Энтони Готтлиб
Мечта о Просвещении. Рассвет философии Нового времени
Моему отцу в память
о моей матери
Издание подготовлено в партнерстве с Фондом некоммерческих инициатив «Траектория» (при финансовой поддержке Н.В. Каторжнова).
Фонд поддержки научных, образовательных и культурных инициатив «Траектория» (www.traektoriafdn.ru) создан в 2015 году. Программы фонда направлены на стимулирование интереса к науке и научным исследованиям, реализацию образовательных программ, повышение интеллектуального уровня и творческого потенциала молодежи, повышение конкурентоспособности отечественных науки и образования, популяризацию науки и культуры, продвижение идей сохранения культурного наследия. Фонд организует образовательные и научно-популярные мероприятия по всей России, способствует созданию успешных практик взаимодействия внутри образовательного и научного сообщества.
В рамках издательского проекта Фонд «Траектория» поддерживает издание лучших образцов российской и зарубежной научно-популярной литературы.
Введение
Царство Тьмы
Западной философии сейчас больше 2500 лет, но основные ее достижения приходятся на две яркие вспышки длиной около 150 лет каждая. Первая была в Афинах Сократа, Платона и Аристотеля, с середины V в. до н. э. до конца IV в. до н. э. Вторая произошла в Северной Европе, вслед за религиозными войнами и подъемом Галилеевой науки. Этот период простирается с 1630-х гг. до кануна Великой французской революции в конце XVIII столетия. За относительно короткое время Декарт, Гоббс, Спиноза, Локк, Лейбниц, Юм, Руссо и Вольтер — то есть большинство самых известных представителей философии нового времени — оставили свой след в истории. Все они были любителями: ни один из них не имел никакого отношения к университетскому образованию. Они исследовали значение новой науки и религиозных потрясений, что заставило их отвергнуть многие традиционные учения и воззрения. Что нам дает развитие науки для понимания самих себя и для наших представлений о Боге? Что делать правительству с религиозным многообразием? Для чего, собственно, нужно правительство? Этими вопросами мы задаемся и сегодня, продолжая наш диалог и споры с Декартом, Гоббсом и другими.
Этим философам и сегодня есть что сказать нам, именно поэтому так легко истолковать их неверно. Ведь заманчиво думать, будто они говорят на одном языке с нами и живут в нашем мире. Но, чтобы понять их правильно, нам следует постараться пройти по их стопам. Такая попытка и предпринята в этой книге.
Семена Просвещения XVIII в. были посеяны в XVII в., когда некоторые люди предположили, что история пошла не тем путем. Не Платон и Аристотель были теми древними, кто достоин почитания, а, скорее, мы сами. Первым выразил эту мысль, по-видимому, Фрэнсис Бэкон (1561–1626). Однако лучше всех сформулировал ее, вероятно, один из его последователей — Блез Паскаль (1623–1662), который в своих сочинениях опроверг утверждение древних, что природа не терпит пустоты:
...Тех, кого мы называем «древними», справедливее было бы называть «новыми», ибо представляют они, собственно говоря, детство человечества. А поскольку мы присовокупили к их познаниям опыт прошедших веков, то, скорее, в нас самих следует усматривать почитаемую нами в других древность [Паскаль Б. Трактат о пустоте // Паскаль Б. Трактаты. Полемические сочинения. Письма. — Киев: Port-Royal, 1997. С. 27.].
Кроме того, Паскаль отмечал, что если бы древние греки выказывали такое же почтение своим предшественникам, какое впоследствии наблюдалось по отношению к грекам, то никогда бы не достигли того, что так восхищает в них нас.
Бэкон успешно пропагандировал новую идею, что все старые идеи следует подвергать сомнению. Мы должны изучать действительность, настаивал он, а не тратить свои дни, роясь в пыльных книгах. Так мы сможем раскрыть тайны природы, которые можно использовать во благо человечества. Отстаивая тщательные и систематические наблюдения, Бэкон стал своеобразным символом основанного в 1660 г. Лондонского королевского общества, одного из первых европейских клубов научных исследователей. Сто лет спустя в «Энциклопедии» французских просветителей Бэкон был объявлен героем новой зари человечества, хотя те же французские почитатели признавали, что его научные идеи сами по себе могут оказаться ошибочными. Бэкон упускал из виду, неправильно понимал или не вникал в суть того, что мы сейчас рассматриваем как наиболее значимые научные достижения того времени. Он почти не находил времени для Галилея или Кеплера в силу их докучливой математичности и не особенно интересовался Коперником, чья астрономия, как он говорил, «с нашей точки зрения совершенно неверна» [Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук // Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. Т. 1. — М.: Мысль, 1971. С. 222.]. Тем не менее если Бэкон к чему и стремился, так это, по его словам, «звонить в колокол, дабы собрать разные умы вместе» [The Letters and Life of Francis Bacon, ed. James Spedding, vol. 3, Longmans, 1868, p. 301.], и в этом он преуспел. Бэкон порицал «род научных занятий, лишенный здравого смысла и саморазлагающийся» [Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук. С. 112.], и его критика звучала справедливо для проницательных умов наступающей новой эпохи:
...…у многих схоластов, располагающих большим количеством свободного времени, наделенных острым умом, но очень мало читавших… образование было ограничено сочинениями небольшого числа авторов, главным образом Аристотеля, их повелителя, а сами они всю жизнь проводили в монастырских кельях… Почти ничего не зная в области естественной и гражданской истории, они из небольшого количества материи, но с помощью величайшей активности духа, служившего им своего рода ткацким челноком, соткали свою знаменитую, потребовавшую колоссального труда ткань, которую мы находим в их книгах… Ткань науки, удивительную по тонкости нити и громадности затраченного труда, но ткань эта абсолютно ненужная и бесполезная [Там же.].
Для Томаса Гоббса (1588–1679), бывшего некоторое время помощником Бэкона, средневековый стиль философии, все еще имевший чрезмерное влияние в университетах, был частью «Царства Тьмы». По-прежнему процветали в этом метафорическом царстве суеверие и нетерпимость. И теперь стояла задача вырваться из него.
Как получилось, что некоторые люди XVII столетия были готовы с подозрением коситься на древних, на авторитет Церкви и на средневековые науку с философией, обсуждается в работе «The Dream of Reason: A History of Philosophy from the Greeks to the Renaissance» («Мечта о разуме: история философии от древних греков до Возрождения»), настоящая книга является ее продолжением. Обновленное издание «The Dream of Reason» публикуется одновременно с этой книгой. В будущем томе мы снова примемся за историю философии, начиная с Иммануила Канта, чья самая влиятельная работа была опубликована в 1781 г., спустя три года после смерти Вольтера и Руссо. С ним началась новая эпоха в этой области знаний.
Любые книги по истории философии не исчерпывающи — некоторые предложения дополнительной литературы о XVII и XVIII столетиях можно найти в конце настоящей книги.
Глава 1
Новое начало
Декарт
Декарт (1596−1650) был весьма сведущ в науках, но нам он более известен стремлением к сомнению, нежели достигнутыми знаниями. «Как могу я быть уверен, что не сплю?» — спрашивал он. «Как могу я быть уверен, что какой-нибудь лукавый демон не дурачит меня?» Изречение Фрэнсиса Бэкона гласит, что, «если кто-нибудь отправляется от установленных положений, он приходит под конец к сомнению, если же начинает с сомнений и терпеливо справляется с ними, через какое-то время приходит к правильному выводу» [Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук. С. 119.]. В духе этого высказывания Декарт приглашал читателей разделить с ним холодную ванну скептицизма, которую сам он находил необыкновенно бодрящей:
...Но так как в это время я желал заняться исключительно изысканием истины, то считал, что должен… отбросить как безусловно ложное все, в чем мог вообразить малейший повод к сомнению… Таким образом, так как чувства нас иногда обманывают, я допустил, что нет ни одной вещи, которая была бы такова, какой она нам представляется; и поскольку есть люди, которые ошибаются… то я, считая и себя способным ошибаться не менее других, отбросил как ложные все доводы, которые прежде принимал за доказательства. Наконец, принимая во внимание, что любое представление, которое мы имеем в бодрствующем состоянии, может явиться нам и во сне, не будучи действительностью, я решился представить себе, что все, когда-либо приходившее мне на ум, не более истинно, чем видения моих снов [Декарт Р. Рассуждение о методе. Диоптрика. Метеоры. Геометрия. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1953. С. 32−33.].
Однако вскоре Декарт нашел то, что не могло быть иллюзией, — то, в чем он мог не сомневаться, независимо от того, спал или бодрствовал. Он открыл свое первое неоспоримое положение:
...Я тотчас обратил внимание на то, что в то самое время, когда я склонялся к мысли об иллюзорности всего на свете, было необходимо, чтобы я сам, таким образом рассуждающий, действительно существовал. И заметив, что истина: я мыслю, следовательно, я существую, так тверда и верна, что самые сумасбродные предположения скептиков не могут ее поколебать, я заключил, что могу без опасений принять ее за первый принцип искомой мною философии [Там же. С. 33.].
Слова «Я мыслю, следовательно, я существую» — Ego cogito, ergo sum, написанные Декартом на латыни, стали самым известным изречением в философии и представляют собой несколько необычный первый принцип. Он выглядит вполне очевидным, но все же слишком простым, чтобы служить чему-либо основанием. Много ли ценных познаний можно из него извлечь? Как мы убедимся, путь Декарта от его собственного существования до всеобъемлющей новой системы знаний был извилист, и часто его понимали неправильно. Однако Декарт был убежден, что слова «Я мыслю, следовательно, я существую» помогли ему найти верную отправную точку.
