— Но игра стоит свеч, — Вольф согласно кивнул, — только, чур, её рабочий стол — мой.
Винистер нахмурился, однако промолчал. Рика Колски не спешила разочаровывать коллегу тем фактом, что уже давно присмотрела рабочее место Эбигайль для себя любимой. А там, когда дело будет сделано, решит руководитель, который всегда шёл ей на уступки.
— Что ж, на этом предлагаю закончить нашу встречу. — Единственная девушка среди четвёрки взяла главенство в свои руки. — Мы с ребятами обрабатываем Эбигайль и составляем план общей встречи парочки, а ты, — указала она пальцем в сторону нештатного сотрудника, — следишь за Эттенгофом-младшим. Всё понял?
Долговязый новичок кивнул, состряпав наисерьёзнейшую мину.
— Тогда выходим по одному и ведём себя как обычно, — напутствовала Рика, первой устремляясь к двери.
Менее поворотливый из всех Винистер замыкал.
Глава 4. Воротила
Мистер Эттенгоф-старший любил в людях пунктуальность, хотя сам себя подобной привычкой не утруждал. Но именно в этот день он встал ни свет ни заря и к настоящему моменту уже сидел над пачкой писем и счетов, попивал горячий кофе и ждал прихода нерадивого секретаря, который и не подумал о том, что его шеф может проснуться спозаранку. Поэтому, по обыкновению, он наверняка заглянул в местное почтовое отделение, чтобы передать туда вчерашнюю корреспонденцию, а заодно забрать новую: отчёты из разных уголков света, так или иначе высылаемые по единому адресу — в курортный отель «Метрополь» города Нанс на южном побережье лазурного океана. К слову сказать, названного не иначе как Синим.
— Тётушка Клепфеди, — бормотал Харви, просматривая внушительный список выставленных счетов на его имя. — Да будь она проклята, старая транжира!
Отбросив в сторонку настоящую простыню, а не бумагу, длиной и белизной напоминающую подвенечное платье, Харви Эттенгоф замер, подсчитывая в уме итоговую сумму годовых трат родни.
— В сущности, одна десятая от годового дохода одного моего отеля класса «Гранд», — пробормотал он, подбив в уме цифры. А заодно сокрушённо выдохнул: — Вот поэтому я и поручаю все мелочи, связанные с тётушками и сыном, секретарю, чтобы лишний раз с утра не расстраиваться.
Он встал из-за стола и прошёл к окну за его спиной, резким движением раздвинул воздушные тонкие занавески и раздражённо уставился на светло-бежевую полоску идеального пляжа, усеянного шезлонгами и зонтиками, на рядок финиковых пальм, высаженных исключительно ради тени, а не сбора урожая. Но увы, нет-нет, а кто-то из постояльцев вздумает полезть наверх, чтобы испытать судьбу на прочность, а заодно собственный затылок, а для кого-то хотя бы копчик.
— Да где же черти носят Винивига!
Словно отвечая на зов начальства, дверь скрипнула, и на пороге возникла очкастая столь ожидаемая личность.
— Винвига, — поправил секретарь руководство. — Я устал слышать это прозвище из ваших уст.
— Не важно, Вин! — Харви встал вполоборота и махнул на бумагу-простыню. — Забери это и уладь. А заодно телеграфируй в Эмерсет, чтобы тетушка Клепфеди затянула пояса. Скоро я перестану принимать подобные чеки. Тоже мне, нашли благотворителя.
— Я понял, сэр.
Одетый с иголочки, собранный, худой, в костюме-тройке с белоснежной сорочкой, Винвиг воплощал в себе все те качества, которые так нравились знаменитому воротиле Харви, прославившегося на весь континент звериной хваткой и безупречным чутьём.
— Вы уже видели новостной выпуск? — секретарь достал из-под мышки свёрнутую рулоном утреннюю газету.
— Что там? — неостывший после тётушкиных счетов Эттенгоф-старший бросил раздражённо: — Давай короче. Кто-то из постояльцев учудил?
— Нет, — Вин хитро улыбнулся. — Во всяком случае, пока не учудил.
— Вот умеешь же ты нагнать интригу.
Харви развернулся на пятках, звонко бряцая набойками по деревянному лакированному полу без ковров, прошёл к помощнику, схватил газету и первым делом заглянул на первую полосу.
— Хо-хо, — известный воротила заметно повеселел, — так эта грязная история семейки Оберхоленов стала достоянием общественности? А я всё ждал, когда же выстрелит. И кто первый пойдёт под суд — он или она? Так. А кому выдать премию за старания?
Он сощурился, быстро пробегая глазами по строчкам газеты.
— Если журналисты ничего не напутали, то это опять Эби постаралась, — секретарь упростил работу Харви.
Но, несмотря на это, он продолжил читать бульварную прессу.
— Ах, Эби? Та самая? — Эттенгоф-старший многозначительно приподнял брови, когда оторвал взгляд от газеты. Недолгое время он невменяемо смотрел перед собой. Однако быстро собрался и махнул головой, прогоняя глупые фантазии.
— Да, Эбигайль Кросс из полиции нравов.
— Что ж, это её работа. Значит, обойдётся.
Скупо поджав губы, высокий, худоватый, однако на вид внушительный и плечистый, Харви Эттенгоф быстро сменил тему разговора. Эффективность — вот что волновало владельца сети отелей в первую очередь, во вторую — деньги, в третью — первое и второе вместе взятые. Личную жизнь Эттенгоф, как бывало в случаях крайней увлечённости, задвинул на задние ряды и давненько не доставал. Потому что эта самая личная жизнь, наоборот, изрядно доставала его, а не доставляла удовольствие, как должна была бы, согласно мнению общественности. По крайней мере, он искренне в это верил первое время, когда женился на местной красавице, матери Райена.
Но увы, они не сошлись характерами. И, как итог, трехлетнего сына Харви оставил себе, а жену отослал вместе с внушительными отступными с глаз долой, лишив опекунских прав. В оправдание ему сказать, сама Сибиэла не сильно горевала из-за разлуки с сыном, потому что выходила замуж не за личность, а за «денежный мешок», как она призналась мужу в одной из громких ссор, предваряющих неминуемый развод.
Что не мешало ей впоследствии слёзно просить о продолжении содержания, после того как крупная сумма денег наконец закончилась из-за беспрерывного бессовестного кутежа годы и годы напролёт. Следует сказать, в ход шло всё: и материнские чувства, проснувшиеся вдруг после очень долгой разлуки с сыном, и предложение возобновить отношения. А в последний раз Сибиэла угрожала статьёй в газете, обещала учинить грандиозный скандал ради привлечения внимания широкой публики, а заодно ради внушительного гонорара, обещанного яркими представителями жёлтой прессы из числа конкурентов Харви.
Тогда магнат не выдержал, нетерпящим возражения голосом он приказал Винвигу решить этот вопрос раз и навсегда.
— Раз и навсегда! — повторял он многократно.
И похоже, небеса его услышали, или секретарь действительно принял все необходимые меры. Потому что вот уже два месяца бывшая жена его не беспокоила. Но, несмотря на это, лёгкое волнение бередило якобы чёрствую душу воротилы, лишая его всяческого аппетита, а иногда даже сна.
Он никак не мог поверить, что такой щуплый, хоть и хитрый, человек рядом с ним способен укротить настоящую светскую львицу, которой всегда было мало и которая неизменно каждый раз ждала всё больших и больших сумм денег на бессмысленные растраты.
Сегодня Эттенгоф наконец отважился. Он сделал над собой невероятное усилие — открыл рот, чтобы озвучить наболевший вопрос, но проницательный и крайне смышлёный помощник опередил его, будто мысли прочтя.
— Я дико извиняюсь, что поднимаю эту тему, — Винвиг начал издалека. — Э… есть одно маленькое событие, которое требует вашего одобрения. И я, право слово, сильно смущён просить вас о подобном, памятуя о нежелании слышать новости о той самой женщине.
— Что? О той самой женщине?
Брови на лице Эттенгофа взяли старт на затяжной подъем. Удивление обещалось не отставать. Губы вытянулись в линию сильнее обычного. Нос остался на прежнем месте.
— Да… о той самой женщине… — намеренно мямлил секретарь, желая нагнать интриги. — Понимаете ли, она…
— Она? — повторил Харви, предвкушающе приоткрыв рот.
Сейчас он смотрел на подчинённого, как на обладателя столь ценной информации, от которой зависела его безбедная жизнь. Нет. Всё! Сейчас от Винвига, без малого, зависело абсолютно всё. А именно, будущее воротилы, в чьих руках пребывало в настоящий момент более трех десятков отелей, четверть производственных королевских артелей и в довесок несколько местных газет, приобретённых на случай острой нужды заткнуть кому-нибудь рот.
В целом, Харви Эттенгоф не был жадным и циничным скупердяем, каким его представляли многие из конкурентов, время от времени выставляя на первую полосу газет не самый приятный портретный снимок. Вдобавок стоит отметить, что он искренне верил в собственную непогрешимость в деле справедливого распределения благ человеческих, как среди всех своих работников, так и себя любимого, а заодно тешился мыслью, будто изрядно в этом преуспел. Однако, как часто бывало, время от времени на него нападали приступы зависти…
Дурная сторона характера Эттенгофа-старшего просыпалась каждый раз, когда он проезжал мимо успешного предприятия, отеля, доходного дома, которые принадлежали не ему. Тогда он тотчас бежал в брокерскую контору искать долговые расписки, доходные бумаги, облигации, а иногда даже нанимал частного детектива, чтобы проследить за своими конкурентами — пакостными личностями, столь наглым образом возникшими у него на пути. И делал он это с завидной регулярностью и исключительно чтобы составить план на будущее соперничество, которое неизменно оканчивалось безоговорочной победой корпорации Харви. Он был неумолим и беспощаден, беспощаден и неумолим, и крайне скрупулезен на пути к намеченной цели.
И ничто не могло сбить его с толку, пока он не закрывал ту или иную сделку, пока он не добивался всего, чего хотел. Всего, ради чего терял всякий сон и аппетит от одного лишь взгляда на чужую собственность. Однако сейчас его тревожило нечто другое, нечто нематериальное, нечто не имеющее под собой никакого объяснения и оттого не менее страшное. Его тревожила сама возможность будущих проблем, которые сулили Харви Эттенгофу много-много головной боли и ещё больше неприятных эмоций. Как следствие — допекающую ненавистную изжогу. А её, как было известно многим сборщикам сплетен и коллекционерам газетных вырезок, он не любил больше всего на свете, больше, чем ливерную колбасу, мятое постельное белье и бесполезные траты денег с утра пораньше, как, например, в случае с родственницей-транжирой, тетушкой Клепфеди.
— Ну, говори, не томи! — вскричал Харви гневно, поняв, что секретарь набивает себе цену театральными паузами. — И прекрати уже миндальничать. Я тебе не девица, чтобы передо мной жеманно строить глазки.
Конец ознакомительного фрагмента
