Она была дочерью парижского придворного учителя (что объясняло ее образованность) и владелицы винной лавки из Дании (что объясняло ее нордическую внешность и слабость к красному вину), а помимо этого, вдовой жонглера и канатоходца — что, в свою очередь, объясняло ее тягу к сцене.

Муж умер три года назад, упав с каната, и, к сожалению, не оставил ей ничего, кроме жонглерских шариков. Сесиль, вскочив, стала рыться в одном из сундуков, пока их не нашла, но ее попытка продемонстрировать свое жонглерское искусство провалилась из-за низкого потолка. Шарики разлетелись в разные стороны, и, поймав несколько в лицо, я, спасаясь, спряталась за подушку. Мы обе похихикали и единогласно решили, что пора спать. Собрав остаток сил, я еще воспользовалась ее туалетом — стоявшим за ширмой стулом с откидной крышкой и горшком под ним.

— Подожди-ка, — сказала она. — Там кое-что есть. Я сейчас быстренько его опорожню. — Она открыла ставень и с размаху выплеснула содержимое горшка на улицу, после чего вернула горшок на место. К слову о лужах, в которые я неоднократно вступала по пути сюда. Пока я за ширмой справляла малую нужду, Сесиль захлопнула ставни и забралась в постель. Я растянулась на полу, который после всего выпитого вина показался мне и вполовину не таким жестким, как поначалу.

— Спокойной ночи, Анна, — донеслось до меня бормотанье Сесиль. — Сладких снов!

— Тебе тоже, — пробормотала я в ответ, уже проваливаясь в сон.

Свечи погасли. За окнами уже светало, через пару часов на пороге объявится Филипп, к его приходу мне нужно быть в самой лучшей форме. И скоро я увижу Себастьяно… наконец. Его образ проводил меня в сон.

День первый

Утром я проснулась с абсолютно квадратной головой, а язык по ощущениям походил на полумертвое мохнатое нечто, на которое я наступила прошлой ночью. Со стоном я повернула голову, пытаясь уклониться от яркого света, сверлящего правый глаз. Солнечный луч, проложив себе дорогу сквозь щель в ставнях, пыльным мечом рассекал пространство комнаты. Кто-то колотил молотком внутри моей черепной коробки, отчего все вокруг грохотало. Спустя несколько секунд я заметила, что колотили и снаружи, в ставни.

— Сесиль! Анна! Вы еще спите?

Филипп! Мгновенно проснувшись, я вскочила. То есть я хотела вскочить, но на самом деле мучительно, медленно, с кряхтением тащила себя вверх, чему вдобавок препятствовала простыня, обвившая ноги, подобно гигантской змее. Повсюду вокруг меня валялись подушки, я спала на голых половицах. Казалось, тело мое упало откуда-то с большой высоты, — по крайней мере, я так это себе представляла, — от боли я с трудом держалась на ногах. И что хуже всего, я не понимала, что болит сильнее — голова или все остальное тело.

— Сесиль! Анна! — нетерпеливо раздавалось с улицы.

— Я не сплю! — прокряхтела я в направлении окна.

— Девять пробило! — крикнул в ответ Филипп.

Проспала! В ужасе я озирала комнату. Больше всего на свете мне хотелось тут же бежать к Филиппу, чтобы он сразу повел меня к Гастону, ведь тот единственный знал, где искать Себастьяно. Но в таком состоянии я ни за что не решилась бы выйти на люди.

— Сейчас-сейчас, — крикнула я.

Обувь. Мне непременно нужна обувь.

— Сесиль, ты не одолжишь мне какую-нибудь обувку?

С кровати донесся стон. Голова с белокурыми взлохмаченными волосами шевельнулась и снова затихла на подушке. Оттуда донеслось тихое похрапывание. Быстро Сесиль наверняка не проснется. Простоты ради я расценила стон как «да», а недолгое шевеление как кивок.

Из разбросанной повсюду обуви она спокойно могла бы пожертвовать одной парой. К сожалению, с первого взгляда было понятно: все слишком мне велико. Но чересчур большие туфли лучше, чем никакие. После недолгой примерки я выбрала пару кожаных сандалий на шнуровке, их по крайней мере можно было закрепить на ноге, пусть даже подошва спереди и торчала на три пальца из-под ступни. Одеваться мне, к счастью, не пришлось, потому что на ночь я ничего не снимала. Мешкообразное одеяние было из такой грубой ткани, что парочка лишних заломов или пятен вообще не бросались в глаза.

Теперь осталось чуть-чуть освежиться.

Я в спешке сходила на горшок, затем схватила гребень с гримировального столика Сесиль и, взглянув в зеркало, испуганно отшатнулась. Выглядела я ужасающе. Бледная, лохматая, глаза ввалились — просто прародительница всех зомби. Причесываясь, я выдирала волосы клочьями, повсюду были колтуны. Чтобы длинная грива опять не разлохматилась, я заплела ее в плотную косу и подвязала одной из шелковых лент, валявшихся на полу. Теперь вид был уже сносный. На настенной полке стоял тазик с водой для мытья, но воду эту, видимо, уже использовали, а кувшин рядом был пуст. Плевать, уж руки-то помыть сгодится и такая. Напоследок пшикнуть на себя из одного из флаконов с духами со столика Сесиль, — резко запахло фиалками, — два раза как следует ущипнуть щеки — пожалуй, этого достаточно. Чистку зубов пришлось перенести на потом, пусть даже решиться на это было и нелегко. Может, Филипп организует мне глоток воды по дороге. Кофе у них тут не водится, с этим придется подождать еще несколько десятков лет, о чем я узнала чисто случайно и только потому, что первые кофейни появятся в Венеции. И точно так же ждать и ждать еще до широкого распространения чая и какао.

— До свидания, — сказала я Сесиль. — И большое спасибо за все. Сандалии я отдам Филиппу, он занесет их тебе позже.

Реакции не последовало, она спала как убитая.

Разбитая с похмелья и от бессонной ночи, я покинула комнату Сесиль. Дверь в дом была распахнута настежь, на улице с радостным визгом играли дети. Они гонялись за квохчущей курицей, которая возбужденно хлопала крыльями. Теперь я поняла, почему перед пробуждением мне снился сон про каникулы на ферме. Шум усиливал работу молотка в голове. Яркий свет дня так слепил глаза, что мне сперва пришлось щуриться, пока я к нему не привыкла.

Филипп ждал около дома с одолженным фонарем в руках. Он послушно принес его назад хозяйке. Я вызвалась быстренько забросить фонарь Сесиль, на что он с благодарностью согласился. В награду за это я могла сделать несколько приличных глотков воды из фляжки, что висела у него на поясе. После этого вопли детей перестали казаться мне такими уж пронзительными, и солнечный свет выносить тоже стало легче. Но было довольно жарко, я уже начала потеть. В моем настоящем времени был март, а в прошлое я прибыла летом. Ранним утром здесь уже стояла гнетущая жара — веская причина отправиться в путь не откладывая.

— По мне, так мы можем идти, — сказала я.

При свете дня я могла наконец как следует рассмотреть все вокруг. Сесиль жила в четырехэтажном доме с облезлым фасадом, да и вся улица выглядела не особо уютно. Филипп сообщил мне название — Рю Персе, — чтобы я нашла дом, если понадобится сюда вернуться. Хотя я считала, что такой вариант исключен, потому что мне вовсе не хотелось еще раз спать на полу. У Себастьяно наверняка пристанище получше. Там мы смогли бы вместе скоротать время до возвращения, а если особое поручение, которое следовало выполнить, препятствует его возвращению в настоящее, мы бы выполнили его сообща. Вместе с ним я бы все преодолела. И до самого возвращения больше не покинула бы его. Рядом с Себастьяно я могла вынести все. Может, у него там есть банный ушат и кусок хорошего мыла. Это уже во многом облегчило бы мне жизнь.

Я с любопытством обратилась к Филиппу.

— Это ты передавал Себастьяно сообщения Гастона?

Он кивнул.

— С сообщениями от Гастона я был у него дважды. В первый раз он заподозрил меня в дурных намерениях, на что я ответил, что его появление на мосту нужно не мне, а написавшему сообщение. Во второй раз он приказал мне убираться и передать тому, кто меня послал, что, если у этого человека есть к нему дело, пусть пожалует собственной персоной. Что Гастон и сделал — чем это кончилось, ты знаешь.

Филипп вел меня по кварталу, где сновало очень много людей. Одни толкали перед собой тележки, нагруженные овощами или дровами, другие тащили корзины или кадушки. Одеты почти все были бедно, на женщинах поверх длинных юбок были грязные фартуки, на мужчинах — потертые штаны до колен и сношенные башмаки, дети — в дешевых деревянных сабо. Некоторые выглядели совсем уж оборванцами. На общем фоне моя грубая одежда совершенно не выделялась. Филипп же, напротив, смотрелся одетым почти нарядно. Правда, его одежда тоже была простой, но чистой и ухоженной и на удивление хорошо на нем сидела. Длинные светлые волосы он тщательно причесал и перевязал сзади бархатной лентой. Кроме того, его белая рубаха и чулки были без единого пятнышка и почти без заплат, что в семнадцатом веке уже кое-что значило. Из-за жары он снял головной убор — темный берет по моде этого времени — и закатал рукава рубахи.

На следующем углу он указал на узкий дом с выступающим верхним этажом и фахверковым фасадом.

— Здесь я живу. Это дом моих родителей. Мой отец — портной. Я обучался тому же ремеслу, что и он, но он сейчас почти все делает сам. Видать, я только через несколько лет возьму дело в свои руки. А пока я занимаюсь набросками, придумываю новые фасоны. Люблю рисовать.