5 января 2000 года
7. Керри
— У меня на лице зубная паста? Или в моих волосах помет чайки?
Тим оглядывает меня, пока мы пересекаем спортивную площадку.
— Ты прекрасно выглядишь.
— Тогда почему все так на меня пялятся?
Он никогда не был наблюдательным, но теперь торопливо озирается вокруг и кивает.
— Ты права. Как это… — я вижу, что он ищет точно подходящее слово, — …своеобразно.
Мы быстрее идем к общей комнате Sixth Form. Когда мы поднимаемся по ступенькам в передвижной вагончик, я чувствую запах сырости. Здесь нет ничего от «Общества мертвых поэтов». Я не хочу заходить внутрь. Большую часть последних четырех дней я провела в душной больнице, а снаружи воздух восхитительно острый, синева неба заставляет мои глаза слезиться после нескольких суток искусственного освещения.
Но один из учеников указывает на меня, так что, возможно, нам нужно спрятаться, прежде чем все пойдет точно так же, как в «Плетеном человеке».
Температура в общей комнате холоднее, чем снаружи, но, по крайней мере, мы одни. Я выливаю воду из чайника, который стоял там с тех пор, как мы расстались перед Рождеством, и смотрю, как бежевые хлопья известкового налета исчезают в сливном отверстии. Могла ли жесткая вода стать причиной, по которой у Джоэла отказало сердце?
Даже когда я не в больнице, я постоянно задаю себе подобные вопросы. Почему это случилось с ним, почему тогда, почему я была там? И главный вопрос: что, если я делала искусственное дыхание неправильно? Не потому ли Джоэла снедает ярость, которая возникла, едва он очнулся, что я не смогла обеспечить его мозг достаточным количеством кислорода?
— Они все еще там, — сообщает Тим.
Я поднимаю взгляд, насыпая серый кофейный порошок в две чашки. Когда я беру чайник, из носика вырываются клубы пара и вода булькает.
Этот клокочущий звук мне кое-что напоминает. Мое сердце колотится, прежде чем я осознаю́, что именно: закрыв глаза, я вижу Джоэла, лежащего на траве, его рот открыт, он задыхается, такое же предсмертное бульканье…
Я слышу, как чашки разбиваются о линолеум, прежде чем замечаю, что кипяток выплескивается мне на ноги.
— Осторожно, растяпа! — кричит Тим, но уже слишком поздно, жидкость пропитывает мои колготки, ошпаривая мне кожу.
Несмотря на боль, я наклоняюсь, чтобы подобрать кусочки фарфора.
— Керри, у тебя ожог! — он у раковины, наполняет водой миску для мытья посуды. Мои голени покалывает, когда начинают образовываться волдыри, но единственное, что имеет значение, это то, что все остается так, как было раньше…
— Ради бога, Керри, прекрати это делать! — голос Тима звучит испуганно, но в любом случае я закончила, так что я выпрямляюсь, держа в липких от кофе ладонях осколки кружек. Без предупреждения он опрокидывает миску, и волна холодной воды окатывает мои колени, голени и попадает в новые ботинки Doc Martens, которые я получила на Рождество.
Ожоги болят ничуть не меньше, зато теперь меня отвлекает жидкость, стекающая по нейлону и заливающаяся мои ботинки.
— Какого черта ты это сделал?
— Я… — он моргает, словно так же озадачен своим поведением, как и я. — Я не мог просто стоять там…
Мы пристально смотрим друг на друга.
Мы собираемся вернуться к этому? Поговорить о том, что я делала в канун Нового года и чего он не делал? Обсудить, почему я помню эти восемнадцать минут совсем не такими, какими их помнит Тим.
Пока по полу растекаются лужицы, я решаю, что мы должны это сделать, и он вздрагивает, поскольку знает, что сейчас будет и…
— Тим, то, что ты всем говорил о вечере перед Новым годом…
— Пожалуйста, Керри. Я усвоил этот урок, в следующий раз все будет по-другому.
Я пристально смотрю на него. Значит, он действительно помнит. Я должна действовать осторожно.
— Это не значит, что ты не подходишь на роль врача или что-то в этом роде. Но то, что ты рассказывал людям — это неправда и…
Его глаза расширяются, и я осознаю, что он выглядит таким же испуганным, как и в Лаунсе.
— Мама не должна знать, — шепчет он. — Тебе известно, какая она. Если до нее дойдет, что произошло на самом деле, это ее убьет. Это единственная причина, по которой я солгал…
Звенит звонок на урок.
Подобно собакам Павлова, мы реагируем так, как нас учили. Время занятий, все остальное может подождать. Тим бросается к раковине, ставит пластиковую миску на место, с мокрым шлепком кидает в нее влажное кухонное полотенце, и мы спешно покидаем здание.
Когда мы направляемся к научному блоку, я принимаю решение поговорить с ним сегодня вечером, по дороге домой, пока ситуация еще больше не вышла из-под контроля.
Он хочет защитить свою маму и себя. Элейн Палмер совсем не та милая, храбрая мать-одиночка, которой ее видят все остальные. Но должен же быть способ не сделать ее несчастной и при этом сказать правду?
Когда я погружаюсь в химию, знакомая обстановка лаборатории заставляет меня впервые за четыре дня почувствовать себя нормально.
Наши одноклассники пялятся на нас, но я убеждаю себя, будто это потому, что нижняя часть моего туловища все еще мокрая.
Мистер Сайкс появляется из кладовки и хлопает глазами, глядя на нас так, точно последние две недели охранял чашки Петри и горелки Бунзена.
— Что ж, вот мы все и собрались здесь. Вы, наверное, помните мое скептическое отношение к идее, что так называемая «проблема миллениума» приведет к концу света. Мой восторг от собственной правоты немного омрачен одним фактом: вместо того чтобы собирать осколки пейзажа после Армагеддона, мне суждено провести утро с вами, пытаясь объяснить механизм реакции нуклеофильного присоединения, типичный для альдегидов.
«В действительности вы всех нас любите», — думаю я.
Он кривит лицо в подобии улыбки.
— Однако прежде чем мы примемся за этот неминуемый квест, хочу показать кое-что еще, — он лезет под свой стол и достает старую сумку Marks and Spencer, вытаскивает из нее прямоугольную коробку и представляет ее нам, как будто это важный прорыв в органической химии. На самом деле в ней потрепанное на вид шоколадное святочное полено. [Рождественский десерт.]
— Нужно разобраться со слоном в комнате. Потому что двое из нашего класса в канун Нового года занимались довольно необычными вещами, и я взял на себя смелость купить довольно свежий торт, уцененный из-за внешнего вида. Я предлагаю потратить двадцать минут на расчленение полена и бомбардировку мистера Палмера и мисс Смит вопросами, и после мы больше не станем об этом говорить. Согласны? [Английская идиома, обозначающая очевидную, весьма важную правду, которую игнорируют или старательно пытаются не замечать.]
Когда я смотрю на шестерых своих одноклассников, большинство из которых никогда раньше не обращали на меня никакого внимания, я вижу тот же голод, который наблюдала в глазах других учеников, когда шла через игровую площадку. Они хотят поговорить со мной.
Неужели такой могла бы быть школьная жизнь, если бы мы с Тимом никогда не были соседями? Потому что я не всегда была занудной девчонкой. В начальной школе меня приглашали на дни рождения. Даже Луиза Норман. Я никогда не выигрывала конкурс на схожесть с Барби (в отличие от моей сестры), зато была довольно симпатичной. На третий год обучения я даже получила две валентинки от мальчиков из моего класса.
Но как раз когда у меня закончился период Sylvanian Families [Линейка игрушек производства японской компании Epoch.], в бунгало напротив переехал Тим. Его отец все еще был рядом, хотя даже в восемь лет я могла замечать, что трещины в отношениях его родителей были основательными. Папаша ушел в течение года, и Тим превратился из застенчивого мальчика в мини-взрослого.
Когда люди осуждают Тима, они не видят, какова его жизнь на самом деле. Это не просто тяжелая необходимость заботиться, включающая в себя вещи, которые ни один ребенок не должен делать. Это еще и катание на американских горках настроения его матери. Он знает, что ее ярость в основном вызвана болезнью, и все же тяжело слышать столь жестокие слова от единственного человека, который должен любить тебя безоговорочно.
Его главная забота — поддерживать ее счастье. Иногда это делает счастливым и его, как, например, в тот раз, когда она предложила нам вместе присоединиться к «Скорой помощи Святого Иоанна» [Международная организация, занимающаяся медицинским обучением и оказанием первой помощи.]. Он очарован наукой о крови и костях, в то время как я наслаждаюсь приливом адреналина, как в фильмах-катастрофах, когда понимаю, как справиться со сложным переломом или обильным кровотечением. Мы не считаем друг друга странными, потому что мы лучшие друзья.
Ладно, сотни раз мне хотелось быть крутой, флиртовать с Антом, Толстым Мэттом и Джоэлом — особенно с Джоэлом. Я могла бы пойти на вечеринку в качестве Рыжей или Спортивной Перчинки, в противовес Малышке с хвостиками Луизы Норман. Но я всегда напоминала себе, что Тим — мой друг, потому что он храбрее их всех вместе взятых… [Ginger Spice, Sporty Spice и Baby Spice — сценические псевдонимы участниц группы Spice Girls (прим. ред.).]
Когда мистер Сайкс раздает точно откалиброванные кусочки торта на больничных зеленых бумажных полотенцах, начинаются вопросы.
— Как ты узнала, что он умирает?
— Каково это — целоваться с Джоэлом Гринуэем?
— Ты получишь медаль?
— По одному вопросу за раз, вы, хулиганы, — говорит мистер Сайкс, но теперь он действительно улыбается. — Почему бы вам не начать с самого начала, мисс Смит?
