— Вот как, — сказала я, уныло откусывая тост.

— Мама говорила, что твой папа — один из ведущих археологов в сфере изучения церковной и дворцовой культуры позднего Средневековья. А твоя мама преподает физику в университете, и она приехала сюда на международную конференцию. И вы из Франкфурта.

— Я в курсе, — ответила я.

— Мм… конечно.

Мы немного помолчали. Я доела тост, запила его чаем и принялась придумывать уместный предлог, чтобы исчезнуть отсюда.

Но он никак не придумывался. Может, потому, что мне стало жалко этого паренька. Он был одет в дорогие шмотки и модные кроссовки, но это совершенно не мешало ему выглядеть нелепым толстяком.

Оказалось, что Маттиас был на три месяца младше меня. Он жил в Мюнхене и еще ходил в школу. Как и я, он на каникулах приехал с родителями в Венецию в надежде, что это будет менее скучно, чем неделями напролет болтаться дома и слушаться тетю.

— В моем случае — бабушку, — сказала я. — И меня тоже это совершенно не порадовало бы.

— Так что у нас, в некотором роде, похожие судьбы. А что ты делаешь здесь, в Венеции, пока твои родители работают?

— Ничего особенного.

Точнее я не могла это выразить. По всем известным достопримечательностям мы уже пробежались с мамой и папой, потому что на выходные у нас всегда была запланирована культурная программа. А на неделе я была предоставлена самой себе. Я просто бродила по округе и каталась на маршрутных теплоходах. Или шаталась по городу пешком, наблюдая за бесчисленными туристами и попутно высматривая интересные магазины.

— У тебя есть какие-то планы? — спросил Маттиас.

— Ну… я хотела бы прилечь немного, прошлой ночью плохо спала, — соврала я.

— А потом?

— Ну не знаю, — едва сказав это, я тут же в этом раскаялась. На лице Маттиаса явно было написано, что он уже представил, как мы занимаемся чем-нибудь вместе. Так что я быстро продолжила:

— Может, пойду куплю себе туфли.

Покупать туфли — чисто женское занятие. Ни один семнадцатилетний парень нормальной ориентации не пошел бы с девушкой в обувной магазин.

— Так я могу пойти с тобой, — с энтузиазмом сказал он. — Я так люблю покупать обувь!

Я вздрогнула.

— Ну ладно, — против воли сказала я. — Тогда встретимся через час в лобби отеля.

* * *

Туфли нужны всегда, так что мне в общем-то и не пришлось себя уговаривать. Напротив. К тому же, в Венеции чудесные обувные магазины, с моделями, которые в Германии вряд ли купишь на каждом углу. К сожалению, цены в Венеции тоже не такие, как в Германии. Другими словами, покупать здесь туфли влетает в копеечку. Но в моем распоряжении была почти вся сумма, которую я получила на день рождения от двух бабушек, одной двоюродной бабушки, крестного папы и, разумеется, от родителей, так что кое-какие деньги у меня все-таки водились. Два года назад я решила просить на день рождения и Рождество только деньги, так что время от времени я могла позволить себе крупные приобретения, например, этот айпод, который купила недавно. Или, вот как теперь, новые туфли.

Когда я вышла из лифта в лобби, Маттиас уже стоял у выхода с выражением неуверенности на лице, как будто боялся, что я передумала. Увидев меня, он улыбнулся до ушей, показав поразительно белые, идеальные зубы.

— А вот и ты!

Отель находился в районе Дорсодуро, недалеко от Гранд-канала. Мы направились в сторону Академии [Музей в Венеции. (Прим. автора.) // «Макс вошел в мою жизнь в первые дни на Вилла-Сёра, кажется, в 1934–1935, а может, и в 1936–1937 годах. Я изобразил его таким, каким он был, возможно, беспощадно и наверняка символично. Меня многие спрашивают, что произошло с Максом впоследствии. Не имею ни малейшего представления. Я допускаю, что он был убит немцами, когда они оккупировали Францию. // Естественно, он был не первым в своем роде из тех, кого мне довелось встречать во времена моего бродяжничества. Он напомнил мне о моей службе в течение четырех с половиной лет в телеграфной компании, о тысячах покинутых и заброшенных, с которыми мне посчастливилось тогда познакомиться. Я говорю „посчастливилось“, потому что именно от презираемых и заброшенных я узнавал о жизни, о Боге и о том, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным».]. Моторные лодки с треском проносились мимо, вспенивая воду. Летняя жара тяжело опустилась на канал, и солнце отбрасывало на волны волшебные золотые отражения. По обеим сторонам канала возвышались изысканные старые палаццо, словно роскошные декорации для деловой суеты, которая царила на воде.

— О, смотри! — крикнула я. — Красная гондола!

Маттиас вытянул шею.

— Правда? Где? Я думал, все гондолы в Венеции должны быть черными.

То же самое рассказывали и нам, еще на самой первой экскурсии, в которую входила и поездка на гондоле. Экскурсовод сообщил, что когда-то в Венеции были гондолы самых разных цветов. Но в 1633 году Большой совет Венеции издал закон, по которому все гондолы нужно было перекрасить в черный. Он действует и сегодня.

Но откуда тогда в Гранд-канале взялась красная гондола?

На мгновение я подумала, что мне померещилось, но потом Маттиас тоже ее заметил.

— Надо же! Вот она! — выкрикнул он.

Она проплыла мимо нас посередине Гранд-канала. Гондольер, стоявший на корме, держал длинное весло обеими руками.

Когда гондола приблизилась, я убедилась, что гондольер выглядит так же необычно, как и его лодка. В отличие от остальных венецианских гондольеров он не был одет в форменный костюм — плоскую шляпу с лентой, полосатую рубашку и темные штаны. Вместо этого на нем были своеобразный тюрбан, длинная белая рубашка, жилетка с золотыми шнурами и бриджи, которые оставляли открытыми его костлявые голени. Он был худой, как щепка, и старый, по моей оценке — за семьдесят, вообще удивительно, что он мог грести с такой скоростью. К тому же, он видел только одним глазом: другой, как у какого-нибудь пирата, прикрывала черная повязка.

Но самым примечательным было вот что: почему-то он казался мне знакомым, хотя я понятия не имела, где могла его видеть.

— Ну и странный тип, — сказал Маттиас.

— Явно к воскресенью готовится, — рассудила я. Мне тут же вспомнилось, что приближается «Regata Storica» — Историческая регата, которая каждый год, в первое воскресенье сентября, собирает в Венеции местных жителей и туристов. Множество лодок отправляются в историческое плавание по Гранд-каналу, разукрашенные, как сотни лет назад. Мама уже говорила, что мы тоже пойдем посмотреть.

— Верно, — сказал Маттиас. — «Regata Storica». Ты пойдешь?

Я сказала «да», и он тут же заявил, что и сам хочет посмотреть. Я невольно задалась вопросом, не собирается ли он ходить за мной хвостом с утра до ночи следующие две недели.

— Собственно говоря, я совсем не хочу покупать туфли.

— А что тогда?

— Не знаю. Может… — Не важно, самое главное, что-нибудь, что можно купить побыстрее, чтобы потом снова вернуться в отель. Настроение выбирать новые туфли пропало у меня не только из-за Маттиаса. На самом деле с ним-то все было в полном порядке. Общительный, дружелюбный, то и дело отпускает шутки, над которыми я не прочь посмеяться. Но только что, взглянув на красную гондолу, я ощутила странный зуд в затылке, и он никак не проходил. Мне отчаянно захотелось где-нибудь спрятаться.

Мы прошли мимо поворота на узкую улочку, которой я раньше не замечала, хотя уже не раз обошла окрестности площади Сан-Марко. Мое внимание привлекла раскрашенная на старинный лад табличка, которая висела над дверью магазина.

— Это магазин масок, — сказала я. — Забавно. Когда я прошлый раз тут проходила, я его не заметила.

— Хочешь купить себе маску? Вместо туфель?

— Хм… Да, почему бы и нет.

Так и получилось, что я решила откопать себе что-нибудь в старом магазине, переполненном масками и винтажными костюмами. В воздухе висел запах пыли, будто все вещи находились здесь уже не первый год и никто ими ни разу не интересовался. Поношенные накидки, затрепанные боа из перьев, необычные кофты из расшитого бархата. И маски. Великое множество масок. Здесь были типичные венецианские маски, которые надевают на карнавал, многие из них — с длинными, вытянутыми носами, другие — отделанные золотом, с симметричными чертами лица, а еще — черно-белые полумаски, которые скрывали только верхнюю часть лица. Были и маски, которые изображали зверей и сказочных персонажей.

— Кошка, — сказал чей-то хриплый голос.

Я резко обернулась и увидела, как из полутьмы магазина вынырнула пожилая женщина. Ее сутулая фигура и собранные в тонкие пучки седые волосы показались мне странным образом знакомыми, хотя я понятия не имела, где я могла ее раньше видеть. Похоже, такое случается со мной в Венеции все чаще. Сначала тот гондольер, а теперь эта старушка.

У нее почти не осталось зубов, а лицо было исчерчено морщинами, как древний пергамент.

При этом она двигалась удивительно быстро — скрюченными от подагры пальцами она сняла со стойки маску и протянула мне.

— Возьми кошку, дитя.

Это была красивая маска, обтянутая черным бархатом и обшитая по кругу золотистыми нитками, так что казалось даже, будто у нее есть шерсть. Отверстия для глаз окружали крошечные бусинки, а под носом торчали шесть ниточек-усов, совсем как настоящие. Маска держалась на лице с помощью лент. Я примерила ее и обнаружила, что она подходит удивительно хорошо: не соскальзывает, идеально прилегает к лицу и повторяет его форму, будто была сделана специально для меня.

Она выглядела дорогой. Наверняка стоит целое состояние. Я хотела было вернуть ее старушке, но Маттиас опередил меня.

— Сколько она стоит? — спросил он по-итальянски. Повернувшись ко мне, он шепотом добавил: — Всегда нужно поторговаться.

— А сколько может заплатить девочка? — спросила старушка.

— Пять евро, — тут же сказал Маттиас.

— Десять, — возразила я. И, поколебавшись, добавила: — Может, даже двадцать.

Маска определенно стоила этой суммы. Кроме того, именно столько я и отложила на ботинки.