— Да, конечно. И, если время позволит, я велю выкопать рвы и за стенами — для видимости. Но настоящая оборона будет здесь.

Отец постучал по карте зазубренным шипом, высовывающимся из правого рукава, и Алюций разглядел на ней причудливую сеть черных линий, наложенных на лабиринт уже не существующих улиц.

— Это — преграды, тупики, огненные ловушки и так далее. Аль-Сорна хитроумен, но и он не может творить чудеса. Этот город станет могилой его армии.

— Милорд, я умоляю вас, — подойдя к отцу, тихо произнес Алюций.

— Мы уже говорили об этом, — устало и зло ответил отец. — Я потерял одного сына и не хочу терять другого. Все.

Алюций вспомнил ночь, когда пал город. Сполохи пламени и крики пробудили Алюция от пьяной дремы. Пошатываясь, он спустился по лестнице и увидел в главном зале отца, окруженного куритаями. Отец бешено рубил их, один уже лежал на полу, но рабы не пытались убить Лакриля Аль-Гестиана. Алюций остолбенел, и тогда мускулистая рука сдавила ему шею, короткий меч уперся в висок. Офицер из вольных мечников закричал отцу, показал на сына.

Алюций подумал, что никогда не забудет выражение на отцовском лице: не стыд, не отчаяние, но лишь страх за свое любимое дитя.

Алюций отступил, обхватил себя руками и тихо сказал:

— Тридцать дней. Как раз в канун праздника.

— Да, — немного поразмыслив, ответил отец. — Наверное, так. — Он с тревогой посмотрел на сына: — Алюций, тебе нужно что-нибудь?

— Еще немного еды. Аспект Дендриш грозит повеситься, если мы не накормим его досыта. Хотя сомневаюсь, что простыни его выдержат.

— Я позабочусь, — пообещал отец.

— Спасибо, милорд! — широко улыбнувшись, сказал Алюций.

И сердце успокоилось. Вот что значит решиться.

Он уже собрался уходить, когда у ворот возникла суматоха. Варитаи расступились и пропустили одинокого всадника. Алюций определил в нем дарнеловского охотника, типа из своры грабителей и головорезов, набранных из отбросов Ренфаэля для охоты на Красного брата. Конь был в мыле, хрипел. Нелепо скрючившись в седле, всадник подъехал к Лакрилю, чуть не упал, когда спешивался, изобразил поклон, что-то зашептал. Алюций не мог ничего расслышать. Но, судя по реакции отца, прибыли важные новости: он зашагал вдоль рва, выкрикивая приказы на ходу. Следом заспешили оба охранника-куритая. Напоследок до Алюция донеслось лишь слово «кавалерия».

— Сперва — воскресшая королева, потом нужда в кавалерии, — задумчиво сказал Алюций Двадцать Седьмому. — Кажется, нам пора прощаться со старым приятелем.

Голубое Перо больно клюнула в большой палец, когда Алюций вынимал ее из клетки.

«Столь много зависит от такого хрупкого существа», — глядя на болтающееся у ноги послание и на тонкий проволочный зажим, подумал Алюций.

— Хочешь попрощаться с ней? — спросил он у Двадцать Седьмого.

Тот, как всегда, промолчал.

— Ох, не обращай на него внимания, — посоветовал поэт голубке. — Я уж точно буду скучать по тебе.

Он поднял ее и раскрыл ладони. Она в нерешительности посидела немного, затем прыгнула, затрепетала крыльями, поднимаясь, расправила их, чтобы поймать ветер, и унеслась на юг.

«Праздник Зимнего солнцеворота, — подумал Алюций, проводив голубку взглядом. — Тогда нужно прощать все обиды. В самом деле, кому охота обижаться, когда все мысли только о том, как пережить зиму?»

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Френтис

Пронизывающий осенний ветер гулял над останками Урлиша, поднимал крутящиеся колонны пепла. От них щипало в глазах и свербело в горле. Пепелище расстилалось по обе стороны дороги, грязное серое одеяло укрывало землю. Там и сям его разрывали черные зубья — обугленные пни некогда могучих деревьев.

— Я думал, хоть какие-то остатки выживут, — сказал Эрмунд, сплюнул и снова повязал шарф на лицо.

— Дарнел постарался на славу, — заметил Бендерс. — Пересекать все это крайне неприятно.

— Мы можем обойти по побережью, — предложил Арендиль.

— Прибрежная дорога узкая, — возразил Соллис. — Слишком много бутылочных горлышек. Аль-Гестиан наверняка знает их все.

— А если мы пойдем здесь, о нашем приближении возвестит огромное облако пыли и пепла. Не говоря уже о том, сколько этой дряни осядет в наших легких, — сказал Бендерс.

— Да, на западе местность более открытая, — согласился Соллис. — Но добавляет неделю пути.

Френтис едва подавил стон при мысли о новых бесконечных ночах, заполненных жуткими снами. Варинсхолд превратился в фокус, самое средоточие желания и растущей надежды на то, что, каким бы ни был исход нападения, по крайней мере, битва освободит его от ночного ужаса.

— Что поделать, — сказал барон, развернул коня и обратился к Эрмунду: — Сообщи всем: мы поворачиваем на запад и идем, пока не закончится пепел.

— Он снова был здесь, — доложила Иллиан за завтраком и улыбнулась Тридцать Четвертому, подавшему миску своей фирменной овсянки с медом.

— Кто? — спросил Арендиль.

— Волк. Я вижу его уже неделю. Каждый день.

— Кинь в него камнем, — посоветовала Давока. — Волки убегают от камней.

— Этот не убежит. Он такой большой, что даже и не почувствует. К тому же он меня не пугает. Не бросается, не рычит — ничего. Сидит и смотрит.

Френтис заметил тревогу во взгляде Давоки.

— Сегодня я пойду с тобой, — объявила она. — Проверим, захочет ли он глазеть на меня.

Иллиан скривилась и с трудом, но точно произнесла лонакскую пословицу: «Балованный щенок охотиться не станет». Давока рассмеялась и занялась своей кашей, хотя тревожиться не перестала.

— Я тоже пойду, — сказал Френтис, обрадовавшись поводу отвлечься от неумолимого кошмара прошлой ночи.

Сон пришел странней обычного: запутанная сумятица образов, почти все — насилие и жестокость, боль и горе. Но попадалось и другое.

Женщина плакала, лежа на кровати и глядя на дверь своей спальни. Женщина хохотала и душила другую женщину под пустынным небом. Женщина смеялась от радости, ощущая, как внутри нее движется его, Френтиса, мужская плоть. Сердце женщины полнилось чувствами, которые она считала давно умершими.

Френтис проснулся мокрым от пота, измученным, издерганным и понял: он видит не ее бодрствование, а сны. А что же видит она в своих снах?

Они ехали на запад до полудня и видели вокруг лишь пустые поля да временами — группки брошенных овец и коров, почти сплошь старых и больных. Молодняк, скорее всего, отогнали в Варинсхолд. Еще миля, и показалась пустая ферма без крыши, с почернелыми от огня стенами, без признаков жизни.

— Зачем они столько убивают и уничтожают? — спросила Иллиан. — Они ловят рабов. Это скверно, но, по крайней мере, понятно. Но зачем при этом все разрушать? Не понимаю.

— Они считают, что очищают землю, чтобы их люди могли начать все заново тут, построить на пустом месте новую провинцию империи, — объяснил Френтис.

Спустя полчаса Иллиан остановилась, повернулась к Давоке, указала на ближайший холм и улыбнулась во весь рот.

— Вон там. Разве он не прекрасен?

Френтис быстро нашел того, на кого она указывала: темный силуэт на фоне неба, выше любого из волков, каких видел Френтис. Люди подъехали ближе, волк безучастно глядел на них. Давока уложила копье на плечо — изготовилась к броску. Всадники остановились в тридцати ярдах от зверя. Френтис уже видел его глаза — внимательные, умные. Ветер ерошил волчью шкуру. Иллиан целиком и полностью права: зверь прекрасен.

Вдруг волк поднялся, быстро пробежал сотню ярдов на север, снова сел и посмотрел на людей. Те переглянулись.

— Раньше он такого не делал, — заметила Иллиан.

Давока помрачнела, пробормотала что-то злое на своем языке, но опустила копье. Френтис посмотрел на волка. Зверь теперь глядел только на него. Френтис пришпорил коня, волк снялся и снова затрусил на север. После секундного промедления Давока с Иллиан поскакали следом.

Спустя полмили волк побежал. Его бег — длинные легкие прыжки — казался неспешным, но земля летела под лапами с удивительной быстротой. Френтис несколько раз терял его из виду, пока скакали следом через низкие холмы, заросшие буйной травой. Наконец волк уселся на холме повыше, и Френтис придержал поводья. В ноздри ударил знакомый запах. Френтис глянул на Давоку, та спешилась, за ней и он. Оба вручили поводья своих коней Иллиан. Та немедленно надулась, но Френтис кивнул в сторону холма и приложил палец к губам.

Френтис и Давока взошли на холм, пригнувшись, а у вершины продвигались ползком. Волк лежал всего в нескольких футах от Френтиса и все так же равнодушно рассматривал его.

— Какой же он невероятный дурак, — глядя на открывшееся зрелище, пробормотал Френтис.

Лагерь был разбит на незащищенном месте, тылы его прикрывала речушка, вокруг ходили патрули, но не удалялись от палаток. Сильно пахло лошадьми и дымом. Светились десятки костров. Их серый дым заслонял флаг посреди лагеря: орел на красной шахматной доске.

«Самое большее — полтысячи бойцов, — осматривая лагерь, подумал Френтис. — И это при том, что армия Бендерса стоит, незамеченная, между ним и Варинсхолдом».