Эрин Уатт

Это по-настоящему

Марго.

Мы любили тебя еще до того, как ты приобрела права на эту книгу, а теперь, когда ты помогла превратить ее в настоящую жемчужину, любим еще больше. Спасибо за то, что ты стала нашим редактором, нашим вдохновителем, нашим другом.

1

ОН

— Ради бога, скажи, что здесь все девушки — совершеннолетние.

Я послушно повторяю за Джимом Толсоном, своим менеджером:

— Здесь все девушки — совершеннолетние.

Но, честно говоря, понятия не имею, так ли это. Когда я вернулся вечером из студии, вечеринка уже была в полном разгаре. Я, знаете ли, не проверял у всех ID, а просто взял себе стакан пива и принялся болтать с какими-то девчонками, которые утверждали, что им так нравятся мои песни, что они поют их даже во сне. Это звучало немного похоже на приглашение, но мне было не слишком интересно. Потом мой товарищ Люк куда-то их увел, и я принялся просто бесцельно ошиваться вокруг, раздумывая, знако́м ли я хотя бы с четвертью людей, которые веселятся у меня в доме.

В итоге насчитал семерых, которых хотя бы знаю в лицо.

Джим поджимает свои и без того тонкие губы и садится в шезлонг напротив меня. Там уже спит какая-то девчонка, так что ему приходится ютиться на краешке. Джим как-то говорил мне, что самый большой риск в работе с молодыми звездами — это возраст их поклонниц. Так что ему явно некомфортно находиться рядом со спящей красоткой неопределенного возраста в одном бикини.

— Помни об этом, если какой-нибудь папарацци пристанет к тебе на улице, — предупреждает Джим.

— Принято.

И знаете что еще? Пожалуй, сегодня стоит избегать мест скопления знаменитостей. Совершенно не желаю попасть в кадр к какому-нибудь охотнику за сенсациями.

— Как дела в студии?

Я поднимаю глаза к потолку. Как будто Джим не послушал запись сразу после того, как я оттуда вышел.

— Ты прекрасно знаешь, как дела. Фигово. Даже хуже чем фигово. Какой-нибудь чихуа-хуа мог бы спеть лучше, чем я.

Я откидываюсь на спинку и трогаю свое горло. Со связками все в порядке — пару месяцев назад меня обследовали. Но в песне, которую мы вчера записывали, чего-то недостает. Все мои треки в последнее время какие-то плоские.

Со времени последнего альбома я ничего приличного не записал. Не понимаю, в чем проблема. Обычно это либо текст, либо ритм, либо вокал — но сейчас это сразу все и ничего, и никакая обработка не помогает.

Я касаюсь струн своего «Гибсона». Наверняка выражение лица выдает мои мысли.

— Пойдем-ка прогуляемся, — говорит Джим, кивая на девушку. Она кажется спящей, но вполне может притворяться.

Я со вздохом откладываю гитару и поднимаюсь.

— Не знал, что ты любишь прогулки по пляжу, Джим. Сейчас мы будем читать друг другу стихи, а потом ты сделаешь мне предложение?

Я, конечно, издеваюсь. Но он, вполне вероятно, прав, что не захотел продолжать разговор внутри, а мне так уж точно не хочется, чтобы случайная фанатка разболтала журналистам о моих творческих проблемах. Я и без того даю им достаточно поводов для разговоров.

— Ты видел последние цифры по соцсетям? — Он поднимает телефон.

— Ты спрашиваешь или хочешь рассказать?

Мы останавливаемся у перил, которые ограждают террасу вокруг дома. Хорошо бы спуститься на пляж, но он общественный. В последний раз, пытаясь выйти искупаться через черный ход, я еле унес ноги, лишившись плавок и с разбитым носом. Это было три года назад, и таблоиды раздули историю о том, что я подрался со своей бывшей и напугал детишек.

— Ты теряешь по тысяче фолловеров в неделю.

— Какой ужас, — иронизирую я.

На самом деле, звучит просто отлично. Может, наконец, и поплавать иногда можно будет, иначе какой смысл иметь дом на пляже?

Гладкое, без единой морщины лицо Джима — достижение лучших швейцарских пластических хирургов, услуги которых только можно купить за деньги, — искажается от злости.

— Это очень серьезно, Окли.

— Почему? Какая, вообще, разница, сколько у меня фолловеров?

— Ты хочешь, чтобы к тебе как артисту относились серьезно?

Неужели опять эта болтовня? Он сто раз уже читал мне подобную лекцию с тех пор, как подписал меня на лейбл в четырнадцать лет.

— А то ты сам не знаешь.

— Тогда тебе нужно подстраиваться.

— Но зачем?

Как это связано с тем, чтобы писать крутую музыку? Если я что-то и должен делать, то, скорее уж, уйти в отрыв и брать от жизни все.

Но… разве я не делал этого раньше? Я пил, курил, принимал разные вещества, попробовал, кажется, все, что только возможно, за последние пять лет. Неужели моя карьера окончена, хотя мне даже нет двадцати? При мысли об этом по спине пробегают мурашки.

— Лейбл подумывает разорвать твой контракт.

Я чуть было не начинаю хлопать в ладоши, как ребенок, — в последние месяцы отношения были очень напряженные.

— Ну и пускай.

— И как ты тогда собираешься записывать альбом? Два последних трека, как видишь, не приняли. Хочешь экспериментов со звуком? Класть стихи на музыку? Писать о чем-нибудь, кроме разбитого сердца и красивых девушек, которые тебя не любят?

Я мрачно смотрю на воду.

Он хватает меня за руку:

— Слушай сюда, Ок.

Я бросаю на него взгляд, говорящий «какого черта?!», и он отпускает мое запястье. Все знают, что я не люблю, когда меня трогают.

— Они не позволят тебе добиться того, чего ты хочешь, если испортишь отношения с фанатами.

— Вот именно, — нагло говорю я. — Так какая разница, буду я работать с лейблом или нет?

— Лейблы существуют, чтобы зарабатывать деньги, — настаивает он. — Они откажутся продюсировать твой альбом, если не будут уверены, что смогут его продать. Если хочешь получить еще одну «Грэмми», хочешь, чтобы тебя всерьез принимали коллеги по цеху, нужно восстановить свой имидж. Ты ничего не выпускал с семнадцати лет. Это было два года назад, но в музыкальном мире сойдет за все десять.

— Адель выпустила альбом в девятнадцать, а потом — только в двадцать пять.

— Но ты-то не Адель.

— Я лучше, — отвечаю я, и это не хвастовство. Мы оба знаем, что это правда.

Я записал первый альбом в четырнадцать, и он обернулся огромным успехом. С тех пор каждый мой альбом становился дважды платиновым, а «Форд», который я назвал в честь себя самого, даже добрался до бриллиантового. В том году, когда он вышел, я побывал с туром в тридцати городах по всему миру, выступая только на стадионах, и все билеты были распроданы. В мире меньше десяти артистов, которые собирают стадионы. Все остальные довольствуются небольшими площадками, концертными залами и клубами.

— Был лучше, — бесцветным голосом добавляет Джим. — Твоя карьера на грани краха.

Я холодею. Он произносит вслух то, о чем я размышлял парой минут раньше.

— Так что могу тебя поздравить: лет через двадцать, когда тебя пригласят в шоу «Hollywood Squares» [Американское телешоу, в котором знаменитостям задают вопросы, а участники игры должны оценивать честность ответов.], какой-нибудь ребенок спросит у своей матери: «Кто такой Окли Форд?». А мать ответит…

— Я понимаю, — с напряжением говорю я.

— Нет, не понимаешь! Твоя карьера может оказаться настолько мимолетной, что даже та мамаша повернется к ребенку и скажет: «Понятия не имею, кто это такой». — Тон Джима меняется на умоляющий: — Послушай, Ок, я хочу, чтобы ты преуспел с той музыкой, которую хочешь записывать, но для этого мы должны работать вместе! Этой индустрией управляет группа белых привилегированных мужчин, которые сошли с ума от наркотиков и власти. Они просто обожают издеваться над музыкантами, и им все сходит с рук. Не давай им повода сделать себя козлом отпущения! Ты достоин большего. Я верю в тебя, но ты тоже должен в себя поверить.

— Я верю в себя.

Интересно, Джим тоже заметил, как фальшиво это звучит?

— Тогда поступай соответственно.

Что он имеет в виду? «Повзрослей»?

Я протягиваю руку и беру его телефон. Количество фолловеров, тем не менее, составляет восьмизначное число. Миллионы людей читают меня в соцсетях и проглатывают все, что ежедневно им скармливает моя пиар-команда. Мои кеды. Мои руки. Боже, фотография рук набрала больше миллиона лайков! И запустила примерно столько же вымышленных историй. У девушек очень живое воображение.

Очень испорченное живое воображение.

— Ну и что ты предлагаешь? — бормочу я.

Джим с облегчением вздыхает:

— У меня есть план. Ты начнешь встречаться кое с кем.

— Ни за что. Это мы уже пробовали.

После выхода «Форда» менеджеры свели меня с девушкой по имени Пятница. Да-да, это ее настоящее имя, я видел документы. Она была восходящей звездой реалити-шоу, и мы все решили, что уж она-то знает, что к чему. Мы затеяли фальшивый роман, чтобы почаще попадать на обложки журналов и в интернет-таблоиды. Ну конечно, это неизбежно должно было вызвать волну негодования со стороны определенных людей, но разве это может сравниться с постоянным вниманием прессы и сплетнями о нас на каждом углу! Мы знали, что наши имена будут у всех на устах, от Калифорнии до Китая.

Все сработало идеально. Невозможно было даже чихнуть без того, чтобы это немедленно не попало на новостные сайты. Мы полгода были главными героями всех таблоидов и желтой прессы, а тур в поддержку «Форда» обернулся ошеломляющим успехом. Пятница же гордо восседала в первом ряду всевозможных показов мод — я даже не знал, что их столько существует, — а потом подписала двухгодичный контракт с крупным модельным агентством.