Ева Миллс
Ева. Книга 2
Silence [Молчание.]. Часть 2
Глава 1. Судьба шута
«Книги не дают по-настоящему бежать от действительности, но они могут не дать разуму разодрать самого себя в кровавые клочья» [Дэвид Митчелл «Облачный атлас»].
Книги всегда были моим убежищем. По ним я училась любить, дружить, мечтать и воспитывать ребенка. К ним обращалась в минуты душевной слабости, уныния или печали. Когда меня спрашивают:
«Что ты находишь на этих пыльных страницах, почему так привязана к ним? Оглянись, вернись в реальность!» — я никогда не утруждаю себя ответом. Зачем? Кто не тонул в бескрайнем океане историй, тому не объяснить, что моя — лишь капля, а я бы хотела стать дождем, побывать в разных мирах и временах, притвориться священником, блудницей, тираном, самурайским мечом — пролиться на землю ливнем выдуманных жизней.
Особенно когда так не хочется жить свою».
Знакомые ладони закрыли мне глаза.
Я улыбнулась и положила свои руки поверх.
— Я опоздала, да?
— Угу. Как всегда. — голос Лукаса звучал невнятно, потому что он одновременно пытался целовать мою шею и говорить. — На меня возложена миссия вызволить тебя из-под чар магазина и вернуть в тепло семейного очага.
— Мариза?
— Уже там.
— Подарок?
— У Маризы.
— Без нас не начнут?
— Ни в коем разе.
— Тогда, мне кажется, тебе стоит убрать руки из-под моей блузки.
Локи демонстративно вздохнул и покорился.
— Я не могу перестать думать, что можно просто запереть дверь с этой стороны и мы бы…
— …по возвращении собрали немало понимающих взглядов любимых родственников…
— …и дофигаллион вопросов на тему «когда ждать второго». — Лукас еле заметно помрачнел. — Да, ты права. Так пойдем же.
— Пять минут. Сниму кассу и все приберу. Ты иди.
— Точно? Если пять минут, я могу и подождать.
— Иди. Отвлеки там всех, чтобы я прошмыгнула незамеченной.
— Взять огонь на себя? Ты совершенно мной не дорожишь. Ладно-ладно, я прикрою, но если ты не перейдешь дорогу через четверть часа…
Я мягко подтолкнула его к выходу.
— Засекай время.
Он ушел, и я огляделась. Все было прибрано и мне действительно не требовалось много времени, но я любила закрывать магазин одна. Без суеты снять кассу, пересчитав дневную выручку, закрыть ставни на окнах, опустить штору над витриной, аккуратной стопкой сложить свои блокноты и бумаги на столе, с тем чтобы завтра снова навести среди них хаос, погасить свет, обойти матово поблескивающие в полумраке шкафы, стряхивая несуществующие пылинки.
Иногда мне казалось, что я существую в двух мирах: книжном, в котором у каждой страницы был голос, и я слышала его, и настоящем, где я была счастливой женой, матерью, дочерью. Самой обычной женщиной.
Привычные монотонные действия были ритуалом, переключавшим мои мысли, разделявшим два моих лица. По утрам, открывая дверь, и вечерами, запирая на замок, я остро ощущала, как порой наслаиваются друг на друга реальности, даря вдохновение, возвращая воспоминания.
Я всегда грустила о Голде в эти мгновения. Два года как его не было с нами. Не было со мной. Старый лис загодя знал отмерянное ему время, и, конечно же, продумал все заранее.
В последнее Рождество Роберт собрал всех у себя — нам бы заподозрить неладное — но мы просто радовались празднику и чудесным подаркам, выбранным хозяином с колдовской — а какой же еще — точностью.
Моим подарком были ключи.
Старомодные латунные ключи на огромном кольце, увенчанном горделивой птицей.
Ключи от всех замков в лавке Голда.
Я помню, что открывала изящно упакованную коробку без трепета, с любопытным интересом, не более того. Кажется, Лукас что-то пошутил на тему того, что там огромное обручальное кольцо, и он волнуется, так как я наверняка предпочту ему Румпельштильцхена, я весело ответила какой-то колкостью, а потом увидела их. Матово и бесстрастно поблескивая на красной бархатной подкладке, они означали именно то, что означали.
Что-то больно толкнуло меня изнутри, стиснув сердце неотвратимостью потери и, подняв голову, я увидела, что и в глазах Голда стоят слезы.
Тогда мы не поговорили. Вокруг гудел праздник, сверкали огни, шумели дети, раздавался дружный смех и низкий рокот разговоров, пахло пряностями и цукатами, клюквенным соусом, еловой хвоей, стеклянной пылью, и никто, кроме меня, не понял важности этого дара.
Расходились далеко за полночь, оживленно прощаясь у калитки. Ронни ушла с моими родителями, Лукас подхватил на руки крепко спящую Маризу и отнес в машину, вернулся за мной. А я стояла и не могла сделать ни шагу, просто не могла оторвать глаз от Голда, боялась, что как только перестану на него смотреть — он исчезнет.
Локи достаточно было одного взгляда, чтобы оценить ситуацию. Обращаясь к Голду, он коротко спросил:
— Вы доведете ее, Роберт или мне вернуться?
Так же кратко тот ответил:
— Приведу.
— И передадите из рук в руки. — тон Лукаса был шутливым, но глаза… Глаза — нет.
Голд усмехнулся, как всегда усмехался при игре в покер, в момент, когда Лукасу удавалось обвести его вокруг пальца.
— Из рук в руки, Рыжий. Обещаю.
Мы молча слушали, как мягко катятся колеса по укатанному снегу, провожая взглядом удаляющуюся машину, пока она не скрылась за поворотом, и лишь тогда он повернулся ко мне.
— Пригласи меня в свой магазин.
Когда я впервые открывала дверь его ключом, мои руки не дрожали.
Мы зашли в помещение, я зажгла верхний свет, не надеясь, но страстно желая, чтобы электрические лучи разогнали тени, сгустившиеся по углам и проникшие в сердце. Я должна была попытаться.
— Мистер Голд, насчет вашего подарка…
Он остановил меня движением руки. Не надо. Не порти.
В поисках опоры я встала на привычное место — за прилавок, и только тогда поняла, что Голд, не сдвинувшийся с места, оказался прямо напротив меня. По другую сторону.
Рябь прошла по моему лицу, я закусила губу, закрыла глаза, ненавидя самое себя и свой дар. Я знала, что Роберт попросит у меня, и знала, что не смогу ему отказать.
— Давай, девочка. Не бойся. Посоветуй мне книгу.
Не пряча слез, бежавшим по щекам, я помотала головой.
— Не могу. Не знаю.
Он мягко улыбнулся и погладил меня по щеке:
— Ну конечно же, знаешь.
Медленно, запечатывая в памяти каждое мгновение, я подошла к шкафу, в котором у нас стояли нобелевские лауреаты. Мне не нужно было смотреть, чтобы видеть пестрый корешок, усыпанный листьями, цветами и птицами.
Нью-Йорк, Харпер и Роу, 1970 год издания, в оригинальной суперобложке.
Габриэль Гарсия Маркес.
«Сто лет одиночества».
Вы никогда не заметите книгу, которая не хочет быть обнаруженной. Она спрячется среди товарок, сольется с соседками, будет водить вас кругами, вводя в заблуждение, что вот только вчера вы ее видели на этом самой полке. Но книга, которая знает, что ее час настал — сама пойдет вам в руки, вы лишь проведете рукой по плотному ряду, и она мягко позовет вас за собой, приглашая в бесконечное путешествие.
Иногда с судьбой можно поиграть в прятки. Погрозить кулаком, соблазнить, умоляя, встать на колени, выторговать в яростном споре, выиграть в карты, в конце-то концов, иную участь и прожить дни, месяцы, годы, отсрочив неизбежное.
Но иногда она приходит и становится прямо напротив тебя, понимающе и участливо смотрит в глаза, и ты понимаешь, что обратной дороги нет, и не помогут ни слезы, ни уговоры, ни молитвы.
— Не стоит грустить, Ева.
— «Она грустит, потому что ей кажется, что ты должен скоро умереть».
Голд тепло улыбнулся:
— «Скажи ей, что человек умирает не тогда, когда должен, а тогда, когда может». [Разговор Урсулы и полковника из «Сто лет одиночества»] Я хорошо тебя выучил, девочка. Теперь ты стала взрослая, а я совсем старик, и я устал. Я должен был быть на том свете уже давно, но возвратился назад, и рядом с тобой мое одиночество было не таким сильным. А сейчас мне пора.
— Голд.
— Не плачь, не то я тоже буду.
И я обняла его, а он меня.
— Голд. — конечно, я заплакала. — Роберт, не бросайте меня.
— Я всегда буду рядом.
— Вот только не надо этой ерунды про то, что вы вечно будете жить в моем сердце.
— Скорее, я останусь твоим внутренним голосом и в моменты, когда ты решишь совершить очередную глупость, буду ворчливым тоном тебя останавливать. А так как глупости ты совершаешь часто, то уж поверь, тебе от меня никогда не избавиться.
Не прекращая рыдать, я засмеялась.
— Я не хочу всего это без вас. Я не справлюсь.
— Ты давно уже справляешься без меня.
— А если я попробую…
— Нет. — он оборвал меня резко. — Я запрещаю.
— Вы даже не дали мне договорить!
— Ева. — взгляд Голда был тяжелее мельничного жернова. — Ева, поклянись мне, что даже в мыслях не попросишь эти книги продлить мне жизнь. Ни сейчас, ни когда-либо потом.
— Я вовсе не собиралась…
— Обещай.
Нехотя я кивнула.
— Клянусь.
Он смягчился.
— Хорошо. А теперь пойдем. Твой муж наверняка места себе не находит.
Две мили до моего дома мы прошли в молчании. Нужных слов не было — да и не могло быть. Мы оба знали, что значим друг для друга, и просто в последний раз проводили время вместе, не тратя его на пустые разговоры.