Другой был чуть-чуть ниже ростом, но при этом сложен покрепче. И он вел себя явно агрессивнее. Это стало особенно заметно, когда он вытащил складной нож.
Какая-то женщина увидела это и в ужасе закричала. Тогда это заметили и другие, и толпа взволнованно зашумела. Я задержала дыхание; все больше прохожих останавливались поглазеть на драку.
Оба парня непрерывно орали, и тут коренастый взмахнул ножом в воздухе и угрожающе приблизился к кудрявому. Но тот не отступил ни на шаг и вместо этого широко расставил руки, будто приглашая соперника наконец-то атаковать.
— Вот черт, — в ужасе сказал Маттиас. — Он его сейчас зарежет! Нужно позвонить в полицию!
Коренастый замахнулся ножом, а все последующее произошло так быстро, что едва можно было уследить. Победитель молниеносно схватил противника за руку и вывернул ее, отправив нож в полет по высокой дуге. Одновременно он высоко подпрыгнул и пнул коренастого в колено. Тот со стоном скорчился и, громко ругаясь, растянулся на мостовой.
Судя по всему, кудрявый вполне заслужил надпись на своей футболке. Он поднял голову и с видом победителя огляделся по сторонам. При этом наши взгляды встретились, и у меня снова перехватило дыхание. У него были такие невероятные синие глаза, что если смотреть в них без должной осторожности, в них можно потеряться навечно. Шея внезапно зачесалась так сильно, что я едва могла сдерживаться.
— Ты знаешь этого парня? — прошептал мне Маттиас. — Почему он на тебя так уставился?
Может, лучше спросить, почему я на него так уставилась? Я не могла издать ни звука.
Затем это мгновение окончилось. Победитель подобрал нож своего противника, сложил его и зашагал прочь.
Мама Маттиаса была стройной как тростинка, высокорослой, нордической красавицей блондинкой с зеленовато-голубыми глазами и фарфоровой кожей. Увидев ее впервые, я решила, что она выглядит как актриса. Не знаю, какая именно, но явно какая-нибудь известная. Никакому здравомыслящему человеку и в голову бы не пришло, что Маттиас — ее сын. В лучшем случае он сошел бы за ее носильщика. Три дня назад, когда семейство Тассельхофф заселялось в отель, он, тяжело нагруженный, тащился за своей мамой, держа в правой руке ее косметичку, в левой — чемодан, а под мышкой — саквояж, и все это — из кожи благородного бирюзового цвета, в тон костюму мадам Тассельхофф.
Затем в лобби вошел господин Тассельхофф с остальным багажом, и тут же стало ясно, что он — отец Маттиаса. Он выглядел так же, как Маттиас, только был немного выше ростом, немного толще и носил очки. Подчеркнуто медленно он проговорил:
— Мы заказывали комнату, per favore. Но-мер на дво-их. С до-пол-ни-тель-ной кро-вать-ю. Вы capito?
— Простите, простите, на какую фамилию? — спросила администратор на идеальном немецком.
— Ох… Так… Ммм…ы… да. На имя супругов Генрих Тассельхофф. С сыном.
Мадам Тассельхофф улыбнулась, как будто ей казалось совершенно нормальным, что в супружеской чете Генрих Тассельхофф она не удостоилась даже собственного имени.
Сейчас я уже знала, что ее зовут Юлиана, — потому что каким-то образом за эти три дня ей удалось подружиться с моими родителями. Тассельхоффы случайно встретились с ними вечером в баре отеля. За парой бокалов красного вина они обнаружили, что у них много общих интересов, и вскоре перешли на «ты».
Юлиана Тассельхофф провела мою маму на Биеннале, а папа показал Генриху Тассельхоффу место раскопок в палаццо Тассини. Я сама не испытывала ни малейшего интереса ни к многолюдным художественным выставкам, ни к грудам древнего мусора. Общение с Маттиасом показалось мне меньшим злом, так что мы проводили время вместе. Бегали по городу туда-сюда или плавали по каналам на вапоретто [Вапоретто — маршрутные теплоходы, основной вид общественного транспорта в Венеции.]. Однажды мы отправились на катере к Бурано, а на обратном пути посетили Мурано. На это ушел целый день, хотя я не увидела ничего впечатляющего, кроме множества разноцветных домиков (в Бурано) и еще большего количества разноцветного стекла (в Мурано).
Позже я сильно раскаивалась в том, что вместо этого не отправилась с папой или, по крайней мере, не узнала хоть что-то о находке мистера Бьярнигнокки. Папа коротко упомянул, что он отослал удивительный документ в лабораторию, чтобы проверить его подлинность.
— Представь себе, — произнес он, — его совершенно точно написала женщина, которую зовут так же, как тебя!
— Анна? — несколько глуповато переспросила я.
Он кивнул.
— Но, как я уже сказал, пока не ясно, настоящее ли оно. Проблема в нескольких нарисованных от руки орнаментах, которые, по предварительной оценке, можно интерпретировать как анахронизмы.
Из сказанного я поняла только слово «которые» и пропустила остальное мимо ушей, не став ни о чем расспрашивать.
Отсутствие интереса было отчасти связано с тем, что у меня из головы не шел тот «победитель». Какие у него были синие глаза! Как пластично он двигался! Как он на меня посмотрел!
По меньшей мере я могла благодарить судьбу за то, что чесотка с того момента больше не проявлялась. И за то, что это, похоже, была ложная тревога — не произошло ничего плохого. В связи с этим я постепенно склонялась на сторону мамы, то есть к мнению о периодических нарушениях восприятия. В переводе на нормальный язык это обозначало, что на меня время от времени находит рассеянность. Но с этим я могла смириться. Главное, чтобы это не повторялось.
А потом наступило воскресенье, день Исторической регаты. И тут течение понесло меня неведомо куда. В буквальном смысле.
Генрих и Юлиана решили, что неплохо будет позавтракать вместе, прежде чем отвести нас на представление. Мои родители согласились, так что воскресным утром мы встретились в буфетном зале отеля в убийственную рань. Я чувствовала себя такой уставшей, будто могла бы проспать еще несколько часов, но Юлиана Тассельхофф объяснила, что если не застолбить себе вовремя хорошее место на берегу Гранд-канала, мы увидим в лучшем случае флаги на мачтах, но никак не сами лодки и гондольеров в восхитительных костюмах.
Если бы все получилось как обычно, сообщила она, мы смогли бы наблюдать за представлением из лоджии палаццо, которая выходила прямо на канал. Там жил знакомый Генриха по игре в гольф, который бы с радостью принял нас в своем элегантном доме. Но он, к сожалению, уехал.
— Очень важный политик европейского уровня, — сказала мадам Тассельхофф.
— И банкир, — добавил господин Тассельхофф. — Но в гольф играет с ограниченными возможностями.
— Он инвалид? — спросила я.
Маттиас прыснул в чай.
Папа подавил приступ кашля.
Мадам Тассельхофф смерила меня снисходительным взглядом.
— Это значит, что у него отсутствуют данные для игры в гольф. Так можно сказать почти о каждом, за исключением профессионалов.
— Может, именно поэтому все они катаются по полю в этих машинках, — добавила я. — Так явно проще передвигаться по лужайке, чем на костылях или в инвалидном кресле.
Маттиас, не в силах сдержаться, захихикал.
— Маттиас, не стоит смеяться над другими людьми только из-за того, что они ничего не понимают в гольфе, — резко сказала мадам Тассельхофф.
— Мама, я смеялся, потому что Анна смешно пошутила, — сказал Маттиас.
— С чего ты взял, что она шутит? — возмутилась его мама.
— Да, с чего? — спросила я. — Может, у меня просто от природы пакостный характер. Я уже говорила тебе, что однажды даже осталась на второй год?
— Это исключительно из-за твоей беспримерной лени, — сказала мама. — И из-за твоей достойной жалости дискалькулии.
— О, так она не способна считать? — сочувственно спросила мадам Тассельхофф. — Как ужасно.
— Жить с этим можно, — сказала я. — Кол по математике — вряд ли это можно назвать «ограниченными возможностями», по крайней мере, машинка для гольфа мне не требуется.
— На самом деле я имела в виду тебя, — сказала мадам Тассельхофф моей маме. — Для тебя это, должно быть, ужасно. Боже мой, быть корифеем в области физики, когда твой собственный ребенок…
Папа вступился за меня:
— Это у Анны от меня. Я тоже всегда не слишком хорошо считал. И однажды тоже чуть не остался на второй год.
— А Маттиас перескочил через класс, — сказала мадам Тассельхофф. — В следующем году он уже поступит в вуз и затем начнет изучать стоматологию.
— Мама, — сказал Маттиас, словно ему это было неприятно.
— У каждого человека есть выдающиеся способности к чему-то, — уверенно провозгласил господин Тассельхофф. — У кого-то к одному, у кого-то к другому.
Мадам Тассельхофф накрыла его руку своей.
— Ты прав, Генрих. Давай же радоваться, что Маттиас так невероятно одарен. Вряд ли найдется другой столь же умный человек.
Этого папа уже не мог спустить.
— Анна пишет восхитительные сочинения, — сказал он. — У нее талант писательницы. Ее истории очень смешные, такого чувства юмора вы ни у кого не встречали.
— Папа! — На этот раз его слова задели меня. Он бы еще начал рассказывать, как я однажды выиграла кубок по спортивной гимнастике.
— А еще Анна прекрасно выглядит, — добавил Маттиас, будто стремясь уравновесить мои проблемы с математикой. — Словно сестра-близняшка Майли.