Ева Левит
Мама, ты лучше всех! Как родить пятерню и не сойти с ума
Предисловие
— Похоже, тут четыре, — прозвучала роковая фраза, совершенно неожиданно и звонко до боли в ушах.
Потом оказалось, что их пять.
Впрочем, потом — это потом, а тогда…
Эти не сбывшиеся (или, вернее сказать, перевыполненные?) четыре изменили всю мою жизнь.
Но, впрочем, начну с начала…
Глава 1. Разлом
— Мама, а если бы я мог выполнить одно твое желание, что бы ты загадала?
— Чтобы ты всегда был предельно честен. И с другими, и, главное, с самим собой.
— Знаешь что? — подумав. — Давай лучше три желания, но других…
Почему люди хотят детей?
Ну, тут вам много стандартных ответов набросают.
Ради продолжения рода, а то перед прапра… будет стыдно, если их линия прервется, да и перед миром неудобно: надо же как-то нашими роскошными генами делиться.
Или чтобы было кому стакан воды на старости — и полагаю, не одноразово — подать.
Ну и прочее всякое такое.
В общем, из чистого эгоизма, конечно.
И я не стесняюсь в этом признаться.
Правда, мой эгоизм еще покруче будет.
Я думала даже не о своем подарке прапра…, уже заждавшимся на небесах — мол, когда уже.
И не о щедром дележе с человечеством.
А о своем проломе, противненьком таком — с колкими краями, в привычке думать о себе как о супер-пупер-профи.
Вот как-то так.
А все потому, что мне всегда и все давалось с первого раза.
А иногда даже и с нулевого, когда еще и желание-то сформулировать не успеешь, а Кто-то Там (как вы видите, я на всякий случай пишу эти слова с большой буквы) уже подслушал и, так и вырвав запрос без парочки последних слогов, заворачивает посылочку и бросает тебе прямо в руки.
Вот, например, на протяжении всех восьми лет учебы в университете и аспирантуре я всегда доставала именно те билеты, которые хотела. И не потому, что остальных не знала — я всегда знала все! — а потому что именно на содержащиеся в них вопросы было интересно отвечать.
А мой лучший, с тех пор и до сегодняшнего дня, друг, придумавший для меня особое название — «феинька», говорил мне:
— Феинька, ведь ты все можешь! Сделай так, чтобы я вытащил то-то и то-то.
И я говорила:
— Иди и вытаскивай!
И он шел, и у него и правда все получалось.
К нашему обоюдному, надо сказать, изумлению.
И общеизвестное прозвище у меня было, кочующее со мной из одного учебного заведения в другое, из инстанции в инстанцию, как то самое переходящее красное знамя, — Королева. И дипломы у меня все красные.
А тут, понимаете ли, такая нестыковка — детей нет и нет. И приговор из карточки в папочку, из клиники в клинику — «бесплодие».
И невозможность смириться, что вот тут-то и не с первого раза, что двери захлопнуты наглухо, что ты не отличница и не активистка, а вообще даже и не в хвосте, и не как все.
Что ж, как у всех в результате и не получилось.
Потому что грезила я об одном ребенке, но на УЗИ (после семи лет бездетности и наконец-то предложенной гормональной терапии, зато уж — ура-ура! — все-таки с первого раза) мне и сказали то самое:
«Похоже, их тут четыре!»
И, сползая с гинекологического кресла, я одновременно пересекла черту между прошлым и будущим.
Передо мной зиял разлом между разными кусками реальности, соединить которые уже не могли никакие мосты.
И я зажмурилась и приготовилась прыгать.
* * *
Хотя нет, мост все-таки был.
И врач тут же потащил меня обратно, предложив то, что называется редукцией.
Термин этот, конечно, изначально не медицинский. Более того, в Википедии, например, вы вообще его не найдете в этом смысле. Зато найдете во множестве других. Публикую выборочно:
Редукция в логике и математике — логико-методологический прием сведения сложного к простому.
Редукция в химии — восстановление из оксида, раскисление, процесс, противоположный окислению.
Редукция в биологии — развитие, ведущее к упрощению строения организма.
Редукция в технике — сокращение, уменьшение силы движения, напряжения.
Редукция в механике — понижение или повышение числа оборотов механизма с целью привести обороты к требуемым; коробка передач автомобиля.
Редукция в гидродинамике — понижение и стабилизация давления жидкости.
Редукция — ослабление звучания гласных в безударном положении.
Синтаксическая редукция — выпадение из логически развернутых конструкций избыточных словесных компонентов и синтаксическое объединение оставшихся при полном сохранении семантико-синтаксического значения исходных структур.
Редукция предков в генеалогии — уменьшение количества предков по причине вступления в брак между собой дальних родственников.
Ну и так далее и тому подобное. И, в общем, вы поняли.
Мне предложили уничтожить часть эмбрионов, разыграв их шансы пятьдесят на пятьдесят.
Сегодня, когда я смотрю на свою пятерню и думаю о том, что тогда могла принять неверное решение, мне становится страшно.
Я спрашиваю себя: кого, кого из них сейчас могло бы не быть?
Вот этого, со смешными ушами, торчащими из головы под углом 45 градусов?
Вот этой, которая никогда в жизни не плакала и даже из колыбели только смотрела внимательными и строгими глазами?
Вот этого, который может с ходу сыграть на гитаре любую мелодию, даже если услышал ее в первый раз в жизни?
Вот эту, которая самозабвенно строит многоэтажный торт на радость остальным?
Вот этого, который всегда знает, как правильно?
Впрочем, я ведь уже тогда это понимала.
Еще не зная, что, сидя в израильском кинотеатре, где в каждом ряду по 13–15 мест, мы будем занимать полряда.
Еще не зная, каково это, когда на тебя наваливаются пятеро малышей.
Еще не зная про все прелести обнаружения в неожиданных местах сотен обкусанных конфет и продырявленных пальцами фруктов.
Я понимала, что не смогу жить с мыслью, что их могло быть больше, чем двое. И что несуществующий остаток я уничтожила сама, согласившись на инъекцию.
А делается она, кстати, так.
Под контролем ультразвука с помощью тонкой иглы через брюшную стенку матери в грудную клетку эмбриона вводится яд.
Эмбрион при этом должен быть молодым — желательно не старше 8–9 акушерских недель беременности, максимум — до 13.
Это для того, чтобы, погибнув, растворился без следа и (не обладая излишней массой) не отравил соседей по матке.
При этом игла выбирает (под чутким руководством врача, конечно) того, кто «покрупнее». Если, конечно, слово «покрупнее» уместно в случае разницы в пару десятых грамма.
Но кто эти те, кто «помельче»?
Симпатяги, трудяги, ленивцы, гении, нобелевские лауреаты, просто хорошие парни? Или девчонки?
Нет, это совершенно невозможно.
А если нет, если ничего такого не делать, то тогда что — возможно?
А если все погибнут из-за моего слюнтяйства, маскирующегося под рефлексию?
И ведь говорил же Екклесиаст Достоевскому: «От многих знаний многие печали»!
А врачи, и их все больше, разумны до чертиков.
И вроде бы и не давят, ибо этика не позволяет, но припугивают.
И ты взвешиваешь и взвешиваешь на проржавевших от слез весах: за и против, да и нет, два и два, жизнь и смерть.
И ведь говорил же Бог через Моисея: «Вот даю я тебе сегодня жизнь и добро, смерть и зло. И выбери жизнь».
Но как тут выберешь? Если любой вариант может обернуться и тем, и другим.
И ведь говорил же Артемон Мальвине, что «пациент скорее жив, чем мертв». Или «скорее мертв, чем жив»?
В общем…
Страшно!
И я могла решить иначе.
Но тогда не было бы пяти прозрачных ящиков в отделении интенсивной терапии и номеров на каждом. 1, 2 и 4 — мальчики. 3 и 5 — девочки.
И тогда не было бы завалов попорченных конфет и фруктов.
А в этом у нас специалистка — № 5.
Ироническое отступление про сладости и прочее съестное
Когда ей было полтора, она не то ползком, не то на нетвердых ножках пробралась на кухню и дотянулась до полочки с помидорами.
Я сама люблю помидоры.
Люблю еще с тех пор, когда пятилетней, в Крыму, вонзала в них зубы — минус два передних — и высасывала теплый от солнца тягучий сок.
И сосала мякоть. И глотала черный хлеб между укусами.
Мне тогда казалось, что ничего вкуснее на свете нет.
Мне иногда и сейчас так кажется, хотя в Израиле — а как я туда попала, вы наконец-то очень скоро узнаете — совсем не те помидоры. И только пару недель назад, впервые за восемнадцать лет, мне попались в местном супермаркете большие, яркие, пахучие, настоящие, как тогда в Крыму, — одноразовое помидорное счастье — но и на том спасибо.
И ей, моей самой младшей (тогда) на целую пару минут (по отношению к самому старшему), они показались вкусными.
И она прокусила и высосала восемнадцать штук.
Размазав по всей одежде, и по босым трогательным лапкам, и даже по круглой голове с коротким еще светлым летучим покровом.
А потом, когда ей было три, она периодически интересовалась, сурово глядя на исчезающие в моем собственном рту кусочки:
— Мама, зачем ты ешь нашу еду?
А еще было дело, и тогда ей, кажется, уже исполнилось четыре: я закупила 85 кг сладостей, чтобы отправить их для какого-то праздника в еврейскую общину Питера, с которой я на первых порах и отсюда поддерживала связь, — уж заказали так заказали — и предусмотрительно спрятала их в кладовку.
