что было совершенно непостижимо, ведь лук в подаваемые блюда не входил.

— Я же не нарочно. — Эндерби чуть не плакал. — Сам не знаю, что плел.

— Погубить нас желаете? — спросил издатель Эндерби, едва не срываясь на визг в конце фразы. Это был смышленый молодой человек из Ньюпорта. — В хорошенькую вы калошу сели, приятель, это уж как пить дать!

Подошел и крепко взял Эндерби за лацканы человечек с усами, как у Киплинга, с такими же очечками-жуками и тяжелой цепочкой часов.

— Я Утесли, — объявил он. Короткими танцевальными шажками он потащил Эндерби прочь от стола, все еще крепко держа за лацкан. Утесли многократно покивал, перестал кивать, навострил ухо, удовлетворенно кивнул, а потом просто кивнул, пожевав губами. — Очень уж жилистая утка, — заметил Утесли. — Вы меня знаете. Я во всех антологиях. Так вот, Эндерби, скажите-ка мне, скажите со всей откровенностью, что вы в настоящее время поделываете?

— Просто пишу, сами знаете, как это бывает, — ответил Эндерби, пытаясь вспомнить, кто такой Утесли. С возрастающим беспокойством он слышал, как у него за спиной в мелких группках вспыхивают дебаты о его речи и ее последствиях для розничной книготорговли.

— Можно было бы предположить, — сказал Утесли, теребя лацканы костюма Арри, как коровье вымя, — рискнуть предположить, наверное, что вы пишете. — Он хмыкнул, сглотнул, кивнул. — Ну и что же, Эндерби? Что вы пишете? Расскажите-ка «мне, мене-текел-фарес, о Фаросском маяке». Ловко я Джойса ввернул, да? Тот еще был мифотворец, а?

— Ну, — протянул Эндерби и от нервов выложил целиком подробный синопсис «Ласкового чудовища».

— И зверь у вас — это на самом деле первородный грех, да? — догадался Утесли. — Без первородного греха нет цивилизации и культуры, в этом дело? Неплохо, неплохо. А название, давайте-ка еще послушаем название. — Отпустив лацканы, он нашел в кармане жилета огрызок карандаша, облизнул кончик, достал пачку сигарет, горестно с сожалением встряхнул и записал на крышке заголовок Эндерби. — Очень даже недурно, — повторил он. — Бесконечно обязан.

И ушел, кивая. Эндерби с грустью посмотрел, как он втерся в группку именитых поэтов, которые не считали ниже своего достоинства цинично сожрать дармовой ланч, поэтов с псевдонимами вроде П.С. ффолиотт, Питер Питтс, Альберт Досмерти-Колотель, Руперт Мавзлей и тому подобное. За предобеденным шерри они по большей части бормотали ему: «Отличная работа», но теперь он был предоставлен самому себе и своим ветрам, лишенный не только общества, но также медали и чека. Совсем никчемная вышла поездка, правду сказать.

2

— Мистер Эндерби? — Чуть запыхавшаяся дама премило переводила дух. — Ох, слава богу, я успела!

— Я знал, — ответил Эндерби, — что сэр Джордж догадается, что все это шутка. Прошу, передайте ему мои извинения.

— Сэр Джордж? Ах да, понимаю, о ком вы. Извинения? Не понимаю.

Ей было, вероятно, около тридцати: модно раздутые ноздри и лебединая шея модели. На голове изящно держалась шляпка от Кардена из бежевого велюра, костюм от того же модельера со свободным жакетом и лишь намеком на клеш в баске ладно облегал фигуру. На плечи наброшена шубка из оцелота. От нее так и исходили волны сдержанного шика. Какой аромат чистоты («Мисс Диор»), с глубоким сожалением подумал Эндерби, какой прозрачно-чулочный гламур. Лицо, решил он, лишено всяческой поверхностной чувственности, никакой тебе соблазнительно оттопыренной нижней губы, в холодных, по-кошачьи зеленых глазах светится ум. Высокий лоб затенен полями шляпки. Эндерби подтянул узел галстука и, разгладив нагрудные карманы, сказал:

— Извините. — А потом: — Я думал. То есть…

А она в ответ:

— О!

Несколько секунд они стояли, глядя друг на друга, под светящимися вывесками пассажа отеля, утопая ногами в ковре цвета бургундского вина.

— Э… Прежде всего мне бы хотелось сказать, что я искренне восхищаюсь вашим творчеством. — Говорила она с интонацией человека, ожидающего недоверчивого фырканья. Выговор у нее был мягкий, хотя согласные она произносила четко, точно в микрофон, и вообще в нем чувствовалась легкая вибрация, свойственная шотландцам высших классов. — Я писала на имя ваших издателей. Давным-давно. Сомневаюсь, что письмо вообще могло до вас дойти. Если бы оно дошло, уверена, вы бы ответили.

— Да, — согласился взволнованный Эндерби. — О да, ответил бы! Но, возможно, они переслали его на мой старый адрес, поскольку я забыл сообщить им новый, да и почтовой службе, если уж на то пошло. Чеки, — продолжал лепетать Эндерби, — обычно идут прямо в мой банк. Не знаю, зачем вам все это говорю.

Она стояла в позе модели, слушала спокойно, приоткрыв губы, сумочка свисала с правого локтя, оперчаточенные указательный и большой пальцы левой руки неплотно охватывали средний палец правой без перчатки.

— Мне ужасно жаль, — сказал смиренный Эндерби. — Наверное, поэтому я его не получил.

Покончив со спокойным слушаньем, она разом стала деловитой.

— Видите ли, у меня было приглашение на этот ланч, но я опоздала. Как, по-вашему, мы не могли бы, — предложила она с движением на грани не-движения, апофеозом пританцовывания джигги рабочей девчонки в очереди на автобус зимним днем, а потому бесконечно женственным, — посидеть где-нибудь несколько минут, то есть если у вас найдется время? Какая же я глупая, что не представилась! — Рука в перчатке ударила по губам жестом mea culpa [Моя вина (лат.).]. — Я Веста Бейнбридж. Из «Фем».

— Откуда?

— Из «Фем».

— Что это такое? — спросил Эндерби с бесконечным и подозрительным тщанием. Ему послышалось (хотя он сомневался, что такое возможно) что-то вроде «Флегма». Интересно, чем занимается организация (если это организация) с таким наименованием?

— Да, конечно, понимаю. Вы, скорее всего, про него не слышали, правда? Это женский журнал. И я заведую там разделом очерков. Так не могли бы мы?.. Для чая еще слишком рано, как по-вашему? Или нет?

— Если бы вам захотелось выпить чаю, — сказал галантный Эндерби, — я был бы только счастлив вас угостить.

— О нет! — откликнулась Веста Бейнбридж. — Вы должны выпить его со мной, понимаете, потому что счет тогда пойдет по статье представительских расходов? А это деловая встреча, понимаете? Связанная с «Фем».

Однажды, в бытность его нищим солдатом, Эндерби угостила чаем с тостом с яйцом пашот на сайде и песочным коржиком добрая старушка в одном эдинбургском ресторане. Но чтобы кто-то столь гламурный, столь очаровательный… О таком он даже никогда не думал, даже не мечтал. Он был потрясен и испуган разом.

— Вы, случайно, не из Эдинбурга? — спросил он. — Что-то в вашем голосе…

— Из Эскбэнка, — ответила Веста Бейнбридж. — Удивительная чуткость! Ну конечно, вы же поэт. Поэты всегда способны такие вещи улавливать, верно?

— Если, как вы говорили, вам действительно нравятся мои стихи, это мне следует приглашать на чай вас, а не наоборот. Это меньшее, что я могу, — сказал щедрый Эндерби, ощупывая полкроны в кармане штанов Арри.

Конец ознакомительного фрагмента