— Их должно быть двое, — сказал Рюль. Они медленно обходили храм по периметру, двигаясь вдоль стен. — В подобных случаях Цорци всегда работает в паре с прикрывающим его стражем.

— Предусмотрительно.

— Ничего подобного. Он предсказуем, следовательно, уязвим. — Он указал вперед. — Но нам это дает преимущество.

Браво увидел две темные фигуры и почувствовал, как внутри поднимается волна ненависти. Кто знает, какие сведения Цорци передавал рыцарям, сколько смертей на его совести? Возможно, он виноват и в смерти Декстера Шоу… Браво стиснул зубы, охваченный гневом.

Он был настолько взвинчен, что, когда Рюль сказал: «Берешь на себя стража, а я разберусь с Цорци», он чуть было не ответил: «Нет, отдайте его мне». Потом к нему вернулось самообладание. Немного терпения, и они выберутся из расставленных Цорци силков. Нет, Браво определенно не хотел, по выражению дяди Тони, вляпаться по уши.

Они подобрались к Цорци и его охраннику с левой стороны. Цорци что-то резко говорил в телефонную трубку. Без сомнения, он отдавал стражам, входящим в церковь через боковые входы, приказы перестроиться. Охранник рыскал глазами по сторонам. Они наверняка уже обнаружили бесчувственного стража возле лестницы. И без того натянутые нервы начали вибрировать.

Их с Цорци разделяло не более десяти футов. Браво и Рюль понимали, что лучшего момента не будет, совсем скоро стражи примутся выполнять полученные указания, и миг удачи ускользнет. Они бросились вперед. Браво врезал стражу кулаком по ребрам, перехватил «Сойер», замахнувшись рукоятью. Страж скрутился на месте, увлекая за собой Браво, ударил его коленом в солнечное сплетение, схватил за волосы, оттягивая назад голову. Браво упал на колени.

Дальше все происходило очень быстро. Краем глаза Браво заметил двоих бегущих к ним стражей. Один из них поднял пистолет, прицеливаясь, но тут произошло нечто непонятное: его напарник выбил оружие из рук товарища и сбил его с ног. Глаза у Браво слезились от резкой боли в желудке; он решил, что зрение его обмануло или он видел мираж, вроде тех, что появлялись время от времени над венецианской лагуной.

Он сконцентрировался на сопернике. Страж замахнулся, но Браво, схватив его за руку и дернув на себя, обратил против него же вложенную в удар силу. От неожиданности страж потерял равновесие и рухнул на колени. Браво схватил его за уши и крепко приложил лбом о каменный пол. Задыхаясь, он поднялся на ноги и увидел, что Рюль держит Цорци за горло. Он победил, битва была выиграна! Цорци, похоже, сдался окончательно, увидев Браво. Его рот приоткрылся, губы торопливо зашевелились, но Браво не мог разобрать почти беззвучные слова. Невольно он подался вперед, пытаясь понять, что хочет сказать ему предатель.

Но Рюль выхватил пистолет отца Дамаскиноса и на глазах Браво выпустил три пули подряд в грудь Цорци. Глаза Цорци широко открылись; он судорожно откинулся назад, все еще смотря на Браво, упрямо пытаясь что-то сказать, но захлебнулся кровью, кровь была повсюду, и слов не осталось…

Рюль обернулся с лихорадочным, торжествующим блеском в глазах, бросив напоследок взгляд на обмякшее тело Цорци. И тут прогремел еще один выстрел. Энтони дернулся и отпрянул назад. Второй выстрел, и кровь брызнула фонтаном, а Рюль упал на руки Браво, точно Икар, поднявшийся слишком высоко в небо и поплатившийся за это жизнью.

Подошедший страж выглядел значительно меньше ростом и стройнее остальных. Он откинул капюшон, и Браво увидел лицо Дженни. В руке она сжимала пистолет. Это Дженни стреляла в дядю Тони!

Энтони боролся за каждый вздох, его била дрожь. Это было так странно, — он казался таким теплым, таким живым, как никогда прежде, — теперь, когда его тело сотрясали последние конвульсии.

— Браво, послушай… — начала Дженни.

Он вдохнул сладковатый, с медным привкусом запах свежей крови, и красная пелена слепой ярости заволокла все вокруг. Дядя Тони умирал у него на руках, кашляя кровью, задыхаясь! Он поднял «Сойер».

— Я не стану слушать твою ложь.

— Я прошу тебя выслушать правду…

— Ты застрелила дядю Тони, вот какова правда! Бомбу, убившую моего отца, тоже подложила ты?

— О, Браво, как ты можешь так заблуждаться…

— Заблуждаться? Я чувствую, что заблуждался все время! Я ничего не знаю ни о тебе, ни об ордене, ни Voire Dei!

— Я же помогла тебе. — Она указала на лежащего поодаль на полу стража. — Я помешала ему, чтобы защитить тебя…

Браво направил на нее дуло пистолета.

— Скорее, чтобы забрать его оружие!

— Боже, как мне убедить тебя?

— Лгунья. Даже не пытайся.

Дженни прикусила губу. Конечно, она была лгуньей. Она лгала все время — с того самого дня, когда Браво появился на пороге ее дома. А потом сама мысль о том, чтобы рассказать правду, стала невыносимой, и Дженни поняла, что упустила свой шанс навсегда.

Ей ничего не удалось ему объяснить. Чувство полной беспомощности, точно жернов на шее, тянула Дженни все глубже и глубже в пучину отчаяния. Она бросила пистолет на камни.

— Ты ведь не сможешь хладнокровно пристрелить меня, я знаю. — Она протянула к нему руки. — Позволь хотя бы помочь тебе уложить его…

— Не приближайся! — крикнул Браво. — Если ты двинешься с места, я выстрелю, уверяю тебя! — Он выдавливал из себя слова через силу, точно капли крови. На бледном, неподвижном лице застыла маска страдания.

— Хорошо, Браво, хорошо. Но ты должен знать — не я убила отца Мосто. Меня подставили…

— Я видел твой нож!

Дженни устало прикрыла веки. Что она могла ответить? Она до сих пор не знала, кто убил священника, да что там, не имела ни малейшего представления о том, кто это мог быть.

Она зря поддалась секундной слабости.

— Прочь отсюда! — крикнул Браво.

Открыв глаза, она подскочила, как от удара, такая ярость звучала в его голосе. Ей нужно было так много сказать, но, увидев выражение неистовой ненависти на его лице, она осеклась, слова примерзли к языку, превратились в каменные глыбы.

— Нужно было бы пристрелить тебя за то, что ты сделала!

— Он был предателем, Браво! Понимаю, тебе трудно это слышать, но Рюль был…

— Заткнись! — Он все еще обнимал уже мертвого дядю Тони, иначе точно вскочил бы и ударил ее, вложив все оставшиеся силы. Он жаждал увидеть, как она, пошатнувшись, падает на колени, раздавленная его гневом. Она должна была получить по заслугам за свое чудовищное предательство; но Браво не мог вот так просто убить человека.

Медленно, не сводя с нее глаз, он опустил тело Рюля на холодные камни пола, чувствуя мучительную, опустошающую тоску. Нет, он не должен поддаваться слепой ярости, несмотря на творившийся вокруг кошмар. Ради памяти отца. Он еще не потерял способность отличать добро от зла, даже в этом аду.

— Я ухожу, — с трудом заставив себя заговорить, холодным, бесцветным голосом произнес он. — И если ты попытаешься преследовать меня… если я увижу тебя еще хоть раз, я тебя убью. Ты поняла?

— Браво…

— Ты поняла?!

Бешеная злоба в его голосе пронзила ее насквозь, спутала все мысли.

— Да.

Она согласилась бы с чем угодно, только бы не слышать этой ненависти в его словах.

Нечеловеческим усилием она сдерживала слезы, пока фигура Браво не растворилась среди густых теней, тянувшихся к нему своими длинными щупальцами. Охваченная чувством невыносимого одиночества, ослепшая от закипавших на глазах слез, она рухнула на колени возле тела Паоло Цорци, оплакивая мертвого наставника.

ЧАСТЬ III

Глава 22

Наши дни,

Венеция — Рим — Трапезунд

Отец Дамаскинос выбрался из своего укрытия на хорах. Бой был окончен, и наступила леденящая душу тишина. Перегнувшись через перила, священник увидел залитые кровью тела, распростертые на полу храма. Упав на колени, он опустил голову, молясь за мертвых и умирающих. Ему не было дела до земных законов, до полиции; нет, он думал совсем о другом. Воздух под сводами его церкви, в храме Божьем, вверенном его попечению, был черным от совершенных злодеяний. Его душой владела единственная мысль: об искуплении и прощении. Все глубже он погружался в молитву, прося прощения и для себя, отчасти повинного в этом кошмаре.

Неожиданно он прервал свое благочестивое занятие, вскинул голову и, широко открыв глаза, медленно поднялся на ноги. Хрупкая темная фигура неслышно ступала по каменным плитам, словно дикий олень, пробирающийся между деревьев. Отец Дамаскинос схватился рукой за грудь: сердце болезненно подпрыгнуло.

Дьявол, сам дьявол в его храме! Мысли о всепрощении испарились, упорхнули стаей птиц, испуганных приближающейся бурей. Тут нужно было не всепрощение, а изгнание нечистой силы. Потрясенный ужасным откровением, отец Дамаскинос повернулся и побежал.

Дженни, оцепенев от пережитого шока, соображала с трудом и не сразу заметила упавшую на нее тень. Она обернулась, приготовившись отражать неминуемую атаку стражей. Но перед ней стояла Камилла Мюльманн. Дженни облегченно вздохнула и, не в силах сдерживаться, снова разрыдалась, закрыв лицо руками. Камилла опустилась на колени рядом с ней, обняла за плечи, укачивая, словно ребенка.

В душе Дженни поднималась волна знакомой слепящей боли, боли из ее прошлого. Все началось в тот день, когда она впервые увидела Ронни Кавано. В Лондоне, в шикарном подземном казино, где азартные игроки, увешанные дорогими побрякушками, проводили ночи напролет… Кавано часами играл в рулетку и chemin de fer. [Французская карточная игра (дословно «железная дорога»), разновидность баккара, в русском варианте «шемми» или «железка».] Он был на задании, а Дженни дали отпуск — она сломала руку по время погони за рыцарями по Темзе.

Кавано направился к ней, и Дженни почувствовала, что не в силах сдвинуться с места. Он сказал, что заметил ее сразу, как только она вошла, и ей, понятное дело, польстил комплимент. «Вы играете?» — спросил Кавано, и рассмеялся, когда она ответила, что не вполне понимает, в чем тут смысл. [Игра слов: употребленное слово gambler (англ.), т. е. «игрок», может, кроме того, быть понято как «аферист, ловкач, мошенник». Ответ героини также не лишен двусмысленности: он может относиться как к азартным играм, так и к заданному ей вопросу.] В глубине его глаз тлел огонь, — она скорее угадывала это, а не видела. На Кавано были рубашка в широкую полоску и великолепно сидящий темно-синий смокинг; лаковые ботинки он носил с такой непринужденностью, словно это были домашние тапочки. От него исходил легкий аромат сандала и свежего пота, кудрявую голову окружал полупрозрачный ореол сигаретного дыма…

Той ночью начался их роман, хотя Кавано и не удалось сразу же затащить ее в постель. Дженни тянуло к нему. Точно огонь — мотылька, ее притягивали его элегантность, ум, обаяние, его невероятная привлекательность, его невыносимо красивое лицо с нотками жестокости. В то же время она немного побаивалась. Она боялась, что укротить его ей не по силам, что, лежа рядом с ним, она просто исчезнет, растворится в волнах его энергии. Несмотря на все эти опасения, — или, может быть, именно из-за них — она уступила ему на следующий же день.

Их безумный роман длился чуть дольше трех месяцев. Для Кавано это был абсолютный рекорд. Она же, всецело доверившись ему, возможно, впервые в жизни безоглядно отдалась собственной страсти. Очень быстро, пугающе быстро, наступил тот день, когда она поняла, что сделает ради этого человека что угодно.

Что угодно. Но все?

Когда он разорвал их отношения, у нее уже неделю как была задержка. Три дня она проплакала, а потом все-таки заставила себя доползти до аптеки и купить тест. В одиночестве гостиничного номера она молча смотрела на бумажную полоску. Потом вышла и купила еще один. Сомнений не оставалось — она была беременна.

В полном отчаянии она отправилась к нему. Глупо, бессмысленно, но разве она могла логически рассуждать в такой момент? Она обо всем ему рассказала, вопреки всему надеясь, что он обрадуется, предложит ей вернуться, что они снова будут вместе… Вместо этого он отвесил ей жестокую пощечину. Ему придется обо всем позаботиться, вот что он сказал.

— Что за балаган ты устроила? — В его голосе не было сочувствия или презрения; нет, он не испытывал вообще никаких чувств, с тоской поняла Дженни. Он говорил сухо и бесстрастно: — Ты что, никогда не слышала о пилюлях? Слишком молода, слишком глупа. Я должен был догадаться… — Он покачал головой, с раздражением глядя на истерически всхлипывающую Дженни. Наклонившись, он рывком поставил ее на ноги. — Я сам отвезу тебя к врачу. — Он ухватил ее за подбородок, заставляя поднять голову. — Тебе повезло, ты это понимаешь? Узнай кто-нибудь из ордена, тебя бы вышвырнули в один присест, и пикнуть бы не успела. Не переживай. Возьми себя в руки, не думай об этом. Хватит валять дурака!

И она взяла себя в руки и не думала об этом. Гораздо, гораздо позже, когда все было кончено и внутри ничего не осталось, кроме пустоты, которую уже ничем нельзя было заполнить, спустя полгода после того ужасного дня, на Родосе, наблюдая за восходящим солнцем, Дженни поняла, о чем на самом деле думал тогда Кавано. Конечно, он хотел, чтобы все осталось между ними, хотел устранить эту маленькую проблему, и все, — «с тех пор жили они долго и счастливо»… Ее карьера его не интересовала. Только своя собственная. Если бы о случившемся стало известно, это он мог вылететь из ордена. А этого Кавано не хотел.

Дженни и в голову не пришло обратиться за помощью к отцу. Он и так всю жизнь всегда помогал ей. Но детство кончилось. Влипла в неприятности — изволь выпутываться сама.

Она пыталась, видит бог, она пыталась…

Камилла чувствовала, как колотится сердце Дженни, прижимая ее к себе, шепча слова утешения. Непривычные слезы жгли ей веки, но она жалела не Дженни, а саму себя. Помимо собственной воли она вспоминала распростертое на полу тело Энтони Рюля. На его лице застыло незнакомое бессмысленное выражение, словно его подменили восковой копией, бездушной куклой из музея Мадам Тюссо.

Камилла сделала небольшое усилие, заставила себя прочувствовать всю печаль собственного положения, и слезы наконец выступили на ее глазах, покатились по щекам. Пускай Дженни увидит их и неверно истолкует. В конце концов, разве Камилла не знала, что такое боль и отчаяние отвергнутой женщины? Ведь и ее саму вышвырнули вон, точно старую тряпку, и это после того, как она посвятила рыцарям святого Клемента долгие годы своей жизни! Она была их негласным поводырем, она использовала свое тело, свои грудь и бедра, губы и руки, убеждая их в правильности своих идей, ради их же успеха. Но стоило ей попытаться выступить из тени на свет, взять власть в свои собственные руки, как мужчины, так охотно принимавшие советы, лежа рядом с ней в темноте, и воплощавшие их днем, когда на небе сияло солнце, сорвали все ее планы. Она сделала их сильнее, она дала им власть, она проникла в самое сердце враждебного ордена. Без нее они никогда бы не добились такого успеха. И все же они отказались подчиниться ей, отказались единогласно, не тратя времени на обсуждение. Они возмутились совершенно спонтанно, рефлекторно, не раздумывая ни секунды… И Камилла снова отползла в тень, зализывая раны. Ей пришлось удовольствоваться тем, что ее сын смог занять тот высокий пост, на который она метила когда-то сама. Пиррова победа, не принесшая радости, — только горькое послевкусие.

Но это поражение не шло ни в какое сравнение с тем, что заставил ее пережить Декстер Шоу. Изгнание из рая, крах всех надежд, конец мироздания… Что до Энтони, то с ним все было совсем иначе. Он просто тихо исчез из ее теплой постели, из расставленных ею сетей, из ее жизни. Самой себе Камилла могла признаться, что волнующую остроту этому роману придавали не чувства, а сладкий вкус мести, которым она упивалась каждый раз, когда они занимались любовью. С каждым сладостным движением она мстила не только ордену, но и Декстеру Энтони стал ее железным кулаком, направленным против смертельных врагов. Он принадлежал ей, только ей. Никто, даже Джордан, не знал имени ее любовника. Как ловко она провела и Рюля, и всех остальных, включая собственного сына! Она жила ради обмана, только ради обмана…

Руки Дженни обвились вокруг ее шеи. Камилла почти слышала, как дрожат ее натянутые нервы. Страдание и боль, то, чем она кормилась, то, что давало ей возможность добиваться поставленных целей! Что ж, Энтони больше нет, но это не значит, что Камилла осталась одна. Теперь у нее есть Дженни, которой можно манипулировать.

— Все хорошо, все кончилось, — шептала она, — я с тобой.

Камилла поднялась на ноги, сжимая в объятиях свою новую игрушку.

— Что произошло, Дженни? — Она настойчиво потянула девушку к выходу из церкви. — Идем, скоро здесь будет полиция… Нам лучше поторопиться, пока не поднялась суета.

Они вышли на раскаленную улицу и услышали приближающийся вой сирен.

— Мне позвонил Майкл Берио, сам не свой, — продолжала Камилла. — Когда вы улизнули из отеля, не дождавшись его, Майкл сразу же связался со мной… Хорошо, что не с Джорданом — мой сын точно вышвырнул бы его с работы, не дав и слова сказать в свое оправдание.

Она повела Дженни в небольшое кафе и заказала им обеим по чашке двойного эспрессо с шоколадными пирожными. Нужно было быстро подзарядиться энергией.

Когда Дженни вернулась из уборной, умывшись и немного приведя себя в порядок, Камилла взяла ее ледяные руки в свои.

— Пожалуйста, Дженни, — попросила она, — расскажи, что случилось? Я понимаю, тебе трудно, сегодняшний день — это какое-то безумие, но все же, очень прошу, попытайся!

Дженни рассказала, как ее оклеветали, обвинив в убийстве отца Мосто, как увезли Браво, как он решил, что они с Паоло Цорци — предатели, сговорившиеся действовать против него, как она узнала, что на самом деле предателем был Энтони Рюль.

Когда Дженни рассказала, что Браво не поверил ни ей, ни Цорци, Камилла воскликнула:

— Конечно же, он вам не поверил! Энтони Рюль был ему как родной, он практически вырастил его!

Принесли кофе в расписных фарфоровых чашках и пирожные на изящных серебряных тарелочках с чеканкой. Какое-то время обе женщины молчали. На стенах кафе резвились среди нежно-розовых облаков румяные ангелочки. Люди входили и выходили, кругом слышались смех, разговоры, короткие перебранки. На другой стороне канала покачивались на воде полицейские катера, люди в темной униформе высыпали на залитую послеполуденным солнцем набережную, деловитыми, заученными движениями напоминая шестеренки хорошо отлаженного, но неэффективного механизма. Мысль Камилле понравилась. Ей давным-давно не было дела до законов обычного общества, но разве не приятно лишний раз убедиться в правильности принятого когда-то решения?

Увидев, что Дженни отодвинула в сторону блюдце с недоеденным пирожным, Камилла спросила:

— Что такое? Пирожное не понравилось?

— Замечательное пирожное, просто я не голодна.

— Но тебе необходимо подкрепиться. — Камилла взяла крошечную вилочку и вложила в пальцы Дженни. — Ешь, тебе нужны силы. Нас ждет долгая дорога.

Дженни подняла голову.

— В каком смысле?

— Мы вдвоем — я и ты — отправимся за Браво.