— Очень тонкий анализ, — блеснув глазами, сказала Яара. — Но ты уходишь от темы. В следующий вторник мы приглашаем их на ужин, — непререкаемым тоном добавила она и сняла очки.

Я согласился, потому что был не в силах противостоять этим зеленым глазам и потому что не придумал ни одной отговорки, кроме смутного ощущения, что кончится все это скверно, — ощущения, которое я приписал своему хроническому пессимизму.

Ужин, кстати, удался на славу. Парни с аппетитом уминали приготовленные нами фаршированные овощи, а Яара без труда нашла с каждым общий язык. Вместе с Офиром она посмеялась над снобизмом рекламщиков (как выяснилось, она когда-то работала ассистентом продюсера на съемках ролика о стиральном порошке). С Черчиллем обсудила склонность прокуроров проявлять снисходительность к обвиняемому, если тот принадлежит к числу публичных персон. Амихаю рассказала, что вылечилась от мононуклеоза иглоукалыванием, чем немало удивила обычных врачей. Ко мне она постоянно прикасалась, поглаживала по затылку, клала мне на руку ладонь, опускала голову мне на плечо и даже два раза легонько поцеловала в шею, как будто почувствовала то, что я тщательно скрывал от нее все два месяца, что мы были вместе, — страх ее потерять. Признаюсь, еще никогда в жизни я не был так счастлив.

— Ну, что скажешь? — спросил я, проводив гостей. Звук их шагов еще отдавался на лестничной площадке.

— Прекрасные у тебя друзья, — сказала Яара и обняла меня.

— А подробнее? — поинтересовался я, принимаясь мыть посуду и счищать с тарелок прилипшие остатки фаршированных перцев.

— Офир — очень отзывчивый и добрый, — послышался за спиной ее голос. — Сколько лет он в рекламе? Шесть? В этом циничном мире оставаться таким непросто. Амихай невероятно терпелив. Мне кажется, из него получится отличный специалист по нетрадиционной медицине. В любом случае, — сказала она и обняла меня сзади, — они все, похоже, очень тебя любят. По крайней мере, в этом мы с ними похожи.

— А как тебе Черчилль? — спросил я и почувствовал, как ее руки ослабили, а потом и вовсе разжали объятие.

— Вроде умный парень, — неуверенно сказала Яара.

— Но?… — Я повернулся к ней. Руки у меня еще были мокрые и пахли средством для мытья посуды.

— Я не говорила «но». — Она чуть отстранилась.

— Не говорила, но подумала.

— Забудь. Несправедливо судить о человеке по одной встрече.

Я знал, что она права. И что гораздо легче навесить на человека ярлык, чем допустить, что он сложнее, чем кажется. Но я ничего не мог с собой поделать.

— И все же, — стоял я на своем. — Мы с ним знакомы столько лет, что я плохо себе представляю, какое первое впечатление он производит на окружающих.

— Честно говоря, он показался мне зазнайкой. Как будто смотрит на вас троих свысока. Из VIP-ложи. Я не очень люблю таких людей. Еще мне не понравилось, как он говорит о женщинах. Ты заметил, что политиков-мужчин он называет исключительно «министрами» или «мэрами», а политиков-женщин — или «дурами», или «крашеными блондинками»?

— Возможно, — холодно ответил я.

И хотя я практически вытянул из нее ответ, ее слова вызвали во мне глухое раздражение: слишком уж она поспешила очернить моего друга.

— Ты просто не знаешь, какой он потрясающий парень. После окончания юридического факультета его приглашали работать сразу в несколько частных контор, где он заработал бы кучу денег. Но он поступил в прокуратуру, потому что считал, что это важнее. Пару недель назад, когда проходил финал футбольного чемпионата, мы все написали на листках бумаги, что хотим иметь через четыре года, к следующему чемпионату. Каждый из нас загадал что-то для себя, и только он написал, что хочет совершить что-то значительное, что отразится на жизни всего общества… Так что, может… Может, тебе не стоит торопиться его осуждать?

— А что ты загадал? — спросила Яара.

Ее глаза соблазнительно блестели поверх очков. С тех пор как мы начали встречаться, я впервые позволил себе немного на нее рассердиться, и мне показалось, что это ей, как ни странно, понравилось.

— Секрет, — сказал я, стараясь сохранить в голосе суровость. — Если хочешь узнать, тебе придется остаться со мной до следующего чемпионата, когда мы будем читать эти записки.

— Конечно, останусь. — Яара прижалась ко мне и засунула руки в задние карманы моих джинсов. — Тоже мне, напугал девушку романтикой.

Через две недели она ушла к нему.

По поводу того, как это произошло, существует несколько противоречивых версий.

Черчилль утверждает, что в обеденный перерыв столкнулся с Яарой на улице, и она сказала, что, как ей кажется, во время ужина у нас в гостях у нее возникло превратное впечатление о нем и, если он не против, ей хотелось бы пригласить его на чашку кофе и еще раз с ним поговорить. Черчилль согласился, потому что почувствовал, что для нее это важно. Они зашли в кафе и за разговором не заметили, как пролетело время. Перед тем как проститься, Яара сказала, что между ними осталось много неясностей и почему бы им завтра не встретиться снова и не продолжить беседу.

Со своей стороны, Яара утверждает, что это он через три дня после того ужина позвонил ей и сказал, что, с тех пор как увидел ее, только о ней и думает и потерял покой и сон. Она ответила, что не знает, что ему сказать, а он — что хочет ее видеть. Об этом не может быть и речи, ответила она, они не должны встречаться тайком от меня. Тогда он взмолился и сказал, что толпы преступников, насильников и прочих убийц выходят из суда оправданными потому, что, с тех пор как он ее увидел, он не в состоянии нормально выполнять свою работу. Она рассмеялась и согласилась встретиться: всего на несколько минут, за чашкой кофе и только из-за насильников. Перед тем как проститься, он сказал, что между ними осталось много неясностей и почему бы им завтра не встретиться снова и не продолжить беседу.

Я полагаю, что правду сказала она.

Но мне хотелось бы верить, что правду сказал он.

Как бы то ни было, они тайно встречались неделю, а потом она пришла ко мне и сказала, что запуталась. Что ей нужно время, чтобы подумать. Пока она говорила, она держала свою изящную шею склоненной. И без конца касалась меня руками. Но очки не сняла ни разу.

Он позвонил в тот же вечер и, как всегда, был точен и убедителен. Он рассказал мне, что произошло. Сказал, что ему очень жаль. Сказал, что знает, что его извинения ни черта не стоят. Сказал, что поймет, если я на какое-то время перестану с ним общаться. Но он надеется, что это время продлится не слишком долго, потому что я его лучший друг. И что это обстоятельство делает его поступок еще более достойным презрения (он употребил слово «презрение» — никто не упрекнул бы его в расплывчатости формулировок).

Я, конечно, бросил трубку. Но это не помогло мне унять дрожь ярости. Как не изменило и того факта, что постепенно мной овладело чувство облегчения.

Моя жизнь вернулась в прежнее спокойное русло (кое-кто назвал бы ее монотонной), какой и была до того, как в нее ворвалась Яара. Я зарабатывал переводами, которые делал для студентов гуманитарных факультетов. Денег хватало на повседневные расходы, не более того, но я никогда не стремился разбогатеть и не пытался копить. По правде говоря, я вообще ни к чему не стремился. В свои двадцать восемь лет я не представлял себе, кем хочу стать в тридцать. Даже крошечный росток знает, какова его цель, и естественным образом упорно тянется вверх, превращаясь в оливковое дерево. Но я понятия не имел, в каком направлении мне расти. Я полз по жизни, как автомобиль по запруженному в час пик шоссе Аялон, писал диссертацию по философии на тему «Метаморфозы: великие мыслители, изменившие свои воззрения» и каждое лето скупал университетские каталоги в надежде найти более конкретную тему исследования.

В минуту слабости я отправился в одну из контор, которые оказывают помощь в выборе профессии. Пухлощекая и полная энтузиазма дама-консультант изучила мои тесты и заявила, что, судя по результатам, передо мной открыты все двери и я могу стать кем только пожелаю. В том-то и проблема, ответил я. В том, что я ничего не желаю. Тогда она сказала: «Я здесь как раз для того, чтобы помочь вам определиться». — «Вы меня не поняли, — сказал я. — Я ничего не хочу. У меня отсутствует мотивация. Я — как та лошадь, которая стоит в стойле и предпочитает наблюдать за другими лошадьми, а не скакать самой».

Она героически терпела меня на протяжении еще двух консультаций, а потом настоятельно порекомендовала обратиться к психотерапевту. Я кивнул, но ни к какому психотерапевту не пошел. Зачем? Чтобы начать лечение, неважно где — в группе «Анонимные алкоголики» или в пустыне, в рамках тренинга по самопознанию, — вы изначально должны верить в то, что человек способен меняться. Кроме того, я и так знал, что скажет психотерапевт: эмоциональная холодность в семье сформировала у меня хроническую апатию. Тот факт, что в детстве меня недостаточно обнимали и целовали, парализовал мою волю. (Забавно, что на семинаре по литературному творчеству, который я сейчас посещаю, преподаватель называет сдержанность «одним из главных писательских талантов». Он говорит, что чем драматичнее сюжет, тем холоднее должен быть рассказчик. При этом, добавляет он, не следует слишком увлекаться сдержанностью и надо уметь ее преодолевать.)