— Выходит, дядька Елисей за палача Стёпке стал? — помолчав, высказался Матвей.

— От ведь дурень, прости господи, — снова выругался кузнец. — Елисей в той замятне вас спасал, да дело облегчал. И Аверьяну тоже. Не пришлось ему позор принимать, кабы сына на большой круг потащили. Конец-то всё равно один. Аверьян потому и за инструмент теперь заплатить не может. Всё, что в кубышке было, на поминки да молебны отдал, чтобы хоть так грех его замолить.

— Я понял, батя, — помолчав, кивнул Матвей.

— Что понял?

— Всё. А главное, он теперь не станет нам мешать.

— Ты о ком сейчас? — насторожился кузнец.

— О Стёпке. О ком ещё, — отмахнулся Матвей. — Это ведь он один из тех, что по станице воду мутят, про меня дурь всякую придумывая.

— Знаю, — кивнул Григорий, заметно помрачнев.

— А дядьке Елисею за ту смерть ничего не будет? Коситься на него не станут? — на всякий случай уточнил Матвей.

— Ничего, — решительно отмахнулся кузнец.

— Выходит, он всё по закону сделал? — продолжал допытываться парень.

— По нашему закону, — кивнул Григорий. — Ты не забывай, Матвейка, что у нас свой закон. Казацкий. И порой он посуровее государственного будет. Нас потому службы всякие имперские особо и не достают. Знают, что со своих мы строже спрашиваем. Сами.

— С Терека, как с Дону, выдачи нет, — понимающе усмехнулся Матвей, вспомнив слова, сказанные одним из старшин жандармскому подполковнику.

— Верно. И не забывай того, — наставительно кивнул Григорий.

— Ну, раз так, давай тогда косу ковать, — улыбнулся парень.

— Ну, коваль из тебя пока… — грустно усмехнулся кузнец.

— Ну, хоть клещами придержу, а ковать ты станешь, — вздохнул Матвей.

— Добре. Сейчас заготовку подберу, — чуть подумав, согласился мастер.

Порывшись в запасах, Григорий вытянул из кучи железа подходящую полосу и, подсыпав в горн угля, сунул в него заготовку. Матвей, встав к мехам, принялся качать их. Сильно и равномерно раздувая пламя. Выждав, когда полоса металла нагреется, кузнец сделал сыну знак, и Матвей, подхватив заготовку клещами, одним слитным движением переложил её на наковальню.

Григорий взмахнул средним молотом, и кузня озарилась вспышкой искр. Начерно проковав косу, мастер отобрал у парня клещи и, сменив инструмент, принялся выводить режущую кромку. Теперь ему и одному работы было на пару часов. К вечеру новая коса была готова. Плавно опустив её в масло для закалки, Григорий дождался, когда она остынет, и, оглянувшись на сына, улыбнулся:

— Всё, Матвейка. Утром отобьём её, заточим, и будет Аверьяну новый инструмент. Гаси горн. Вечерять пора.

Кивнув, Матвей старательно разворошил угли, давая им прогореть, и, прикрыв на всякий случай заслонку, принялся собирать инструменты. Умывшись из бочки, они прошли в дом, где Настасья уже накрывала на стол.

Утром, выбравшись во двор, Матвей прошёлся по хозяйственным постройкам и, убедившись, что тут и без него всё в порядке, снова поплёлся в кузню. Сидеть без дела не позволяла деятельная натура парня. Григорий, едва увидев сына, понимающе усмехнулся и, откладывая молоток, проворчал:

— Ну чего ты маешься? Шёл бы в хату. Всё одно тебе пока дел по плечу и нет вовсе.

— Знаешь же, батя, не могу я просто так сидеть, — буркнул парень, усаживаясь на чурбачок, заменявший им в кузне табурет.

— Знаю, сын. Да только нельзя тебе пока спину напрягать.

— Помню я, что дед Святослав говорил, — отмахнулся Матвей. — Я уж голову себе сломал, придумывая, чем заняться. Вон, Буян совсем уже застоялся, а мне его и не погонять толком.

— За то покоен будь, — рассмеялся кузнец. — Я его то и дело в оглобли ставлю. Жеребец сильный, так что груза прёт больше, чем иная пара вывезет.

— Ну, хоть так, — махнул Матвей рукой, отлично понимая, что иного способа регулярно тренировать жеребца пока просто нет.

Не мать же в седло сажать, для прогона. А самому кузнецу было не до того. Дело шло к зиме, и станичники торопились поправить сельхозинструмент и оружие. Помолчав, Матвей с интересом посмотрел на отца и, усмехнувшись про себя, тихо попросил:

— Бать, а расскажи про пращура.

— Это про первого? — удивлённо уточнил кузнец.

— Ага. А то мне все его поминают, а я толком и не помню ничего. Перед людьми стыдно.

— Так, а чего тут рассказывать? — проворчал Григорий, почесав в затылке. — Был такой казак, характерник. Пластуном в войске казачьем служил. От него весь род наш и пошёл.

— А давно это было?

— Так ещё до того, как на Русь греки с верой христианской пришли. В то время по этим степям хазары кочевали. Вот с ними они тут и резались.

— А как он характерником стал?

— А вот про то только он да пращур наш ведает, — решительно отрезал кузнец.

— А как он вообще в этих степях оказался? — не унимался Матвей.

— Так не помнит уж никто, — смутился Григорий. — Был разговор, что прежде он в княжеской сотне служил. Десятником стал. А после чем-то не угодил тому князю. Тот велел его в железа заковать да казнить после, а Елисей пробился на коня и ходу. Так и ушёл. Ну, а после уж в эти места пришёл и к ватаге местной прибился. Тут ведь в те времена всякого народу хватало. И ногайцы, и хазары, и просто беглые из всех концов Руси-матушки. Про горцев и поминать не стоит. Они тут от создания времён жили.

— Выходит, он изначально воином был? — уточнил парень.

— Был такой разговор. А после, когда тут осел, бабу себе нашёл, оженился, и род наш от него пошёл.

«Что-то я не помню, когда на Руси князья появились, — проворчал про себя Матвей, ероша чуб. — До крещения или после? Вроде до. Ну да. Тут в каждом поселении больше десятка дворов свой князь был. Потому всякие неприятности и случались. Поселений много, князей ещё больше. А богов всяких целый пантеон. Вот и резались, кто круче и чей бог сильнее. Крещение потому и устроили, чтобы хоть от этой проблемы избавиться. А то под каждой ёлкой своему идолу молились и свои обычаи блюли».

— Бать, а в пращура тогда многие верили? — осторожно поинтересовался парень.

— По-всякому было, — едва заметно усмехнулся кузнец. — Но Елисей в него верил. Он громовую стрелу носил. Такие только те воины носить могли, кто ему посвящён был. Вроде как божий воин. У них и обычаи воинские свои были.

— Громовая стрела, это оберег из кремня? — уточнил Матвей, судорожно роясь в памяти.

— Она, — кивнул Григорий. — Мне её не носить. Крещёный я. Да и тебе не надеть. А вот в прежние времена, бывало, что её вместе с крестом носили.

— И что? Попы это терпели? — заинтересовался парень.

— По-всякому бывало, — усмехнулся Григорий. — Иной раз смолчат, а кто из попов погонористее был, так норовил епитимью наложить. Да только проку с того мало было. Вои, они завсегда своим укладом жили. Да и князья тому не особо противились. Понимали. Вой без особой веры слаб.

— Выходит, и характерником пращур стал только потому, что в пращура истово верил? — вернулся Матвей к самому интересному.

— Может, и так. Кто ж теперь скажет? — развёл кузнец руками.

* * *

Такого странного чувства Матвей ещё никогда не испытывал. Больше всего ему хотелось бросить всё и бегом бежать туда, куда его так сильно тянет. Куда именно, он и сам толком не понимал, но точно знал, что стоит только выйти за околицу, и он будет точно знать, в какую сторону идти. Григорий, заметив его странное состояние, отозвал парня в сторонку и, приперев к стене сарая, тихо спросил:

— Ты чего такой, краше в гроб кладут?

— Тянет, бать, — решившись, честно признался парень.

— Чего тянет, спину что ли? — не понял казак.

— Нет. Душой куда-то тянет.

— Куда?

— Из станицы, за околицу, — развёл парень руками.

— От оно как, — задумчиво протянул Григорий. — Видать, срок пришёл. Добре. В дом ступай, одевайся. Я скоро.

— Мамке чего сказать? — на всякий случай поинтересовался Матвей.

— Так и скажи, к деду поедем. Она и так всё знает.

— Может, не надо про деда? — усомнился парень.

— Промолчишь, она ещё шибче шум поднимет, — отмахнулся Григорий. — Настя за тебя кому хошь глотку порвёт. Волчица, а не баба. Всегда такой была.

— Понял, бать. Раз так, значит, и скрывать не буду, — поспешил заверить Матвей.

Парень вернулся в дом, чтобы переодеться для выхода и собрать оружие, а кузнец кинулся на конюшню, запрягать коней. Дело было под Рождество, и зима давно вступила в свои права. Но в степи зима особая. Тем более в предгорьях Кавказского хребта. Резкий, порывистый ветер сметал с полей весь снег, собирая его к низинках и распадках, а температура редко опускалась ниже нуля. Но и этого вполне хватало, чтобы крепко замёрзнуть, выйдя из дому, неправильно одевшись.

Сильный ветер моментально выдувал из-под одежды всё тепло, заставляя тело ёжиться от холода. Так что овчинный полушубок под широкий ремень, бурка и крепкие войлочные ичиги были в самый раз. Увидев сборы сына, Настасья разом вскинулась и, приняв свою любимую позу, кулаки в бёдра, мрачно поинтересовалась:

— И далёко это вы собрались?

Вопрос этот был задан не просто так. Казачка, будучи полноправной хозяйкой в собственном доме, тут же приметила, что парень сложил на лавку у двери не только свои, но и отцовские вещи.