— Помнишь какие-нибудь слова из той молитвы?

Дженни прикрыла глаза и сморщила лоб. Потом с видимым трудом, запинаясь, произнесла три слова. Она здорово исковеркала их, но Браво все равно понял.

— Это сельджук… — сказал он. Потом прибавил: — Язык тюркского племени, населявшего Турцию в тринадцатом веке. Сельджуки дважды успешно атаковали важнейшую торговую цитадель, город Трапезунд, основанный греками на южном побережье Черного моря. Через него в Европу попадали китайский шелк, специи и, — возможно, это было даже самое главное — квасцы для закрепления красителей на тканях…

Дженни попросила его повторить слова, еще раз и еще, — пока ей не удалось произнести их правильно.

— Спасибо, — сказала она наконец.

— Всегда к твоим услугам. Ну, и чем же все закончилось?

Дженни вздохнула.

— Цорци нажал костяшками пальцев мне на поясницу и давил до тех пор, пока от боли я не начала задыхаться и из глаз у меня не брызнули слезы. Твой отец произнес на латыни: «Ныне, как и сестры твои, через страдание и муки входишь в орден».

— Звучит подозрительно похоже на постриг в монахини.

— В яблочко, — кивнула Дженни. — Ритуал ничуть не изменился с шестнадцатого столетия. Становясь монахинями, венецианские женщины, по сути дела, проходили через собственные похороны.

— Значит, все-таки в ордене и раньше были женщины, — сказал Браво.

— Похоже на то, но мы с тобой оба знаем, что история это отрицает.

Браво некоторое время размышлял над этой несправедливостью. Наконец он наклонился к ней и произнес:

— Одна мысль никак не дает мне покоя. — Браво нравилось, как она пахнет; он вдохнул легкий аромат, чувствуя щекочущее нервы сладостное головокружение. — Ты ни разу даже не пыталась связаться с кем-нибудь из ордена. Когда я спросил, на какую помощь мы можем рассчитывать, ты ушла от ответа. Почему?

Дженни молчала. Судя по выражению лица, она напряженно обдумывала ответ, словно Браво задал невероятно каверзный вопрос. Наконец обернувшись к нему, она тихо произнесла:

— Декстер полагал, — и, кажется, мой отец с ним соглашался, — что среди членов высшей ступени объявился предатель. Кто-то, входящий в круг приближенных, кто-то, кому они доверяли… изменник, отступник, называй как хочешь.

— Ты тоже в это веришь?

— Раньше я была убеждена, что все наши люди безупречны и абсолютно надежны. Но предательство — единственное, что логично объясняет неожиданный успех рыцарей. Последние покушения на членов внутреннего круга все до единого оказались удачными.

— Подводя черту, можно сказать, что орден лишился лучших людей?

— Все к тому идет. — Она устало прикрыла глаза.

— Ты ведь что-то недоговариваешь, верно?

— Верно… Декстер был настолько уверен, что предатель существует, что перенес сокровищницу в другое место, не предупредив прочих членов совета.

— Вполне в духе отца. — Браво откинулся на спинку кресла; взгляд его на мгновение стал рассеянным, блуждающим. — Мне так его не хватает… — Он покачал головой. — Но, знаешь, в прошлом у нас с ним были… сложные взаимоотношения.

— Почему же?

— Он требовал от меня так много, а я не понимал, зачем.

Браво мгновение колебался, прежде чем произнести эти слова. Дженни поняла, что, возможно, он вовсе не хочет откровенничать. Ее это не слишком удивляло. Она и сама предпочла бы умолчать о многом из собственной жизни.

— Ты рассказывала о твоем отце, — сказал Браво. — А мать? В доме не было и следа присутствия женщины…

Дженни долго смотрела куда-то в пространство, как имела обыкновение делать, обдумывая непростой с ее точки зрения вопрос. Набрав побольше воздуха, она медленно выдохнула, прежде чем ответить.

— Какое-то время назад мама уехала в Таос. Это в Нью-Мехико. Она керамист, и теперь учится у какого-то мастера из племени навахо… Полагаю, он вдобавок и ее любовник, хотя она ничего подобного, конечно, мне не говорила. Разумеется, она не скажет, даже если так оно и есть. Это не в ее духе. — Дженни перевела дух и добавила: — Призналась только, что хочет выучить язык навахо.

— Наверное, ей нравится разговаривать со своим другом на его языке.

— Да ты, оказывается, романтик! — откликнулась Дженни, кисло улыбаясь. — Увы, вряд ли все так поэтично. Скорее уж она взялась за это, поскольку у навахо невероятно сложный язык. Моя мать обожает бросать вызов самой себе.

— Твой отец тяжело переживал ее уход?

— Да… хотя, по правде говоря, я толком и не знаю, почему. Может, он на самом деле любил мать, а может, просто привык во всем на нее рассчитывать. Таковы уж мужчины. Они могут достичь невероятных успехов в работе — а дома беспомощны, словно малые дети. Мой отец не мог самостоятельно приготовить себе и чашку чая, а уж что касается мытья посуды, даже в посудомоечной машине… Как-то раз, примерно через неделю после отъезда матери, мне пришлось полдня отмывать все от мыла, — отец засыпал в машину «Дон» вместо «Каскейда». [«Дон» и «Каскейд» — популярные марки моющих средств для посудомоечных машин. «Каскейд» не оставляет разводов на посуде после машинной сушки.] — Дженни поерзала на сиденье, устраиваясь поудобнее. — Конечно, вскоре у него кто-то появился. Он не мог жить один, а я не могла постоянно заботиться о нем, и он прекрасно это понимал.

— Твои родители… до развода они любили друг друга?

— Да кто их знает. Отец вечно был погружен в собственный мир, а мать… Пожалуй, я расскажу тебе одну историю, совершенно в ее духе. Когда мне было шестнадцать, я всерьез влюбилась. Мы тогда жили в Сан-Диего. Он учился на первом курсе колледжа и был на два года старше меня. Латиноамериканец, симпатичный, очень добрый… Мать узнала о наших отношениях и решительно их пресекла.

— То есть как это — пресекла?

— Отправила меня подальше от дома, в интернат для девочек в Нью-Хемпшире. Я провела там два года. Меня учили кататься на лыжах и ненавидеть парней. Потом я вернулась домой. Но он уже уехал…

— И ты ни разу не написала ему, не попыталась как-то…

Дженни горько улыбнулась.

— О, ты не знаешь моей матери.

Раздалось мелодичное треньканье, зажглись лампочки на замках ремней безопасности. Та же стюардесса прошла по салону, прося пассажиров пристегнуться.

— Ты действительно доверяешь человеку, которому звонил из машины? — спросила Дженни, когда они снова остались одни.

— Джордану? Да, как себе самому. Мы с ним как братья, — даже ближе, поскольку между нами никогда не стояло это детское соперничество…

Дженни кивнула.

— Понимаю. С Ребеккой, моей сестрой, мы вечно соревновались. Ты не поверишь, сколько раз мы отбивали друг у друга парней. Но когда речь шла об отношениях с родителями, — особенно с матерью, она вечно пыталась стравить нас с Бекки, чтобы легче было манипулировать обеими, — мы стояли друг за дружку стеной. Сразу становилось ясно, кто на чьей стороне… — Дженни вздохнула. — Я скучаю по сестре. И скучала в юности, все то время, что прожила в интернате. Со стороны матери это было так жестоко — разлучить нас. Она ненавидела, когда мы с сестрой на пару отстаивали свои интересы. Бекки теперь живет в Сиэтле с мужем и двумя детьми. Мы видимся гораздо реже, чем хотелось бы. — Дженни посмотрела на него. — А как Эмма? Она ведь тоже пострадала при взрыве?

— Эмма ослепла, — сухо сказал Браво. — Она держится неплохо, но кто знает, что она чувствует на самом деле?

— Мертвы? Оба? — пробормотал Джордан. — Удивлен ли я? Нет, это слово не годится. Нечто в этом роде я уже начинал подозревать. — Прижав к уху трубку, он уставился на небольшой холст, изображающий Мадонну с младенцем. Женщина и дитя были выписаны с подлинным чувством; по мнению Джордана, именно это придавало картине почти сверхъестественную убедительность. — Чего я не могу понять, так это почему я узнаю об этом только сейчас?

Зажужжал зуммер, и одновременно на пульте замигала лампочка. Джордан обернулся, увидел, что зажегся сигнал защищенной линии. Только один человек мог звонить по этому номеру, и он, как назло, звонил именно сейчас, когда Джордану вовсе не хотелось с ним разговаривать. Но Джордан понимал, что выбора у него нет. Придется ответить.

— Все следы уничтожены? — коротко спросил он, стараясь говорить покороче. — Да, да, разумеется. Как обычно. Вмешательство полиции исключено. Немедленно уезжай из Вашингтона. Да, в Париж. — Джордан посмотрел на мигающую лампочку и подумал, что не стоит заставлять его ждать слишком долго. — Полагаю, для тебя найдется работа. Нужно заканчивать, у меня звонок на другой линии. Свяжись со мной, как только будешь здесь.

Ничего больше не прибавив, он переключился на защищенную линию.

— Простите, кардинал, — кардинал Феликс Канези был правой рукой Папы Римского — деловой звонок из Пекина. Вы же знаете этих китайцев: бесконечные церемонные монологи…

— Я космополит, Джордан, и вполне понимаю необходимость соблюдать дипломатические тонкости, — заметил кардинал Канези своим глубоким, низким голосом. — Конечно же, я не люблю, когда меня заставляют ждать, но что поделаешь. Не будем об этом.

Джордан проглотил ядовитое замечание со смирением стоика.

— Мы с вами не говорили уже три дня. Как здоровье Его Святейшества?

— Мы подходим к сути предстоящего разговора. — Канези изъяснялся напыщенно, вполне можно было подумать, что эта беседа происходит веке в девятнадцатом между двумя высокопоставленными священниками. Возможно, кардинал провел слишком долгое время за стенами Ватикана, упражняясь в красноречии, а возможно, просто имел врожденную склонность к помпезным речам. — Как я уже сообщал вам ранее, состояние Его преосвященства на какое-то время стабилизировалось. Но все меняется.

— Хорошие новости, надеюсь?

— Увы, — отвечал кардинал печально. — Здоровье Папы серьезно расшатано. Откровенно говоря, — разумеется, вы понимаете, это должно остаться строго между нами, — он умирает. Ни молитвы, ни врачи… ничто не в состоянии ему помочь. — Выдержав искусно выверенную паузу, чтобы придать своим словам значительность, кардинал продолжил: — Без того, что вы нам пообещали…

— Пожалуйста, не надо, — резко сказал Джордан.

— Да, да, я все помню, не волнуйтесь, — сказал Канези с ноткой досады в голосе. Ему вовсе не нужно было лишний раз напоминать об осторожности. — В любом случае, это последняя надежда на исцеление. До конца недели мы должны получить искомое.

— Не беспокойтесь, Феликс, — твердо сказал Джордан. — Вы получите то, что хотите; Папа не умрет.

— Ваше слово, Джордан. Это дело колоссальной важности. Веками Ватикан стремился возвратить в лоно церкви похищенное сокровище, разыскать его, где бы оно ни находилось. Веками наместники божьи посвящали себя тому, чтобы вырвать его из лап Свидетелей, и все тщетно. Постепенно оно превратилось в легенду. Должен сказать… кое-кто из окружения Его Святейшества сомневается, что предмет нашего с вами разговора вообще существует.

— Существует, ваше преосвященство. Вам нечего страшиться.

— Если вы не сумеете помочь нам, страшиться нужно будет не мне, — сказал кардинал. — Положение очень серьезно, в этом не приходится сомневаться. Вот почему мы предоставили в ваше полное распоряжение все ресурсы и все могущество, которыми обладаем. Святая миссия должна быть исполнена. Однако, помогая вам, мы ставим себя в рискованное положение.

Его Святейшество никогда не оглашал имя преемника. Среди кардиналов Ватикана полно рвущихся к власти честолюбцев, и у каждого грандиозные планы насчет дальнейшего пути церкви.

Под строжайшим секретом признаюсь вам: или Его Святейшество выздоровеет, или… иерархия превратится в анархию, и неизвестно, что в конечном итоге останется от церкви…

Джордан прекрасно понимал, что это означает: не будет Канези, не будет больше тайных интриг и заговоров… и никакой зависимости от Ватикана.

— Не подведите нас, Джордан. Помните: неделя, и ни днем более.

Положив трубку на место, Джордан принялся обдумывать услышанное, слово за словом разбирая весь разговор от начала до конца, анализируя даже интонации кардинала. Он знал Канези лучше, чем тот мог предполагать. Его светлость возглавлял тайную клику высших чинов Ватикана, приближенных к Папе, благорасположение которого было необходимо для проведения в жизнь любых планов. Канези был заинтересован в продолжении правления Папы не меньше, чем Джордан, а возможно, и больше. Его Святейшество ничего не знал о том, что буквально у него под носом долгие годы набирала власть могущественная тайная организация. Кардиналы помогали Джордану, но это было далеко не единственное, чем они занимались. План Джордана требовал времени для воплощения. Канези же запаниковал и настаивал на безотлагательном завершении дела.

Джордан почесал подбородок, нахмурившись. Взяв мобильный телефон, он набрал номер. Когда абонент отозвался, Джордан тихо сказал:

— Звонил его светлость. Боюсь, времени у нас меньше, чем мы предполагали. Всего неделя, ни днем больше, как он утверждает. К счастью, ключи действительно у Браво, как мы и думали. Придется рисковать.

— Риск — это часть игры, мой дорогой, — ответил ему мягкий голос.

— Риск — это то, что погубило Иво и Донателлу, — мрачно сказал Джордан. — Они любили рисковать, и чем это закончилось?

— У меня есть план. Мы последуем за Шоу и этим его ангелочком-стражем. Разлучим их, и у него не останется шансов.

Джордан выпрямился. Неожиданно у него перехватило дыхание.

— А потом?

— Что станет с ней, не имеет никакого значения, — ответил голос. — Браверманн Шоу приведет нас к цели, а потом умрет.

Джордан смотрел в окно, но взгляд его блуждал в пустоте.

— Как мы и планировали, — проговорил он, — с самого начала…

ЧАСТЬ II

Глава 10

Наши дни,

Париж — Сен-Мало — Венеция — Рим.

Камилла Мюльманн, прекрасная и величественная, как всегда, ждала Браво и Дженни в аэропорту Шарля де Голля. Они уже проходили паспортный контроль. На ней был один из ее шикарных костюмов от Лагерфельда, из легкой ткани — стояла жаркая погода — и тонкая блузка, через которую соблазнительно просвечивало кружево бюстгальтера. Наконец Камилла увидела Браво и помахала ему рукой. Они обнялись, и она тепло поцеловала его в обе щеки.

— Mon dieu, quel chok! [Боже мой, какой удар! (фр.)] — мягко сказала она, беря его под руку. — Бедный Браво, какая преждевременная потеря!

Браво нежно поцеловал ее и отстранился, по мнению Дженни, чересчур медленно. Но прежде чем он успел отодвинуться, Камилла взяла его за подбородок и спросила:

— Но что это, что с тобой случилось? У тебя серьезные неприятности?

Ее голос звучал чересчур уж встревоженно, почти наигранно, и Дженни это раздражало.

— Не здесь и не сейчас, — сказал Браво — так резко, что Камилла, казалось, была сбита с толку.

Он представил женщин друг другу.

— Дженни Логан — Камилла Мюльманн. Мать Джордана.

— Значит, вы — новая девушка Браво, — сказала Камилла.

Браво нахмурился.

— Камилла, я уже объяснял Джордану…

Камилла примиряюще подняла руку, продолжая разглядывать Дженни.

— Вы такая миленькая. Нужно как можно скорее залечить эти синяки, n’est-ce pas? [Не так ли? (фр.)] — Она пожала Дженни руку с почти пугающей горячностью. Потом снова обернулась к Браво. — Одобряю твой выбор, дорогой мой.

Она рассмеялась, продевая руку под локоть Браво.

— Надеюсь, Дженни, ты не думаешь, что я сую нос не в свое дело. Когда речь идет о Браво, я начинаю хлопотать, словно наседка. Ничего не могу с собой поделать, он ведь лучший друг моего сына и очень дорог мне. Браво фактически член нашей семьи.

— Конечно, я все понимаю, мадам Мюльманн.

— Нам предстоит совместное путешествие, Дженни, давайте отбросим эти пустые формальности. Называйте меня Камиллой.

Дженни улыбнулась сквозь стиснутые зубы. А ведь Камилла сознательно обольщает Браво. При каждом шаге она легко касалась его соблазнительно покачивающимся бедром. Браво же, судя по всему, — и это больше всего бесило Дженни! — нравилось быть в центре ее внимания.

— Вы совсем без багажа? — Камилла провела подушечкой указательного пальца по скуле Браво. — Ох, да, ведь вы покидали Вашингтон в такой спешке! Хорошо, хоть паспорта не забыли.

— Мой паспорт всегда со мной, — сказала Дженни.

Камилла обернулась к ней, мило улыбаясь.

— Правда? Чем же вы занимаетесь, Дженни?

— Я консультант по развитию бизнеса в странах третьего мира, — не моргнув глазом, ответила Дженни. — Развивающимся компаниям необходима поддержка, чтобы соответствовать стандартам Всемирного банка и Всемирной торговой организации.

— Как же вы при этом умудрились подружиться с нашим Браво?

— Мало что имеет большую ценность, чем дружба, мадам Мюльманн. Вы должны хорошо меня понимать.

Француженка снова сжала руку Дженни с таким пылом, словно они были лучшими подругами.

— Пожалуйста, называйте меня Камиллой!

Они подошли к автостоянке. Несмотря на раннее утро, уже становилось жарко, в воздухе ощутимо парило. Небо затянули серые облака. Где-то вдалеке прогремел раскат грома, на секунду заглушив уличный шум.

— Ну же, Браво, — сказала Камилла, — объясни, что все-таки произошло, и почему ты не мог рассказать Джордану об этом по телефону? Что с вами обоими случилось, вы все в синяках!

Они остановились возле новенького серебристо-серого «ситроена-С5».

— Мы что, поедем на твоей машине? — удивился Браво.

— Я сама вас отвезу.

Браво начал было протестовать, но Камилла подняла руку.

— Джордан так велел, дорогой. Признай, это логично. Куда бы вы ни направились, я доставлю вас к цели быстрее и безопаснее. Машину, взятую напрокат, очень просто вычислить по номерным знакам — n’est-ce pas? — следовательно, за вами легко будет следить. А вам, как я поняла, это совершенно не нужно.

Браво бросил взгляд на Дженни; она отрицательно качнула головой, но он решил не обращать на это внимания и с улыбкой произнес:

— Мы с Дженни очень благодарны тебе, Камилла. Это так мило с твоей стороны.

— Bon, значит, договорились. — Она распахнула дверь. — Вы, должно быть, очень проголодались, и потом, нужно подобрать приличную одежду; вы оба определенно нуждаетесь в этом… — Жестом она пригласила Браво залезть в машину.

Он открыл заднюю дверь.

— Нет, нет, дорогой, пожалуйста, садись рядом со мной! — Камилла обернулась и посмотрела на Дженни. — Конечно, если вы, Дженни, не возражаете…

— Все в порядке. — Дженни выдавила из себя улыбку. Правда, улыбка вышла настолько натянутая, что могла в любой момент лопнуть, ядовито подумала она про себя. Камилла ухитрилась сформулировать вопрос таким образом, что, откажись Дженни, она же и чувствовала бы себя виноватой.

Держа Браво за руку, Камилла смотрела на него своими широко расставленными глазами. Они стояли вплотную друг к другу, почти соприкасаясь. С завистью разглядывая Камиллу, Дженни физически ощущала волнами исходящую от этой женщины чувственность. На мгновение ей померещилось, что колдовское очарование Камиллы опутало Браво, словно волосы Медузы-Горгоны.

Она уселась на заднее сиденье «ситроена» и посмотрела на Браво, но он был охвачен приступом меланхолии и ничего не замечал. Оглядываясь вокруг, он думал о том, что отец уже никогда не приедет к нему в Париж. Никогда больше они не пройдутся вдвоем в рассеянном свете фонарей по набережной Сены, перебрасываясь колкими репликами, которых теперь ему так не хватало…