— Послушай! — сказала она, подняв голову от своих конспектов. — Ты, случаем, не в курсе, что значит английское слово revelation?

Удача — кляча: садись да скачи! Так же было и с моим дальтонизмом, который на протяжении многих лет причинял мне известные неудобства («Дети, видите вон там красивые анемоны? Кто сказал „нет“?»), но в критический момент спас, не позволив офицеру-кадровику определить меня в пограничники.

То же самое произошло, когда Яара обратилась ко мне с вопросом. Годы спартанского англосаксонского воспитания, ведра чая с молоком, хронический эмоциональный запор и глубоко въевшееся ощущение себя чужаком, перенятое от родителей, которые и через тридцать лет после переезда из Брайтона продолжали чувствовать себя иностранцами и по-прежнему разговаривали между собой на смеси иврита с английским…

Все это в единый миг сработало в мою пользу.

Я объяснил, что revelation означает «открытие» или «откровение». Ее это вроде бы полностью удовлетворило, и тогда я быстро добавил, что это слово может также использоваться в значении «разоблачение». Все зависит от контекста.

Она прочитала мне все предложение. Потом еще одно, с которым у нее возникли трудности. Потом я дал ей свой номер телефона: вдруг ей снова понадобится моя помощь, и — о, счастье — она позвонила в тот же вечер, и мы говорили о самых разных вещах, и разговор тек, как вино, а потом мы начали встречаться, потом поцеловались, потом занимались любовью, а когда мы валялись на лужайке перед Академией музыки, она положила голову мне на живот и стала выстукивать на моем бедре фортепианную мелодию, доносившуюся из репетиционного класса, и купила мне голубую рубашку, потому что «хватит ходить в черном», и все это время я искал подвоха: как случилось, что девушка, служившая живым опровержением теории Черчилля о трех четвертых («Девушка не может быть одновременно и красивой, и умной, и в постели что надо, и при этом свободной. Один из четырех элементов всегда отсутствует»), — так вот, как случилось, что такая девушка выбрала именно меня? Я знал, что за несколько месяцев до знакомства со мной она рассталась с гитаристом, который пять лет мучил ее изменами, но в кампусе хватало ребят привлекательнее меня, готовых ее утешить. И вообще, история с ветреным гитаристом казалась мне неправдоподобной. Кому придет в голову обманывать такую девушку? Как вообще можно желать кого-то, кроме нее, кроме нее одной?

* * *

Амихай торопил меня. Все остальные уже вернули ему ручки.

Я перечитал свое первое пожелание и быстро дописал:

2. К следующему чемпионату я хочу жениться на Яаре.

3. К следующему чемпионату я хочу, чтобы у нас с Яарой был ребенок. Желательно девочка.

— Ладно, а что дальше? — Офир дождался, пока я не отдам ручку, и запустил ладонь в свои кудри.

— А теперь сдавайте мне свои бумажки, — сказал Амихай. — Я сложу их в коробку и сохраню до следующего чемпионата.

— Почему именно ты? — спросил Офир.

— Потому что я самый надежный из вас.

— То есть? — возмутился Офир.

— Он прав, — успокоил его Черчилль. — У него жена, своя квартира, близнецы. Мы до следующего чемпионата точно сменим с десяток адресов, и при переездах наши бумажки затеряются.

— О’кей, — сказал Офир. — Но тогда сперва зачитаем их вслух.

— Шутишь? — не согласился Амихай. — Какой же это будет сюрприз?

— Да хрен с ним, с сюрпризом! — разозлился Офир. — Я хочу знать, что вы написали. Иначе не отдам свою записку.

— Откладывать удовольствие не в твоих правилах, да? — саркастически заметил Амихай и удовлетворенно добавил: — Вот оно, материнское воспитание.

— А ты знаешь историю про чувака, который все время откладывал удовольствие? — парировал Офир. — Жил-был чувак и постоянно откладывал на завтра удовольствие. Откладывал, откладывал, откладывал — пока не помер.

— У меня идея, — вмешался Черчилль, пока Офир с Амихаем не увязли в очередной словесной баталии: во время этих перепалок, внезапных и по большей части бессодержательных, они изливали друг на друга столько злости, что это ставило нас в тупик. — Пусть каждый прочтет только одно из трех желаний. Так сохранится элемент сюрприза, но кое-какое представление о мечтах каждого мы получим. Кажется, у вас, рекламщиков, это называется тизингом?

— Не тизингом, а тизером, — поправил его Офир, и на его лицо легла тень, как всегда, когда ему напоминали о том, чем он занимается.

— Ладно, я первый. — Амихай развернул свой листок. — «К следующему чемпионату я открою клинику альтернативной медицины».

— Ами-и-инь! — воскликнул Черчилль, выражая чувства всех присутствующих.

Мы все надеялись, что желание Амихая сбудется. Если он все-таки откроет свою клинику, то хотя бы перестанет проедать нам плешь бесконечными разговорами на эту тему.

Офир развернул свой листок:

— «К следующему чемпионату я сделаю рекламе ручкой и издам книгу рассказов».

— Книгу рассказов? — удивился я. — Ты вроде собирался снять про нас фильм?

— Собирался. Но сюжет фильма построен на том, что один из нас… гибнет в армии. И ты обещал, что если никто из нас не… то ты…

— Если это еще актуально, я готов умереть в любую секунду, — предложил я (и стоило мне это произнести, как по спине пробежала сладкая дрожь, как всегда, когда я размышлял о вероятности смерти).

— Брось, не надо! — сказал Офир. — Я в последнее время все больше склоняюсь к сочинению рассказов. У меня полно историй, но, когда я в одиннадцать вечера прихожу домой с работы, нет сил даже компьютер включить.

— Поддерживаю! — подбодрил я его. — До следующего чемпионата у тебя куча времени. В любом случае переводчик на английский у тебя уже есть.

— Спасибо, друг. — Офир похлопал меня по плечу, и глаза у него заблестели. — Ты даже себе не представляешь, как нам повезло…

Черчилль быстро, пока Офир не пустил слезу, развернул свой листок.

— «К следующему чемпионату, — прочитал он самым серьезным тоном, — я планирую трахнуть как минимум двести восемь девчонок».

— Сколько-сколько? — захохотал Амихай. — Двести восемь? А почему не двести двадцать две? Или триста для ровного счета?

— Сам смотри, — объяснил Черчилль. — Четыре года, в году пятьдесят две недели. Одна девчонка в неделю — итого двести восемь. Да ладно, я пошутил. Вы что, правда поверили, что я потрачу желание на то, что произойдет и так?

— Прикалываешься, значит? — угрюмо спросил Амихай. Человеку, до скончания дней обреченному терпеть печальную Илану, мысль о том, что можно уложить в постель двести восемь разных женщин, наверняка туманила воображение.

— Само собой, — хохотнул Черчилль и зачитал свою записку: — «К следующему чемпионату я хочу провести громкий процесс. Имеющий большое общественное значение. Я хочу принять участие в деле, которое обернется социальными переменами».

Офир и Амихай восхищенно покачали головами, а я подумал, что мне после заявления Черчилля особенно неловко вслух называть свои желания.

— Давай, твоя очередь, — обратился ко мне Амихай.

Я посмотрел на свой листок. Хорошо хоть, не надо озвучивать все три пункта программы.

— «К следующему чемпионату я хочу по-прежнему быть с Яарой», — промямлил я.

Разумеется, они дружно на меня накинулись.

— Слушай, это несерьезно! — воскликнул Офир. — Мы знаем, что никакой Яары не существует!

— Пока мы ее не увидим, это желание не имеет силы, — вынес свой вердикт Черчилль.

— Наверняка какая-нибудь уродина, — заявил Офир, — потому он ее и прячет. — Он посмотрел на меня — обижусь или нет?

— Спорю на что хочешь, она косая, — предложил Амихай.

— У нее задница размером с аэродром.

— Сиськи до колен.

— Плечи как у грузчика.

— Она вообще мужик, поменявший пол. Раньше ее звали Яар.

— Ладно, — сказал я, — сдаюсь. Во вторник приглашаю вас всех к себе. Познакомитесь с ней.

Но в понедельник я перенес встречу на следующую неделю, сказавшись больным, а потом отменил и ее, под тем предлогом, что мы обещали навестить ее родителей в Реховоте. Конец моим метаниям положила сама Яара, полушутя-полусерьезно заметив:

— Я начинаю думать, что ты меня стыдишься.

— Не дури! — сказал я.

— Тогда почему ты не хочешь познакомить меня со своими друзьями? — спросила она.

— Я как раз очень хочу, — ответил я. — Просто пока не получается.

— Вот и я хочу. Ты столько о них говоришь.

— Разве? — удивился я.

— Да ты их упоминаешь чуть ли не через слово. И гостиная у тебя увешана их фотографиями, пусть и не лучшего качества. Каждые пять минут один из них тебе звонит, и вы заводите разговор. Не деловой и короткий, как делает большинство мужчин, нет — вы вступаете в настоящую дискуссию. Мне вообще кажется, что между вами очень тесная связь. Или я не права?

— Не знаю, — сказал я. — Иногда мне кажется, что да. Что это на всю жизнь. Знаешь, в прошлом году мы ездили на День памяти в нашу школу, и я заметил, что все остальные компании из нашего выпуска распались, и, пока звучала сирена, только мы стояли рядом, плечом к плечу. Честно говоря, я сам не понимаю, в чем тут дело. То ли мы держимся вместе по инерции, то ли нас сблизили последние восемь лет в Тель-Авиве. С другой стороны, когда мы встречаемся, я иногда сам себя спрашиваю: зачем мы это делаем, какой в этом смысл. Но может, этот бесконечный танец — то сошлись, то разошлись — и есть основа дружбы? Как ты думаешь?