Если я просыпался, когда за окном было светло, то рядом обязательно сидела мать. Невысокая, с выразительными чертами лица, она всегда пристраивалась на стуле у кровати и щурилась, будто подсчитывая, сколько раз я моргну. Когда наши взгляды встречались, она ограничивалась короткими фразами вроде «Лучше?» или «Включить телевизор?». Помимо этого она почти ничего не произносила и вела себя со мной как-то стесненно, будто боялась затронуть больное место. Сначала я счел ее равнодушной, но потом решил, что раз Макото покончил с собой, то наверняка с ним было что-то не так, а она лишь пыталась осторожно проявить к нему внимание.
Мицуру, старший брат, появлялся ближе к вечеру на несколько часов, чтобы дать матери отдохнуть. Он оказался неразговорчивым и, молча расправившись с ужином и уборкой, сидел спиной ко мне, погрузившись в учебники и справочники. Судя по всему, он учился в выпускном классе, поэтому как-то раз я решил прервать молчание первым и сказал: «Ох уж эта учеба!» Мицуру вдруг сердито зыркнул на меня, резко захлопнул учебник и стремительно вышел в коридор. Может, от стресса перед экзаменами.
Вечером посещать больных разрешалось с семи до девяти. Отец Макото всегда приходил строго в эти часы. Всякий раз, когда он появлялся с неизменно сияющей улыбкой на пухлом лице, вся чересчур огромная для меня одного палата будто озарялась светом. В отличие от матери, отец постоянно смотрел на меня и разговаривал, не заботясь о том, какие подбирать слова. Каждый вечер он повторял: «Как же я рад, что ты ожил, Макото!» или «Я еще никогда не был так благодарен Всевышнему», искренне делился всем, что было у него на душе, а потом уходил в безмятежном настроении. Он пользовался популярностью среди медсестер, которые повторяли на все лады: «Какой хороший папочка!» Конечно, он не приходился мне отцом, но никаких проблем с этим я не испытывал.
В общем, мать, отец и Мицуру произвели на меня разное впечатление, но, кажется, их объединяла огромная любовь к Макото. Ведь что заставляло даже хмурого старшего брата каждый день приходить в больницу, как не любовь?
Хоть для меня это была гостевая семья, в больнице я потихоньку стал осознавать, что ко мне они относятся как к настоящему родственнику.
Можно даже сказать, что это единственное, что я понял в эти сонные, вялые, смутные дни в больнице.
Через неделю моя больничная жизнь кончилась. Вообще-то, поправился я уже давно, но поскольку мой случай оказался особенным (я ожил через десять минут после остановки сердца, что встречается крайне редко), врачи в больнице решили понаблюдать за мной, чтобы поизучать мое состояние. Для них я был чудо-мальчиком, драгоценным пациентом.
— Ты уже один раз умер, — обратился ко мне молодой доктор перед выпиской, потрепав меня за щеку. — Этого хватит, так что не надо снова.
Выписали меня в воскресенье. В ясный осенний день, вскоре после полудня, семья Кобаяси приехала за мной на машине, и мы отправились домой в тихий спальный район. В гостиной, которая сияла чистотой, везде стояли вазы с цветами, а на японском столике выстроились ряды суши, стейков и прочих угощений. Сначала от вида самого обыкновенного дома семьи Кобаяси я немного приуныл: «Да, значит, они точно не богачи…» Все это забылось, когда я оказался объектом их нежной заботы. Я даже воспользовался моментом и выступил с краткой речью от лица Макото: «Спасибо вам всем!» Я почти не разговаривал в больнице, чтобы не выдать себя, поэтому после моего небольшого выступления родители Макото даже прослезились.
В общем, семейная идиллия во всей красе.
Пурапура говорил мне, что обстановка в моей гостевой семье будет зависеть от масштаба ошибки, которую я совершил в прошлой жизни. Мне даже стало казаться, что грех мой был совсем малюсеньким. Наверное, я слишком много пил. Или чересчур много тратил. Или же был жиголо-соблазнителем. Что-то в этом роде.
Единственное, чего я не мог понять, — почему Макото, которому выпало счастье родиться в такой хорошей семье, вдруг решил покончить с собой. Кажется, слово «самоубийство» оказалось в доме под запретом, и никто не заикался об этом. Поэтому иногда я начисто забывал, что Макото решил наложить на себя руки.
Как только стол опустел, мать Макото заботливо обратилась ко мне:
— На ужин я приготовлю твои любимые блюда, Макото. Может, тебе немножко передохнуть? Хочешь, поспи у себя в комнате до ужина.
Я слегка устал от пребывания в тесном семейном кругу, поэтому встретил это предложение с благодарностью.
— Да, пойду отдохну.
Я резко поднялся со стула и вдруг замер как вкопанный.
Ведь я и понятия не имел, где и как в этом доме все расположено.
Что делать?
— Что такое, Макото?
— Тебе плохо?
Кажется, члены семьи что-то заподозрили.
Внезапно — как будто понимая, что настало его время, — у двери гостиной возник Пурапура, на этот раз почему-то в костюме.
Развернувшись, он сделал мне знак рукой. Я хотел кивнуть, но вовремя удержался — похоже, кроме меня, его никто не видел.
Не говоря ни слова, я бесшумно поднялся по лестнице вслед за Пурапурой. Спальня Макото располагалась на втором этаже. Это была комната в европейском стиле площадью в шесть татами. Простая мебель, по большей части черная, небесно-голубой ковер. Яркий свет заливал комнату через многочисленные окна, шторы цвета травы отражали солнечные лучи.
Пурапура остановился перед ними, а я присел на краешек кровати.
— Давно не виделись, — с иронией заметил я. — Вы же вроде бы проводник. Я думал, вы мне все тут покажете и расскажете.
— Такова наша политика, — сразу ответил Пурапура. — Лучше, чтобы у тебя не возникало никаких предубеждений.
Ты сам должен все прочувствовать, а не мы тебе все показывать.
Я снова оглядел Пурапуру с головы до пят. Что-то с ним не то.
— Там, наверху, вы выглядели иначе…
Пурапура усмехнулся на мои слова:
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Честно говоря, когда я появляюсь в земном мире как ангел, то чувствую себя дураком. А ведь люди меня даже не видят!
— И раньше вы как-то повежливее со мной разговаривали.
— Говорят же, что снаружи, то и внутри. Ха-ха, шутка. Так сказать, стараюсь побыть поближе к земле. Давай-ка на «ты». Идет?
— Ага.
Какой же толковый ангел мне попался, удивился я.
Пурапура же вдруг обратился ко мне деловым тоном:
— Как твоя гостевая семья?
— Да неплохо, — ответил я, выпятив грудь. — Пока что все идет как по маслу. Люди хорошие, мать вкусно готовит, комната приличная. Думал, будет куда хуже. И чего это Макото Кобаяси захотел покончить с собой — не понимаю!
Пурапура и бровью не повел.
— Не понимаешь? Просто тебе неизвестно, что творится в семье на самом деле.
— Как это?
— Просто ты ничего не знаешь.
Голос его был такой тихий и безэмоциональный, что я даже вздрогнул.
— В смысле?
— Отец Макото только притворяется. На самом деле он эгоист и думает исключительно о себе. А мать недавно стала изменять ему с инструктором по фламенко. Я об этом.
К горлу вдруг подступила тошнота. Похоже, я переел стейков, и теперь они подняли бунт в желудке. Да, если подумать, суши и стейки — сочетание не самое гармоничное.
…Минуточку, что там говорил Пурапура?
— Похоже, ты пытаешься засунуть голову в песок. — Ангел сердито блеснул глазами. — Хорошо, расскажу тебе подробности. Факты, от которых нельзя скрыться. Причины, по которым Макото Кобаяси решил покончить с собой, сложны и запутанны. И ты не просто вселился в его тело — вместе с ним ты получил и его проблемы.
Безжалостный Пурапура своими словами будто низвергнул меня из рая в ад. Он вдруг присел на подоконник эркера и вытащил из кармана увесистую книжку.
— Что это?
— Пособие для проводников. Здесь описана вся жизнь Макото Кобаяси.
Палец Пурапуры ткнул в одну из страниц.
— Вот. События за несколько дней до его самоубийства.
Я сглотнул слюну.
Мне одновременно и хотелось, и не хотелось узнать, что там.
— Хотя его жизнь и так была полна несчастий, даже в ней настал самый ужасный день. И пусть у Макото имелось множество причин покончить с собой, именно этот день стал спусковым крючком.
После такого претенциозного введения Пурапура продолжил уже спокойнее. Это был рассказ о дне, заслужившем звание худшего в жизни Макото Кобаяси.
— Десятое сентября, четверг. Вечером, возвращаясь из подготовительной школы, Макото Кобаяси заметил Хироку Кувабару, которая шла под руку с мужчиной.
— Какую Хироку Кувабару?
— Ученицу из той же школы, на класс младше Макото. Его первую любовь.
— Хм…
— Она явно заигрывала с этим мужчиной, и Макото встревожился и решил проследить за ними. Оказалось, что они шли в лав-отель [Лав-отель, или отель любви, — гостиницы, сдающие номера парам на короткий срок.]!
— Ой!
— Макото испытал огромный шок. Так и застыл перед отелем, не в силах пошевелиться. И вдруг — новое потрясение. Из того же отеля вышла его мать в обнимку с инструктором по фламенко.
— Она?..
Эта заботливая, добродушная женщина? Даже я поверить не мог, что она способна на такое. А уж как, наверное, был потрясен ее настоящий сын…
— Вечер выдался поистине ужасным. Но удары судьбы на этом не закончились…