— Брат, как думаете, завтра все кончится? — спросила Иллиан, присевшая в нескольких футах от Френтиса.

Она завернулась в плащ, взятый с мертвого воларца у отрога, и утонула в нем полностью — был виден лишь бледный овал лица.

«Такая юная и маленькая, — подумал Френтис. — И не поймешь, какая она на самом деле. Так никто не мог понять, кто же та женщина».

Разозлившись на себя за сравнение, Френтис отвернулся и шепотом спросил:

— Что кончится?

— Война, — подобравшись ближе, пояснила Иллиан. — Дергач говорит, она кончится всего-то за день. — Она грустно усмехнулась. — Дергач сказал, что на добычу купит себе дом терпимости.

— Миледи, я сомневаюсь, что в столице остался хоть один.

— Но мы-то справимся? Война закончится?

— Надеюсь, — ответил Френтис.

Странно, но девушка вдруг огорчилась и даже надулась, хотя такое в последнее время случалось все реже.

— И больше не будет рядом Горина. И Давоки. Арендиль уйдет править фьефом, Дергач — своим домом терпимости, а вы — в орден.

— А вы, миледи?

— Не знаю. Я понятия не имею, где живет мой отец — если его дом уцелел.

— А ваша мать?

— Когда я была маленькой, отец говорил мне, что моя мать умерла, — кисло ответила Иллиан. — А однажды я услышала болтовню служанок. Кажется, моя дорогая мамочка сбежала за море с капитаном, когда мне был всего годик. Отец выбросил из дома каждый клочок ее одежды и вообще все, напоминавшее о ней. Я не представляю, как она выглядела.

— Не все годятся на роль родителей, — заметил Френтис и подумал о своей семье, если ее вообще можно так назвать. — Какая бы судьба ни постигла вашего отца, его земли по праву — ваши. Я не сомневаюсь, что королева обязательно вернет вам земли и владения, как полагается.

— Вернет земли и владения, — задумчиво произнесла Иллиан и обвела взглядом поля пепла, голубовато-серебристые в лунном свете. — Разве это возможно сейчас? Столько всего разрушено. К тому же я не уверена, что хочу принять власть над руиной.

— Э-э, ведь вам, хм, нравится Арендиль, — осторожно высказался Френтис.

Она смущенно вздохнула.

— Да. Он такой милый. Думаю, когда-нибудь госпожа Алис найдет ему жену, привычную к светской болтовне с привилегированными болванами, красивым платьям и балам. Я к такому вряд ли когда-нибудь привыкну.

Она покопалась в складках плаща и вытащила арбалет, крепко сжала ложе.

— Я рождена для этого. Брат, я рождена для ордена.

Она говорила так серьезно.

Френтис не смог подобрать подходящие слова и не нашел ничего лучшего, как сказать:

— Но в Шестом ордене нет сестер.

— Почему нет?

— Просто нет. И никогда не было.

— Потому что воюют лишь мужчины, да? А как же она? — спросила Иллиан и кивнула в сторону Давоки. — И я?

Он потупился, поерзал.

— Состав орденов предписан Верой, — наконец произнес он. — Нельзя ломать предписания Веры.

— Можно, если вы поручитесь за меня. А в особенности — если поручится брат Соллис. Вы же сами говорили, теперь все изменилось.

— Иллиан, это глупое желание.

— Почему глупое?

Френтис разозлился. Ну что за наивная детская бестолковость! Он посмотрел ей в глаза и сурово спросил:

— Ты хочешь быть как я? Ты хоть представляешь, сколько и чего я наделал?

— Вы — непревзойденный воин и тот, кто спас мне жизнь.

От вида ее простодушного лица, от обожающего взгляда гнев улетучился сам собой.

— Я прорубил себе путь через полмира, чтобы вернуться сюда, — устало сказал Френтис. — Я пролил много крови. Очень. Когда наша королева вернется на трон, думаю, она воздаст мне должное. Сторицей.

— За что? За победу в войне?

Он покачал головой.

— Миледи, когда-то давно я потерял свой путь, как и вы, и просил о такой же милости того, кто потом возненавидел себя за согласие. На мне вина за эту ненависть — и за многое другое. Если хотите, обратитесь к брату Соллису. Он скажет то же самое.

— Это мы еще посмотрим, — прошептала она и обиженно замолчала, потом отложила арбалет, вытащила из колчана болт и принялась доводить его на маленьком точильном камне.

«Да, она больше не для балов и платьев», — подумал Френтис и сказал:

— Знаете, в южных джунглях Воларской империи живет зверь двенадцати футов высотой, покрытый шерстью, и выглядит он в точности как человек на ходулях.

— Да вы придумываете, — недоверчиво выдохнула Иллиан.

— Клянусь Верой, это правда. А в восточном океане живут акулы величиной с китов и полосатые от носа до хвоста.

— Про них я слышала, — хмурясь, подтвердила девушка. — Мой учитель показывал мне картинку.

— А я видел их своими глазами. Иллиан, в мире есть не только война. Прекрасного в нем не меньше, чем уродства. Пока у человека есть глаза — он может видеть красоту.

Она тихонько рассмеялась.

— Надеюсь, когда-нибудь и я найду своего капитана и отправлюсь за чудесами.

Френтис чувствовал, что смех ее неискренний, а шутка — натужная. Иллиан уже сделала выбор.

— Я тоже надеюсь.

Иллиан с тревогой посмотрела ему в глаза, нахмурилась. Ее юному лицу совсем не шла хмурая гримаса.

— Брат, вы обязаны поспать. Пожалуйста. Я посторожу. Если вы станете, э-э… беспокоиться, я тут же разбужу вас.

Френтис хотел сказать, что от иных снов нельзя проснуться. Но он так устал, а до битвы осталось три часа.

— Не пренебрегайте и своим отдыхом, — попросил он, лег на бок, глубоко вдохнул и закрыл глаза.

Она сидит одна в просторном зале с мраморными полами, с изысканной мебелью. Середина дня, легкий ветерок колышет занавеси на сводчатых арках, выводящих на балкон. Этот зал принадлежал члену Совета Лорвеку и был полон шедеврами, купленными либо украденными по всему миру. Тут стояли альпиранские статуи из бронзы и мрамора, чудесные картины из Объединенного Королевства, тончайшей работы керамика с дальнего запада, аляповатые военные маски южных племен.

Бесценная коллекция, собранная на протяжении нескольких человеческих жизней. Горстка бессмертных коротала столетия в одержимости богатством, искусством, плотью — либо убийством.

Женщина окидывает взглядом коллекцию Лорвека и решает утром уничтожить ее. Пища, принятая два дня назад, взбодрила — но оставила кислое послевкусие. Одаренный был воистину гнусным человеком с жуткой способностью сковать жертву, оставить неподвижной — но все чувствующей. Он провел двадцать лет в скитаниях по империи. Он охотился на женщин, сковывал их, заставлял молча терпеть всевозможные пытки, какие мог придумать. Со временем он мог бы сделаться ценным приобретением для Союзника, но рассудок убийцы был слишком поврежден, раздроблен и слаб. Он не стоил усилий. Он пытался сопротивляться ей вопреки дурманящему снадобью, пускал в ход свой Дар, будто невидимую вялую руку пьяного. Когда-то женщина посмеялась бы, отступила бы и выждала, позволила бы дурману рассеяться, а потом вернулась бы и насладилась беспомощной яростью жертвы. Но гнусный скот едва ли заслуживал уважения — и уж точно не заслуживал жалости. Женщина рассекла ему глотку и, поборов тошноту, заставила себя пить. У крови был мерзкий вкус. Быть может, скверна стольких гнусных убийств перешла от преступника к ней, поглотившей его кровь?

Женщина отогнала воспоминание, замедлила дыхание, успокоилась, сосредоточилась.

— Любимый, я чувствую тебя, — сказала она. — Я знаю, что и ты видишь меня.

Она ждет, она готова принять ответ, но ощущает лишь глубину его враждебности.

— Поговори со мной, — умоляет она. — Разве ты не одинок? А ведь нас объединяет столь многое!

Сквозь пустоту до нее докатывается волна гнева, хлещет, заставляет поморщиться от боли.

— Я боюсь за тебя, — не унимается женщина. — Любимый, мы знаем, что она жива. Мы знаем, что она придет и возьмет город, и ты знаешь, что она сделает с тобой, когда отыщет тебя.

Гнев тускнеет, сменяется мрачной решимостью, острым чувством вины.

— Забудь все глупости, которые засунули тебе в голову, — просит женщина. — Забудь эту ложь. Вера — детская иллюзия, благородство — маска труса. Моя любовь, это все не для нас. Ты же чувствовал нашу общность, когда мы убивали вместе. Мы возвысились надо всеми, мы парили — и сможем снова. Уходи сейчас же. Беги. Возвращайся ко мне.

Ощущения меняются, чувства тускнеют, появляется образ зловеще прекрасной девушки. Половину ее лица озаряет пламя, она растеряна, полна сожаления. Ее губы движутся, звук не доходит, но слова слышны с абсолютной ясностью.

— Любимый, я уже поклялась. И не могу клясться другим. У меня не было выбора, — виновато произносит женщина.

Образ пропадает, превращается в вихрь, и оттуда доносится холодный, суровый, но благословенно знакомый голос:

— У меня тоже.

Войско поднялось и построилось за два часа до рассвета. Командиры собрались вокруг Соллиса, развернувшего недавно нарисованную карту города. Соллис указал на северо-восточные ворота.

— Милорд, я предлагаю атаку в двух направлениях, — сказал он Бендерсу. — Ваши рыцари ударят на Гэйт Лэйн. Она достаточно широка для десятка человек плечом к плечу и ведет прямо к гавани. Если получится, вы разрежете город надвое и приведете врага в замешательство. Мои братья, отряд брата Френтиса и народ из Ренфаэля двинутся прямиком на Блэкхолд. Крепость пригодится на случай, если судьба обернется против нас.