В считаные минуты все трое добрались до нашей высотки на углу 100-й улицы и Первой авеню, вошли в подъезд, и я снова остался один.

Какое счастье оказаться так близко к Таине! Я еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Привет!» Меня окружала стена высоток. Я улыбнулся, потому что где-то за этими окнами, в одном из домов-прямоугольников, живет святая. А потом я услышал под грудами неубранного мусора любовный призыв сверчка. Я взглянул вниз, на бетон, и мне показалось, что все эти мусорные мешки, конфетные фантики, стаканчики из-под кофе, потеки масла, битое стекло, размазанная жвачка, окурки, коробки из-под пиццы, всевозможные жестянки — весь этот мусор говорит мне, что любит меня. Что мы с ним как-то связаны. И пусть я родом из трущоб — мир все-таки любит меня, принимает меня в объятия, и благодаря ему я чувствую, что ценен, что я не нежеланное дитя.

А потом мне стало утешительно думать, что все эти здания, полные людей, стоят так близко к реке. К настоящей реке, Ист-Ривер, и я почему-то зашагал к воде. Уже возле Ист-Ривер я впервые осознал, что район высоток от набережной отделяет только автомагистраль имени Рузвельта. Машины проносились мимо меня, шумя, как волны.

— Не пугайся, papo [Дружище, друг (исп.), ласковое обращение к приятелю, принятое в Пуэрто-Рико.]. — Вехиганте перепугал меня. В руке он сжимал лом. Я медленно попятился и уже приготовился бежать, когда он перехватил мой взгляд, направленный на лом. Кажется, он смутился.

— Возьми, — Вехиганте протянул мне лом. — Возьми, papo.

Я выдернул лом у него из рук, зная, что не смогу ударить его, и приготовился замахнуться ломом, как бейсбольной битой.

— Надеюсь, теперь тебе не страшно? — Вехиганте выставил перед собой руки на случай, если я замахнусь. Старый, но высокий, он производил впечатление человека, все еще полного жизни. У него была светлая кожа, и по тому, как он называл меня papo, я понял, что он стопроцентный пуэрториканец, как моя мама.

— Меня знают немногие, потому что стариков мало кто замечает, — Вехиганте тихо усмехнулся. Между резцами у него была широкая щербина. Теперь я рассмотрел его накидку; она оказалась поношенной, ткань протерлась до основы. Длинные волосы, расчесанные на прямой пробор, удерживала резинка. В ту ночь я говорил с ним в первый раз; он напоминал мне сломленного Христа — оборванного, старого, падшего, Христа, которого бросили ученики.

— Чего вы хотите? — спросил я, хотя собирался спросить про Таину.

— Я? — Он горбился, как горбятся люди, чувствующие себя неполноценными из-за слишком высокого роста. — Я? Я хотел бы начать все сначала, papo. Но это невозможно.

— Ладно. — Я не знал, о чем он толкует, и покрепче перехватил лом — просто чтобы что-то сделать.

— Ты Хулио, да? Живешь в том же доме, что и Таина, этажей на восемь выше? — спросил Вехиганте, и я кивнул. — Я тебя иногда вижу. — Голос у него был хриплый, как звук навороченной кофемашины.

— И что?

— Да нет, ничего. Ты веришь, что Таина говорит правду…

— Она говорит правду, — перебил я. — Вы ее знаете и знаете, что она говорит правду.

— Хорошо-хорошо, успокойся, — призвал Вехиганте, я и не заметил, как повысил голос.

— Извините, — я заговорил тише. — Вы — отец Таины? — Он был слишком стар, но я все равно спросил.

— Нет-нет. Нет. — Вехиганте втянул голову в плечи, словно демонстрируя свое ничтожество. — Ты хочешь, чтобы эти женщины говорили с тобой? — Карие глаза на изборожденном морщинами лице все еще блестели.

Я пожал плечами, словно мне все равно.

— Не надо так. — Он знал, что я притворяюсь. Бодрюсь для вида.

— Я вам не доверяю, — сказал я. Было уже поздно, надо вернуться домой, пока родители не проснулись.

— Я тебя не виню. Доверять трудно, papo, но это ничего. Давай встретимся завтра. В это же время, напротив окна Таины, возле почтового ящика, и я расскажу тебе, что делать. Я расскажу тебе, что делать, чтобы они открыли тебе дверь. Ладно?

И он повернулся, намереваясь уйти.

— А лом вы не хотите забрать? — спросил я, и Вехиганте снова повернулся ко мне.

— Хочу. Может, сумею его продать.

— Вехиганте, — я отдал ему железку, — как вас зовут на самом деле?

— Меня? — Он взял лом и посмотрел в ночное небо, словно мог найти свое имя там, среди звезд. Потом посмотрел на бетон, на проезжавшие мимо машины и снова в ночное небо, словно не зная, с чего начать или что сказать. Наконец Вехиганте повернулся ко мне; глаза у него были большими, как на египетском саркофаге в Метрополитен-музее. Он сканировал мое лицо, словно сверхчуткий радар; он спорил с собой — говорить, не говорить?

— М-меня з-зовут Са-Сальвадор, — запинаясь, произнес он. — Моя мать, — он перекрестился, — звала меня Саль. А еще я прославился, когда был в твоем возрасте.

— Правда?

— Правда. Про меня писали во всех газетах, papo. В журналах «Тайм», «Ньюсуик». Когда я был в твоем возрасте, — проговорил он наипечальнейшим голосом, — я был Плащмен.

Вторая книга Хулио. Плащмен

Через пару дней за мной пришли.

Пол Саймон. Хулио и я

Песнь первая

Мы с друзьями сидели в облюбованном нами уголке столовой. Сегодня на обед давали пиццу и мороженое. Я держал речь перед заинтересованными слушателями.

— Вы разве не видите? Что-то и правда, на самом деле произошло у нее внутри, и получились сперматозоиды, а не кровь, не кожа и не кости.

— Такого не бывает, — сказал П. К.

— Почему? Вроде как однажды такое уже произошло? — заметил я.

— Ну да, только там был Бог. — П. К. потерял руку из-за того, что вечно искал приключений себе на пятую точку. Его матери, наверное, хотелось бы, чтобы он просыпался попозже, за полдень, потому что тогда он не успевал бы влипать в неприятности.

— Бог тут ни при чем, — сказал я.

— В жизни кое-что случается только один раз, — сказал Сильвестр. — Я вот потерял девственность всего однажды.

— Как же! — заржали мы.

На самом деле Сильвестра звали Элвис, но когда он разговаривал, ты как под ливень попадал. Он заплевывал все вокруг. Поэтому все звали его Сильвестр, как кота-плевуна из мультфильма. Мы с ним не особо дружили, потому что обедать рядом с ним совершенно невозможно, но парень он был неплохой. А еще он никогда не возвращал одолженные карандаши, а если и возвращал, то в погрызах.

— Слушайте, я только хочу сказать, что вот матери таскали нас в церковь по воскресеньям, а там же рассказывали о чем-то подобном. И вот в наше время вся эта история повторилась.

— Во псих, — сказал П. К.

— Все знают, что ее изнасиловали, — выплюнул Сильвестр. Мы прикрыли подносы.

— Нет. — Я вытер обрызганную руку. — Ее мать говорит, что никто на нее не нападал. Мать с нее глаз не спускает круглые сутки, все семь дней в неделю, так что она-то знает. И я знаю, потому что ездил к мужику, который нападал на девушек.

— Чепуха. — П. К. готовился сунуть руку в карман за пакетиком «Джолли Ренчер».

— Это правда. Я разговаривал с ним в тюрьме, и он сказал, что он тут ни при чем.

— Ага. Все осужденные так говорят. — Сильвестр еще не успел прожевать мясную запеканку. — Они все говорят: «Я тут ни при чем». — Изо рта у него вылетело несколько комочков.

Конец ознакомительного фрагмента