Ухватив его за шею, она с неожиданной силой приподняла парню голову и, поднеся чашку к губам, скомандовала:

— Пей, только не спеши, обольёшься.

Матвей припал к чашке, попутно продолжая судорожно вспоминать, кто это и почему лицо этой женщины ему так знакомо. Выхлебав всё, что она принесла, парень благодарно кивнул и попытался опереться локтем о кровать, но рука подвела, и он бессильно рухнул на большую пуховую подушку. Охнув, женщина жалостливо скривилась, но тут же взяв себя в руки, молча ушла на кухню.

«Что-то мне это напоминает, — подумал Матвей, провожая её взглядом. — Вот честное слово, такое уже со мной было. Ещё вспомнить бы, где и когда».

Но додумать свою мысль парень не успел. В сенях послышались тяжёлые шаги, и в дом вошёл высокий жилистый мужик с роскошными чапаевскими усами и аккуратно подстриженной бородой. Приветливо кивнув женщине, он оглянулся на лежащего Матвея и, едва заметно усмехнувшись, спросил:

— Ну как ты, казачок?

— Жив покуда, — заставил себя прохрипеть Матвей.

— Ну и слава богу. Вставать-то пробовал? — не отставал мужик.

— Не получается, — мотнул парень головой.

— Да куда ему ещё вставать-то, Гриша? — неожиданно вступила женщина в разговор. — Давеча едва живым не схоронили, а ты уже вставать.

— Цыц, баба, — беззлобно рыкнул мужик. — Нашего он корня, а значит, так просто не помрёт. Жив, значит, и двигаться может.

— Окстись, Гриша, — не унималась женщина. — Где ж это видано, чтоб человека молоньей стукнуло, а он уж через три дня ходить начал. Бога моли, что уберёг кровиночку.

— Ну, завыла, — обречённо махнул мужик широкой ладонью. — Уймись, Настасья. Не гоню я его. Но коли так и станет далее в постели валяться, никакой молитвой уж не поднимешь. Покуда казак жив, значит, и двигаться может.

— Да будет он двигаться, будет, Гриша. Дай только срок, — не уступила женщина.

— Добре. Поглядим, — помолчав, вздохнул мужик. — А сам-то что скажешь? — повернулся он к парню. — Будешь шевелиться-то?

— Уже пробую. Да тело словно не моё, — нехотя признался Матвей. — Вон, только что воды попросил, а удержаться на локте не смог. Не слушаются ещё руки. А что вообще со мной случилось? — осторожно спросил он, настороженно рассматривая мужика.

— А ты не помнишь? — удивился тот.

— Ничего не помню. Как отрезало, — качнул Матвей головой.

— От ведь… — тряхнул мужик роскошным смоляным чубом. — Ты на заднем дворе с шашкой упражнялся, когда гроза началась. Вот молонья прямо в шашку и стукнула. Думали, всё. Спалил Господь сына. А оказалось, нет. Живой. Прям на отпевании и очнулся. Поп едва сам себя кадилом не зашиб, когда ты руками шерудить принялся. Спасла царица небесная, — закончил он короткий рассказ, истово перекрестившись.

— А какой теперь год, дяденька? — решившись, тихо спросил Матвей.

— Ты чего это, паря? — изумлённо охнул казак. — Какой я тебе дяденька?! Батька я твой кровный. Григорий Лютый. Весь наш род от создания веку Лютыми были. И ты Лютый. Неужто не помнишь? — растерянно уточнил он.

— Нет, — судорожно сглотнув враз пересохшим горлом, еле слышно признался Матвей.

Это и вправду была их родовая фамилия. Лютые. По семейной легенде, фамилия эта пошла от основателя рода, Елисея Лютого, пластуна характерника, умевшего превращаться в волка. Понятно, что сказка, но эти сказки в казачьей среде звучали часто, так что некоторое основание под ними, возможно, и было. Но Матвея сейчас волновало совсем не это. В их генеалогическом древе Григорий Лютый был прапрадедом самого Матвея. А это имя парень носил в честь своего прадеда.

По всему выходило, что перед ним прапрадед с прапрабабкой. Именно с этого казака их семья и стала известными на всю округу кузнецами. Где уж Григорий сумел выучиться этому непростому ремеслу, одному аллаху известно, но мастером он был настоящим. Умел не только колхозный инвентарь ковать, но и оружие всякое. Говорили, что даже оружие огненного боя ремонтировать умел. Глядя на ожившую семейную легенду, Матвей судорожно пытался понять, что происходит и где он вдруг оказался.

Растерянно покрутив головой, казак обречённо махнул рукой и, развернувшись, вышел из хаты. Матвей перевёл взгляд на женщину и вздрогнул. Она смотрела на него полными слёз глазами.

— Выходит, вы мамка моя? — решившись, осторожно уточнил парень.

Он вообще пока старался делать всё очень осторожно. Потому как не понимал, что происходит и как это всё объяснить.

— Мамка, — чуть всхлипнув, кивнула женщина.

— А остальные где? Ну, там, братья, сёстры, — задал Матвей следующий вопрос.

— Так сестру твою, Марью, прошлой осенью замуж отдали. А боле и нет никого, — снова всхлипнула женщина.

А вот об этой ветви семьи Матвей ничего не знал. Затерялась семья в круговерти всех случившихся событий.

— А год какой теперь? — поинтересовался Матвей, пытаясь выудить хоть какие-то крохи информации.

— Так тыща восемьсот девяносто восьмый от Рождества Христова, — вздохнула женщина, утирая слёзы.

«Твою мать! Девятнадцатый век!» — ахнул про себя Матвей, роняя голову на подушку.

Сознание начало медленно мутиться, и спустя минуту парень просто отключился. Похоже, после всех полученных травм психика его просто не выдержала.

В себя Матвей пришёл уже вечером, чувствуя, что тело всё так же отказывается ему подчиняться. Но навалилась очередная беда. Выпитая днём вода настойчиво просилась наружу, а в доме, как назло, никого не было. Понимая, что ещё немного и случится большая неприятность, Матвей собрал все имевшиеся силы и принялся переводить себя в сидячее положение.

Ухватившись рукой за край лежанки, парень с глухим стоном принялся поднимать торс. Голова взорвалась резкой болью от напряжения, но тело медленно начало приподниматься. С матюгами, слезами и стоном усевшись, Матвей переждал приступ тошноты и принялся спускать с лежанки ноги. Рядом с лежанкой обнаружились кожаные чувяки. Кто их сюда поставил, Матвей не знал, да и не особо в этот момент интересовался. Главное, что не босиком до скворечника во дворе шкандыбать.

Кое-как утвердившись в сидячем положении, Матвей сунул ноги в чувяки и, резко выдохнув, попытался встать. Ноги подогнулись, и он со всего размаху грохнулся на скоблёный дощатый пол. От удара головой он в очередной раз потерял сознание. В себя его привели чьи-то руки и тихое, жалостливое причитание.

— Куда ж ты вскочил, сынок. Едва богу душу не отдал, и всё вскочить норовишь, — тихо причитала Настасья, пытаясь перетащить его обратно на лежанку.

— Погоди, мать. Мне б на двор, — нашёл в себе силы произнести Матвей.

— Ох ты ж господи. Так ты потому и вскочил? — охнула женщина. — Так потерпи чуток, я сейчас горшок принесу.

— Лучше помоги дойти, — упёрся Матвей, который всегда терпеть не мог ощущать себя беспомощным.

— От ведь порода Лютая, — заворчала женщина, помогая ему встать на ноги. — Что не мужик, так упрямее осла будет. Идём уж, горе моё, — бубнила она, помогая ему передвигаться.

Выбравшись на крыльцо, Матвей на минутку остановился и, оглядевшись, растерянно вздохнул. Перед ним было обычное казачье подворье. Крепкий плетень, всякие хозяйственные постройки и белённый всё той же известью дом под соломенной крышей. Добравшись с помощью Настасьи до туалета, Матвей кое-как справил свои житейские дела и, выбравшись из скворечника, замер, пережидая очередной приступ головокружения и тошноты.

— Что, сынок, плохо? — вскинулась женщина.

— Погоди, мать, дай отдышаться, — придержал её Матвей, оглядываясь вокруг.

За плетнём в одну сторону раскинулась бескрайняя степь, а с другой стороны в синеватой дымке виднелся длинный горный хребет.

— Мать, а где мы сейчас? — решившись, тихо спросил парень.

— Так Кубань это, — развела женщина руками.

— А станица как называется? — задал Матвей следующий вопрос.

— Так кореновские мы. Станица Кореновская это. Отродясь тута жили. Неужто не помнишь?

— Нет, — коротко мотнул Матвей головой и, оттолкнувшись от скворечника, попытался шагнуть к дому.

Но ноги опять подвели, и парень едва не грохнулся на землю. Настасья успела подхватить его за пояс и, вздыхая, повела к дому. Неожиданно Матвей услышал до боли знакомый звон и, оглянувшись, тихо спросил:

— Это батя в кузне?

— А кому ж ещё быть, — удивлённо хмыкнула женщина. — С утра у горна стоит.

Заведя парня в дом, Настасья помогла ему улечься и, присев на краешек лежанки, настороженно предложила:

— Матвеюшка, я там окрошки нарубила. Может, поснидать хочешь?

— С квасом? — на автомате уточнил парень.

— Это там, у Москвы на квасе её делают. А мы тут всё больше по-кавказски, на кислом молоке, — усмехнулась женщина. — Но и на квасе бывает.

«Такую я ещё не пробовал», — усмехнулся про себя Матвей и, кивнув, ответил:

— Давай.

Получив в руки широкую глиняную миску с окрошкой и толстый кусок духмяного ржаного хлеба, парень осторожно зачерпнул деревянной ложкой предложенное блюдо и, отправив его в рот, настороженно прожевал. К его огромному удивлению, окрошка оказалась неожиданно вкусной. Прежде ему ничего подобного пробовать не доводилось. Родителей он потерял рано, а бабка готовила обычные блюда, принятые в центральной России. Да и прожила она не долго. Ушла следом за детьми, пережив их всего на три года.