Я проехал до реки по узкой дороге, оставил машину возле перевязочного пункта у подножия холма, пересек понтонный мост, защищенный от неприятеля выступом горы, и пошел по траншеям на месте разрушенного городка у подножия склона. Все сидели в окопах. Фугасные огнеметы стояли в ряд, готовые в любой момент попросить артиллерийскую подмогу или дать сигнал, что перерезан телефонный провод. Здесь было тихо, жарко и грязно. Я посмотрел сквозь колючку — австрийцев не видать. Я выпил в блиндаже со знакомым капитаном и тем же путем пошел обратно.

Заканчивалось строительство новой широкой дороги, петлявшей в лесу на горе и зигзагами выходившей к мосту, после чего должно было начаться наступление. Идея заключалась в том, чтобы все подвозить по новой дороге, а порожные грузовики, прицепы и загруженные санитарные машины пускать по старой узкоколейке. Перевязочный пункт находился на австрийском берегу, у подножия холма, и санитары таскали носилки с ранеными через понтонный мост. Так же будет и во время наступления. Насколько я мог понять, последний, что-то около мили, участок новой дороги, где она сглаживалась, станет объектом регулярных артобстрелов со стороны австрийцев. Перспектива пугающая. Но я нашел укромное место для «санитарок», где, миновав опасный участок, они смогут спокойно дожидаться, пока доставят раненых через понтонный мост. Я бы проехал по новой дороге, но она еще не была закончена. На вид широкая и добротно сделанная, под правильным углом, и ее изгибы, проглядывавшие сквозь лесные прогалины на горном склоне, впечатляли. Автомобилям с хорошими тормозами, тем более прибывающим порожняком, ничто не угрожало. Обратно я поехал по узкоколейке.

Меня тормознули два карабинера. Впереди разорвался снаряд, и, пока все ждали, на дорогу упали еще три. Снаряды семьдесят седьмого калибра со свистом пролетали над головой, после яркой вспышки содрогалась земля, и дорогу заволакивал серый дым. Наконец карабинеры дали отмашку, что можно ехать. Объезжая воронки, я вдыхал запахи взрывчатки, обожженной глины и камня и разбросанной кремниевой гальки. Я вернулся в Горицию на нашу виллу, а впереди, как я уже говорил, был визит к отдежурившей мисс Баркли.

Я быстро поужинал и отправился на виллу, где помещался британский госпиталь. Вилла была огромная и красивая, обсаженная прекрасными деревьями. Мисс Баркли сидела в саду на скамейке вместе с мисс Фергюсон. Кажется, они были рады меня видеть. Вскоре мисс Фергюсон извинилась и встала.

— Оставлю вас вдвоем, — сказала она. — Вам и без меня хорошо.

— Хелен, не уходи, — попросила мисс Баркли.

— Мне надо идти. Я должна написать несколько писем.

— Доброй ночи, — сказал я.

— Доброй ночи, мистер Генри.

— Не пишите такого, что могло бы насторожить цензора.

— Можете не беспокоиться. Я только описываю, в каком красивом месте мы живем и как отважны итальянцы.

— Тогда вас представят к награде.

— Это было бы чудесно. Доброй ночи, Кэтрин.

— До скорого, — сказала мисс Баркли.

Мисс Фергюсон скрылась в темноте.

— Она милая, — сказал я.

— Да, очень милая. Она же сестра милосердия.

— А вы?

— Я — нет. Я из ЖДК [ЖДК — женский добровольческий корпус, обслуживающий действующую армию.]. Мы трудимся не жалея сил, но нам не доверяют.

— Почему?

— Нам не доверяют, пока ничего не происходит. Когда доходит до дела, отношение меняется.

— А в чем разница?

— Медсестра — почти врач. Она к этому долго шла. ЖДК — это короткий путь.

— Ясно.

— Итальянцы не подпускают женщин к линии фронта, поэтому у нас особый режим. Мы не выходим.

— По крайней мере, я могу приходить сюда.

— Это да. Мы не монахини.

— Забудем про войну.

— Легко сказать. Как ее забудешь?

— Все равно, давайте забудем.

— Договорились.

Мы смотрели друг на друга в темноте. Она была такая красивая, и я взял ее за руку. Она не возражала, и тогда другой рукой я приобнял ее за талию.

— Не надо, — сказала она. Я не убрал руку.

— Почему?

— Не надо, и все.

— Надо, — сказал я. — Пожалуйста.

Я наклонился в темноте, чтобы ее поцеловать, и тут меня словно обожгло. Она влепила мне увесистую пощечину. По носу и по глазам, от чего у меня навернулись слезы.

— Ох, простите.

Кажется, я получил небольшое преимущество.

— Все правильно.

— Мне ужасно неприятно, — сказала она. — Я взвилась от мысли, что это из серии «у медсестры свободный вечер». Я не хотела вас больно ударить. Вам больно? — Она глядела на меня в темноте. Я был зол, но при этом уверен в себе — будущее просчитывалось, как шахматные ходы.

— Вы поступили правильно, — ответил я. — Никаких обид.

— Бедняжка.

— Я веду довольно нелепый образ жизни, практически не говорю на английском, а тут вы, такая красивая. — Я не сводил с нее глаз.

— Не говорите глупости. Я перед вами извинилась. По-моему, мы поладим.

— Да, — сказал я. — И мы убежали от войны.

Она засмеялась. Я первый раз услышал, как она смеется. Ее лицо было прямо передо мной.

— Вы милый, — сказала она.

— Вот уж нет.

— Да. Вы прелесть. Я вас поцелую, если не возражаете.

Я заглянул в ее глаза, приобнял, как прежде, и поцеловал. Я привлек девушку к себе и впился в ее губы, пытаясь их разжать, но безуспешно. Я был все еще зол, и вдруг она задрожала в моих объятьях. Я так прижал ее к себе, что чувствовал биение ее сердца, и тут она разжала губы, прижалась затылком к моей руке и заплакала у меня на плече.

— Ах, дорогой, — сказала она. — Ты ведь будешь паинькой, правда?

Черт знает что, подумал я, гладя ее по волосам и похлопывая по плечу. Она продолжала плакать.

— Будешь, да? — Она подняла глаза. — Нас ждут необычные времена.

Через какое-то время я проводил ее до дверей, и она ушла, а я отправился домой. Я поднялся наверх. Ринальди лежал на своей кровати. Он посмотрел на меня.

— Понемногу охмуряешь мисс Баркли?

— Мы друзья.

— У тебя вид кобелька в период гона.

Я не понял, о чем он.

— В период чего?

Он объяснил.

— Это у тебя, — огрызнулся я, — вид кобелька, готового…

— Хорош, — перебил он меня. — Этак мы можем разругаться. — И сопроводил свои слова смехом.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, щенок.

Я подушкой смахнул на пол его свечу и в темноте залез в постель. Ринальди свечу поднял, снова зажег и возобновил чтение.

Глава шестая

Два дня я объезжал посты. Когда вернулся, время было уже позднее, и с мисс Баркли я увиделся лишь на следующий вечер. В саду я ее не застал, и пришлось дожидаться в офисе, пока она спустится. В комнате, используемой под офис, на крашеных деревянных колоннах вдоль стен стояли мраморные бюсты. Бюсты украшали и прихожую. Мрамор делал их все на одно лицо. Скульптура всегда казалась мне скучным делом. Бронза еще туда-сюда, но мрамор напоминает мне о кладбище. Хотя одно кладбище мне понравилось — в Пизе. Ну, а если вы желаете увидеть удручающие мраморные бюсты, идите на генуэзское кладбище. Эта вилла когда-то принадлежала очень богатому немцу, и такая коллекция бюстов должна была ему обойтись в изрядную сумму. Интересно, кто их изготовил и сколько за них выручили. Я пытался понять, это члены семьи или кто-то еще, но на них на всех лежала печать классицизма, и невозможно было сказать ничего определенного.

Я сел на стул, держа пилотку в руках. Вообще-то мы даже в Гориции должны были носить стальную каску, но она была слишком неудобной и выглядела чертовски театрально в городе, из которого не эвакуировалось гражданское население. Каску я надевал, когда объезжал посты, и еще брал с собой английский противогаз. Мы как раз начали их получать. Это были настоящие респираторы. Нас также обязали носить пистолет, даже врачей и офицеров санитарных частей. Я ощущал его прижатым к спинке стула. Если ты не носил его на видном месте, тебе грозил арест. Ринальди набил кобуру туалетной бумагой. Я носил оружие и чувствовал себя настоящим солдатом, пока не поупражнялся в стрельбе. Это была «Астра» калибра 7,65 с коротким стволом и такой отдачей, что попасть в цель было нереально. Я пробовал подводить прицел под мишень и хоть как-то контролировать скачущий дурацкий ствол, но все, чего я добился, это попадать в метре от мишени, стреляя с двадцати шагов, и тогда, поняв всю бессмысленность ношения оружия, я про него забыл, оно просто болталось у меня на пояснице, и я не испытывал ничего, кроме смутного стыда, при встрече с теми, кто говорил на моем родном языке. Я сидел на стуле под неодобрительными взглядами какого-то дежурного за столом и рассматривал то мраморный пол, то колонны с мраморными бюстами, то фрески на стенах в ожидании мисс Баркли. Фрески были неплохие. Любая фреска хороша, когда она начинает отслаиваться и осыпаться.

Я увидел идущую по коридору Кэтрин Баркли и поднялся. Она не показалась мне высокой, зато ужасно миловидной.

— Добрый вечер, мистер Генри, — сказала она.

— Как поживаете? — спросил я.

Дежурный за столом обратился в слух.

— Сядем здесь или выйдем в сад?

— Давайте выйдем. Там прохладнее.

Я последовал за ней в сад под пристальным взглядом дежурного. Когда мы оказались на гравийной дорожке, она спросила: