Возле двери в палату Эммы Браво поднял руку.

— Я не хочу появляться перед сестрой в таком виде. Позвольте, я встану и войду сам.

Сиделка вздохнула.

— В теперешнем состоянии, мистер Шоу, она не заметит разницы…

— Возможно, — ответил он, — но я-то замечу.

Он поднялся, опираясь на подлокотники. Медсестра стояла рядом со скрещенными на груди руками, наблюдая за ним. Браво ухватился за косяк двери и медленно вошел в комнату.

Эмма лежала на кровати. Выглядела она ужасно. Не только глаза, но вся верхняя часть лица была плотно перебинтована. Он присел на краешек кровати, вспотев от усилий и волнения. Сердце стучало с такой силой, что, казалось, еще чуть-чуть, и оно переломает ребра.

— Браво. — Голос Эммы, мягкий, музыкальный, богатый оттенками, словно палитра художника, нарушил тишину палаты. Она произнесла одно-единственное слово, и оно уже звучало, словно песня.

— Я здесь, Эмма.

— Слава богу, ты жив. — Она нащупала его руку и горячо пожала. — Сильно тебе досталось?

— Нет. По сравнению с… — Он проглотил оставшуюся часть фразы.

— По сравнению со мной. Верно?

— Эмма!

— Не надо. Не жалей меня.

— Это не жалость.

— Правда? — резко сказала она.

— Эмма, ты имеешь полное право…

— Да брось ты, Браво! — Она отвернулась. — На кого мне обратить свой гнев? Кто сделал со мной это? — Она покачала головой. — Отвратительно. Нет, хватит с меня страха, злости и жалости к самой себе.

Огромным усилием воли она заставила себя улыбнуться, и комнату словно озарил солнечный свет. Браво моментально увидел сестру такой, какой она выходила на сцену: гордо поднятая голова, светлые волосы, большие зеленые глаза и нежно очерченные яркие губы на лице с высокими тонкими скулами, так похожем на лицо их матери… Она пела, протянув руку вперед, и Браво, слыша прекрасные звуки арий Пуччини, даже не сомневался, что маэстро, сочиняя свою музыку, мечтал именно о таком ее исполнении.

— Я провела два дня в мучительном ожидании, пока ты не пришел в сознание. Мне так хотелось оказаться рядом, услышать твой голос… — Она снова взяла его за руку. — Ты рядом, Браво, и я счастлива. Мою бесконечную ночь рассек луч света. Даже в самые черные, худшие мгновения мне удавалось забыть о себе, чтобы помолиться о твоем выздоровлении, и Бог услышал мои молитвы: ты поправляешься… Браво, я хочу, чтобы ты верил, если не ради себя, то ради меня.

Верил? Верил во что? — спросил он сам себя. Отец определенно хотел о чем-то ему рассказать, о чем-то очень важном, а Браво не смог забыть, не смог простить ему… и теперь никогда уже не узнает. Он стиснул зубы. Разве умение прощать — не главная составляющая веры?

— Эмма, отец мертв, и ты… — к горлу подкатил едкий комок, и Браво не смог договорить.

Она мягко сжала теплыми ладонями его лицо, как делала в детстве, когда Браво был расстроен или перевозбужден, и прижалась своим лбом к его лбу.

— Перестань и послушай меня, — проговорила она своим мелодичным голосом, — я знаю, у Господа есть план для всех нас, но невозможно разгадать Его замысел, когда ты охвачен гневом и бесконечно жалеешь себя.

Браво почувствовал, как вздымаются со дна души и, кипя, подступают к горлу неизбывные горечь и тоска.

— Эмма, что произошло?

— Я не знаю. Если честно, я совершенно ничего не помню, — она пожала плечами. — Возможно, это и к лучшему.

— Если бы я хоть что-то вспомнил… хотя бы что-то…

— Детектив сказал, была утечка газа. Авария. Перестань об этом думать, Браво.

Но он не мог перестать думать и не мог объяснить сестре, почему.

— Помоги мне добраться до ванной, Браво, — попросила Эмма, отвлекая его от размышлений.

Когда Браво поднялся, выяснилось, что он уже лучше держится на ногах. Они добрались до ванной без происшествий. Браво видел, что Эмма неплохо справляется, несмотря на то, что с ней произошло. Неужели сестру поддерживает ее вера, глубокая, чистая, сильная, словно первый весенний ручей?

— Давай, заходи, — сказала она, втаскивая его в ванную комнату; он не успел возразить. Эмма закрыла дверь и разжала ладонь. Браво увидел пачку сигарет и крошечную зажигалку.

— Я подкупила Марту. — Марта была личным ассистентом Эммы.

Эмма присела на краешек унитаза и закурила. Глубоко затянувшись, она задержала дыхание. Через какое-то время, выдохнув, она со смешком проговорила:

— Ну вот, теперь ты знаешь мой секрет, Браво. Загадочную глубину моему голосу, по которой сходят с ума критики, придает сигаретный дым… — Она покачала головой. — Неисповедимы пути Господни.

— Зачем Господу мог понадобиться этот взрыв?

Эмма встала.

— Браво, я слышу гнев в твоем голосе, его не скрыть. Не знаю, слышишь ли ты сам, но это звучит ужасно. У тебя такой чудесный голос, а гнев искажает, уродует его…

— Это у тебя чудесный голос, Эмма.

Она провела по его щеке подушечками пальцев.

— У нас обоих это от мамы. Может быть, — может быть — мне досталось чуточку больше…

— Я знаю, ты думаешь, я был любимцем отца, а ты — нет, — выпалил Браво то, что было у него на душе.

— Нет, Браво. Он любил и меня, но вы с ним… как сказать… Вас объединяло нечто большее. И мне было обидно видеть, что вы двое ближе друг другу, чем мне, — она повернула к нему лицо. — Ты плакал? Знаю, плакал… — Она провела кончиками пальцев по бинтам на лице. — Я завидую тебе. Мне недоступна такая роскошь.

— Ох, Эмма!

— Первые несколько часов после того, как я узнала, что произошло, были самыми ужасными. Я чувствовала, что падаю в бездонный черный колодец… Но вера — это дерево, простирающее над нами новые ветви даже во время бури. И в свое время на этих ветвях появляются плоды. Вера была мне опорой, посреди кромешного хаоса вера придавала смысл моему существованию. Та вера, что сближает людей перед лицом испытаний. — Она снова затянулась, уже не так глубоко. — Как бы мне хотелось, чтобы ты понял, Браво! Когда веришь, отчаянию не одолеть тебя. Конечно, я горюю из-за смерти отца. Я глубоко потрясена. Вместе с ним погибла часть меня самой, я никогда не обрету ее вновь. Это ты понимаешь, я знаю. Но знаю я и то, что и его гибель, и моя слепота, временная или нет, не случайны. Есть причина. Есть высший замысел, Браво. Я вижу это, и для этого мне не нужно обычное зрение.

— Для исполнения высшего замысла отец должен был погибнуть при взрыве, а мама — медленно угаснуть на больничной койке?

— Да, — медленно и твердо ответила Эмма. — Хочешь ты признавать это или нет, это так.

— Как ты можешь быть так уверена? Эта твоя черта всегда была недоступна моему пониманию, Эмма. Что, если твоя вера — всего лишь иллюзия, и нет никакого высшего плана? Тогда нет никакого смысла в том, что…

— Просто мы с тобой пока не видим смысла.

— Вера. Слепая вера. Подделка, такая же, как прочие способы отгородиться от неизбежного. — Браво вспомнил слова детектива Сплейна, и ладони его сжались в кулаки. — Как можно, живя в таком мире, не стать циником?

— Твой цинизм — всего лишь прикрытие. Ведь на самом деле «цинизм» — синоним слова «разочарование», — мягко сказала Эмма. — Мы тратим столько времени на попытки управлять течением нашей жизни, но тщетно, ибо над чем мы властны? Почти ни над чем. И все же мы пытаемся достичь недостижимого, даже понимая, что усилия напрасны. Что может заполнить эту пустоту между желаемым и действительным, скажи мне, Браво? Нет ответа. Но послушай, послушай меня, когда я свободна от всего, что опутывает нас, когда я пою, — я знаю.

Недокуренная сигарета догорела до конца. Эмма выбросила ее в унитаз; должно быть, пальцам стало горячо. Сигарета зашипела и погасла.

— Пусть я потеряла зрение, но у меня осталось самое драгоценное, что есть, — мой голос. И это настоящее чудо.

Он обнял ее и крепко прижал к себе, как делал с тех пор, как себя помнил.

— Если бы я мог верить, как ты…

— Вере нужно учиться, как и всему в жизни, Браво, — прошептала она ему на ухо. — Надеюсь, однажды ты обретешь ее…

В его душе звучал голос погибшего отца: «Внутри, под поверхностью, где лежит сокровенная суть неудачи, ее сердцевина — вот где ты должен искать в первую очередь…»

Глава 2

— Браво, как хорошо, что ты позвонил! — послышался в трубке голос Джордана Мюльманна, когда Браво наконец набрал его номер. — Я с ума сходил от беспокойства!

— Прости. Из-за сотрясения я не слишком быстро соображаю… — сказал Браво.

— Да-да, я понимаю… Насколько мне известно, ты уже более или менее в порядке?

— Со мной все прекрасно. — Браво шел по улице к своему банку. Он достаточно окреп, и его выписали из больницы. Он собирался покинуть Нью-Йорк в ближайшее время. Оставалось только одно дело, которое занимало его мысли, — кроме, разумеется, Эммы.

— Браво, у тебя не может быть все прекрасно, — сказал Джордан. — Я все понимаю.

— Ты прав. Разумеется.

— Это не просто слова, mon ami. [Мой друг (фр.).] Я действительно это чувствую. Ты для меня как член семьи, Браво, ты ведь знаешь.

Конечно, Джордан понимал его. Он был шестью годами моложе Браво, но тем не менее они сразу же подружились. Как-то во время дружеской попойки в Риме они разговорились по душам, и Джордан рассказал, что потерял отца в детстве и до сих пор скорбит о нем. Он знал, что такое семья и каково это — лишиться близкого человека. Неожиданно Браво ощутил, как ему не хватает Джордана и привычной жизни в Париже. Они проводили вместе много времени, очень сблизившись за последние четыре с небольшим года, так, словно действительно были братьями.

— В этом я не сомневаюсь, Джордан.

На углу улицы, облокотившись на капот патрульной машины, отдыхал полицейский, попивая кофе из бумажного стаканчика. Напротив Браво, на другой стороне улицы, весело возилась с собакой маленькая девочка; за их игрой наблюдала ее мать. Неподалеку стояли, держась за руки, юноша и девушка, оба белокурые и голубоглазые. Молодой человек был в черной рубашке и черных брюках, девушка — в коротенькой юбочке и майке.

— Послушай, — продолжил Браво, — я буду дома через пару дней. Хочу вернуться к работе.

— Ни за что. У тебя сейчас есть более важные дела.

С трудом выстроенную плотину самообладания прорвало, и глаза Браво мгновенно наполнились слезами.

— Мой отец мертв… сестра ослепла. Это какой-то страшный сон, Джордан…

— Знаю, mon ami. Я всем сердцем соболезную тебе, и Камилла тоже. — Камилла Мюльманн, мать Джордана, была его консультантом и незаменимым человеком в «Лузиньон и K°». — Она просила передать, что скорбит вместе с тобой.

— Камилла очень добра, как и всегда. Поблагодари ее от меня, — сказал Браво.

— Делай, что нужно, и не беспокойся о времени. Я хочу как-то поддержать тебя. Если я чем-то могу помочь, пожалуйста, сразу же дай мне знать.

Девушка в короткой юбке рассмеялась в ответ на какую-то реплику своего друга, после чего бросила взгляд на Браво. Лицо ее напоминало мордочку голодной кошки.

— Спасибо, Джордан. Я ценю… все, что ты для меня делаешь.

— Брось. Жаль, что я не могу сделать больше.

Влюбленная парочка остановилась возле полицейского, и они принялись о чем-то толковать, но девушка по-прежнему смотрела на Браво. Она тайком улыбнулась ему своей кошачьей улыбкой за спиной у своего приятеля.

Они ушли, а эта улыбка не выходила у Браво из головы.

— Я до смерти за тебя испугался, ясное дело. Что бы я делал, если бы ты погиб? Послушай, mon ami, улаживай спокойно все дела, мы какое-то время сможем обходиться без тебя. И, Браво, прошу тебя, если что-то будет нужно — сразу же звони. Я чувствую себя совершенно бесполезным здесь, в Париже, так далеко от тебя. Если бы я хоть чем-то мог помочь, это было бы хорошо для нас обоих.

Браво подошел к банку.

— Мерси, Джордан. Даже просто от разговора с тобой… ты ведь все понимаешь. Знаешь, мне стало гораздо легче.

— Тогда я доволен. Bon, a bientot, mon ami. [Ладно, до скорого свидания, мой друг (фр.).]

Убрав телефон в карман, Браво прошел через стеклянные двери банка. Ступая по мраморному полу, он вспоминал, как отец взял его сюда с собой в возрасте восьми лет. С поразительной живостью он вспомнил надежность и доверие, которые испытывал, крепко держась за руку отца. В тот день Декстер открыл для сына трастовый счет. Согласно его распоряжению Браво получил доступ к депозитному вкладу, когда ему исполнилось восемнадцать. Теперь он жил на другом континенте, но всегда сохранял связь с семьей. Эта было для Браво самой большой драгоценностью. Куда бы ни закинула его жизнь, частичка его души всегда оставалась в Нью-Йорке.

Пройдя в глубь помещения, он спросил управляющего. Буквально через несколько секунд появилась женщина средних лет в строгом деловом костюме и повела его вниз по лестнице. Они очутились в огромном подвальном помещении со сводчатым потолком. На армированных металлических стеллажах рядами стояли сейфы. Подвал произвел на Браво угнетающее впечатление; в воздухе, казалось, пахло склепом.

Он остался в зашторенной кабинке, ожидая, пока принесут сейф. Ему повезло, думал Браво, что у него есть такой друг, как Джордан. Они познакомились в Риме пять лет тому назад, когда Мюльманн приехал в университет, где Браво тогда работал. Браво занимал исключительно удобную должность на кафедре истории религии. Ему не надо было преподавать, и он мог спокойно заниматься наукой, что полностью его устраивало. В то время Браво было всего немного за двадцать, но он уже приобрел определенную известность, — не только как ученый, но и как талантливый криптоаналитик. Сложилось так, что именно эта область знания заинтересовала Джордана. Он с восторгом наблюдал за тем, как Браво расшифровывает средневековые тексты и разгадывает, казалось бы, неразрешимые загадки.

Джордан пробыл в Риме шесть недель. За это время между ним и Браво завязалась крепкая дружба, основанная на общих интересах и схожих взглядах на мир. Они вместе занимались, вместе бегали кросс, отрабатывали удары по груше и упражнялись в фехтовании. Удивительно, но и рапирой, и саблей оба владели одинаково хорошо. Они часто бывали на званых вечерах, где упивались изысканной едой, прекрасным вином и увлекательными беседами. В конце концов Джордан предложил Браво работу в «Лузиньон и K°». Сначала Браво отказался. Но Джордан продолжал уговаривать и в конце концов убедил его.

Женщина в строгом костюме вернулась, неся длинный плоский ящик из серебристого металла. Поставив его на стол перед Браво, она вышла из кабинки. Он вытащил ключ и открыл сейф. Внутри лежали аккуратные пачки банкнот. Очень много денег. Но сейчас нужно выполнить поручение отца. Пачки банкнот были связаны по две и уложены таким образом в два слоя. Браво вытащил пачку из нижнего левого угла, развязал и достал спрятанный между двумя половинами пачки ключ, переданный ему отцом шесть месяцев тому назад.

Их встреча была краткой и очень необычной: Декстер, к удивлению Браво, сам прилетел в Париж, чего никогда прежде не делал. Они нигде даже не присели, — отец предложил Браво прогуляться. Они перебрались через Сену по мосту Иена и быстрым шагом прошлись вдоль неприветливой набережной Гренелль. Стояло неестественно теплое для обыкновенно мокрого и мрачного парижского февраля утро. Люди шли по улицам, на радостях расстегнув или вовсе сняв с себя теплую зимнюю одежду. Они миновали отель «Никко». Здесь уже не толпились туристы, да и местных стало поменьше. Наверняка именно поэтому Декстер и повел Браво в эту часть города. Он вытащил ключ и вручил его сыну. Ключ был необычный, старинный, странной формы.

— Если со мной что-нибудь случится, — сказал Декстер, — он тебе понадобится.

— Что случится, отец? О чем ты? — Еще одна загадочная тайна, суть которой от него скрывают, подумал Браво, еще один острый осколок, застрявший в груди, у самого сердца.

Над ними низко нависло небо коричневатого, торфяного оттенка. Воздух был слишком теплым по сравнению с водой, и от реки поднимался туман, размывая очертания зданий на правом берегу. Огни отражались в воде мерцающими пятнами. Мимо них, уныло загудев, медленно проплыла баржа. По нижней набережной промчалась собака без поводка; высунутый язык болтался на бегу. Тревожно шелестели листья каштанов.

— Послушай меня, Браво. Я хочу, чтобы ты спрятал этот ключ в надежном месте, обещаешь? Если вдруг что-нибудь случится, возьми другой ключ, тот, что я отдал тебе раньше, и отправляйся ко мне домой. — Декстер Шоу похлопал сына по плечу. — Не смотри так испуганно. Надеюсь, это не понадобится.

И вот это понадобилось. Детектив Сплейн был уверен, что дело в утечке газа. Пожарное управление подтвердило эту версию. Сидя в кабинке хранилища, Браво пристально разглядывал ключ с округлым выступом на конце и семью насечками по всей длине, имеющими форму звезды. Он никак не мог отделаться от мысли, мучившей его с того самого момента, когда он узнал о взрыве, очнувшись в больнице. Что, если и детектив Сплейн, и пожарные ошибаются? Полгода тому назад Декстер Шоу проделал путь от Нью-Йорка до Парижа — приехал в город, который терпеть не мог — только для того, чтобы передать Браво этот ключ. Неужели предчувствовал неотвратимую гибель? Браво всю жизнь имел дело с мистикой Средневековья, с оккультными учениями, но никогда не верил в реальность подобных вещей. Его отец не был ясновидящим. Наверняка он что-то знал… или, по крайней мере, подозревал, что его жизни угрожает серьезная опасность.

Усилием воли стряхнув с себя паутину зловещих мыслей, Браво положил в карман ключ и две пачки банкнот. Закрыв и заперев сейф, он взял его в руки, вышел из кабинки и отдал терпеливо ожидавшей снаружи служащей банка.

Уже не в первый раз у него мелькнула мысль, что работа Декстера в государственном департаменте была не более чем прикрытием. Что, если отец был шпионом?

— А он симпатичный, — сказала девушка с кошачьей мордочкой.

Росси вытащил сигарету из пачки и закурил.

— Донателла, ты меня удивляешь. Нужно быть более разборчивой.

— Не ревнуй, милый. — Она провела тонкими длинными пальцами по его руке. — Я не собираюсь бросать тебя ради Браверманна Шоу.

— Но поразвлечься разок ты бы не отказалась, верно?

Она протянула руку и дотронулась до черного шелка его рубашки. Пальцы с длинными ногтями заскользили по его груди; он чувствовал ее прикосновения через тонкую ткань.

— Как это старомодно! — промурлыкала она. — Ты помнишь, как мы с тобой познакомились?

— Как я могу забыть! — Росси взглянул через ее плечо на двери банка.

Они сидели в кафе напротив банка, куда примерно десять минут тому назад зашел Браво, выбрав столик не у самого окна. Так им была видна улица, а их самих заметить было сложно. Росси и Донателла прекрасно говорили по-английски, без всякого акцента, но когда рядом никого не было, переходили на превосходный, почти книжный римский диалект.

Внезапно Росси схватил Донателлу за изящное запястье.

— Мне больно! — прошипела она, но он не ослабил хватки.

Очень медленно он поворачивал ее руку, пока она не разжала пальцы и не выпустила подвеску на золотой цепочке.

— Я тебя предупреждал, так? Что я говорил?

Донателла, скорчив недовольную гримасу, в последний раз ласково провела пальцами по семиконечному кресту глубокого пурпурного цвета.