— Ты когда меня соборовал, святой водой окроплял? — спросил парень, глядя попу в глаза.

— А как же!

— А вода та и вправду святая была, или из соседнего колодца набрал? — снова поддел его Матвей.

— Ты… говори, да не заговаривайся, — снова зарычал поп.

— А я не заговариваясь. Я знать хочу, всё ли по канону сделано было, — рыкнул Матвей в ответ.

— Всё. Как положено, — помолчав, тряхнул поп широкой бородищей.

— Так чего ты теперь от меня хочешь? — возмутился парень. — Сам говоришь, всё по канону делал. Предметы святые меня не пугают. Чего больше-то?

— Выходит, думаешь, что всё Божиим соизволением случилось? — подумав, осторожно уточнил священник.

— Ну, бесовского во мне сейчас точно ничего нет, — пожал Матвей плечами. — Вот стану ходить нормально, и на службу приду. Да и не сейчас искать надо.

— А когда? — снова насторожился поп.

— Когда случилось всё. Сразу. В ту же минуту. А теперь только гадать можно, как оно произошло и с чего так получилось.

— Сразу, — криво усмехнулся поп. — Меня только к вечеру позвали.

— Неужто прежде такого не случалось? — помолчав, осторожно уточнил парень. — Ведь наверняка было, что людей и прежде молоньей лупило.

— Бывало, — помолчав, кивнул священник. — Но люди те не выживали. Кто сразу помер, а кого в пыль спалило. Вот и думай теперь.

— А чего мне думать? — пожал Матвей плечами. — Видать, решил Господь, что я дело своё в этой жизни ещё не исполнил, вот и отправил душу обратно, на дожитие. Может, я ещё им предназначенное не исполнил?

— А ты, значит, знаешь, что исполнить должен?

— Ты б не богохульствовал, — зарычал вдруг Матвей. — Промысел Божий человеку простому знать не дано. Да и ты, хоть и духовное лицо, а помыслов его знать не можешь.

— Кх-м, так-то оно верно, — неожиданно смутился поп. — Но ведь такое дело без присмотра я оставить никак не могу. Сам понимать должен.

— Так ты и не оставил. Приходил, смотрел, наблюдал, как я себя крестом осеняю, — усмехнулся Матвей, широко перекрестившись. — Иконы вон, испокон веку в киоте стоявшие, сам видишь. Хочешь водой святой окропить? Кропи. Слова против не скажу. А больше ничего ты тут сделать не можешь.

— В Екатеринославе мощи святые хранятся. Тебе б съездить туда, да поклониться им, — ехидно прищурившись, неожиданно предложил поп.

— Я по двору-то еле ползаю, а ты меня в дальнюю дорогу гонишь, — возмутился Матвей. — Да и бате сейчас не до поездок таких. Вот приду в себя, там видно будет.

— А я тебя сам туда свезу, — тут же нашёлся поп.

— А приход, значит, бросишь, — ехидно усмехнулся Матвей. — А ежели кто помрёт, не приведи господи, или жениться надумает? Это ведь не на один день поездка.

— Выкручиваешься? Ехать не хочешь? — неожиданно наехал на него поп.

— Смысла не вижу, — равнодушно пожал парень плечами. — Или ты решил, что святая вода там и святая вода тут разной святости? А может, и вправду в соседнем колодце её набираешь, вот и не веришь? — не остался он в долгу.

— Уж больно ловок ты со словесами стал, — поперхнувшись, высказался поп.

— Всегда таким был, да только с тобой говорить не доводилось. Да и не о чем нам спорить было, — криво усмехнулся Матвей.

— Ладно, поглядим, что дальше будет, — чуть подумав, свернул поп разговор и, поднявшись, вышел из дома.

— Чего от тебя долгогривому надо было? — едва переступив порог, с ходу спросил вошедший Григорий.

— Думает, что я жив остался только происком лукавого, — презрительно фыркнул парень.

— От дурак-то, прости господи. Всё ж у него на глазах было, — возмутился кузнец.

— Вот и я ему о том говорил, — вздохнул Матвей.

— А он чего?

— Предложил мне в Екатеринослав ехать. Святым мощам поклониться.

— Не до того сейчас. Но съездить, может, оно и неплохо было б, — подумав, проворчал казак.

— Вот в себя приду, и можно будет скататься, — пожал Матвей плечами.

— Бог с ним. То дела не скорые, — сменил кузнец тему. — Ты давеча про булат говорил. Как думаешь, получится у тебя его отковать?

— Не знаю, бать, — помолчав, вздохнул парень. — Тут ведь всё самому смотреть да пробовать надо. Оно ж не на бумажке записано. Оно тут у меня сидит, — закончил он, для наглядности постучав себя пальцем по виску. — Ты пруты отковал?

— Готово всё уже.

— Тогда ещё угля каменного найди. Только такого, чтобы на сломе как стекло блестел.

— Знаю такой. Жарко горит, но для него и меха качать надо шибко.

— Угу, да только он нам не только для ковки нужен будет. Его надо в пыль смолоть, чтобы при ковке заготовку посыпать.

— В пыль, значит? И много той пыли надобно?

— С ведро, не больше.

— Добре. Будет тебе пыль угольная, — подумав, решительно кивнул мастер.

— Бать, а с чего ты мне вот так запросто поверил? — подумав, решился спросить Матвей. — Сам знаешь, что прежде про булат я только слышал. А видеть его мне толком и не доводилось.

— Мечта то моя, — помолчав, тихо вздохнул кузнец. — Всегда хотел секрет булата узнать. Чтобы сковать шашку. Настоящую. Которой любого ворога вместе с саблей от плеча до пояса развалить можно.

— Даст бог, сложится, батя, — так же тихо отозвался Матвей.

Кивнув, Григорий вздохнул и, махнув рукой, широким шагом вышел из хаты. Глядя ему вслед, парень сглотнул неожиданно вставший в горле ком и, покачав головой, еле слышно проворчал:

— Блин, неужели меня сюда именно из-за этого перекинуло?

Резко навалившаяся дурнота заставила его бросить заготовку и инструмент и откинуться на стену. Даже просто усидеть на месте для него в такие моменты было сложно.

— Твою мать! Да когда ж это кончится? — прохрипел он, пытаясь отдышаться. — Это уже не контузия, это хрень какая-то.

Дурнота медленно отступила, и Матвей, тяжело поднявшись, проковылял на кухню. Напиться. Жадно выхлебав два ковша воды, он утёр лицо ладонью и, отдышавшись, вернулся на место.

Мать весь день крутилась по хозяйству, успевая обиходить всю скотину и птицу, а после пробежаться по огороду, а отец не вылезал из кузни, выполняя заказы соседей на утварь и инструмент. Оружие заказывали ему редко, но в этом случае он мог не выходить из кузни сутками. Потому и клинки от него ценились.

Так что днём Матей был обычно предоставлен самому себе. Мать, точнее, прапрабабка, убедившись, что постоянного присмотра за ним не требуется, вернулась к обычному ритму жизни. И надо было признать, что работы по хозяйству ей хватало. Отец кроме кузни и работы в поле иным и не занимался. Но его профессия кормила всю семью и, надо признать, кормила серьёзно. За хороший инструмент станичники платили не скупясь. Так что в доме всегда было всего в достатке.

Выглянув в окошко, Матвей убедился, что Настасья застряла на огороде, и, выйдя на середину комнаты, принялся отрабатывать разминочный комплекс. Это тело нужно было срочно приводить в порядок. Ползать всю оставшуюся жизнь морёным тараканом парень не собирался. Не для того он изводил себя на тренировках до кровавой пелены в глазах, чтобы стать инвалидом в новой жизни. Тело нехотя, со скрипом, но слушалось. Матвея то и дело бросало в испарину, но он упрямо продолжал гнать комплекс, заставляя свой организм подчиниться воле.

* * *

Спустя три месяца после всего случившегося Матвей вдруг заметил, что его тело вдруг стало приходить в норму. Исчез тремор в конечностях, приступы головокружения и тошноты стали очень редкими, и мышцы начали наливаться силой и приобретать рельеф. Прежде, уже вернувшись из армии, он регулярно посещал тренажёрку и старался держать себя в форме. Так что, едва заметив наступившие улучшения, парень на радостях принялся изводить себя тренировками, торопясь вернуть себе прежние кондиции.

Заметили эти улучшения и родители. Наступившая осень требовала срочно озаботиться заготовкой продуктов на зиму. А главное, пришло время сбора хлеба. Услышав, что Григорий собирается в поле, Матвей сам напросился с отцом. С сомнением посмотрев на него, кузнец задумчиво хмыкнул и, качнув роскошным смоляным с проседью чубом, проворчал:

— Ты литовку-то в руках удержишь?

— С божьей помощью, батя, — хмыкнул Матвей в ответ.

— Добре. Ежели что, хоть по хозяйству управляться будет кому, — махнул Григорий рукой, соглашаясь.

Настасья спорить даже не пыталась. Мужики решали свои дела, и влезать в разговор ей было не след. Только когда отец ушёл проверять телегу, женщина быстро подошла к Матвею и, тронув его за рукав, тихо попросила:

— Сынок, ты бы не спешил так. Едва жив остался. Посидел бы ещё дома.

— Справлюсь, мам, — вздохнул парень, усилием воли заставляя себя назвать её матерью. — Ты ж слышала, ежели что, по хозяйству займусь.

Устало кивнув, Настасья взъерошила ему заметно отросшие волосы и, чуть улыбнувшись, предложила:

— Давай постригу. А то оброс, как наш барбос.

В ответ Матвей непроизвольно улыбнулся. На подворье кузнеца, в будке, на длинной цепи, сидел кудлатый кавказский волкодав. Громадная псина, способная в одиночку порвать волка. Настасья регулярно стригла его, чтобы кобель не получил теплового удара. Шерсть у собаки была густая и длинная. Из той шерсти женщина вязала очень тёплые носки, так что сравнение было достаточно комично.