Евгений Гаркушев

Авалон-2314

— Карамазов! — крикнул Коля. — Неужели и взаправду религия говорит, что мы все встанем из мертвых и оживем и увидим опять друг друга, и всех, и Илюшечку?

— Непременно восстанем, непременно увидим и весело, радостно расскажем друг другу все, что было, — полусмеясь, полу в восторге ответил Алеша.

— Ах, как это будет хорошо! — вырвалось у Коли.

Ф. М. Достоевский. Братья Карамазовы

Часть первая

Возвращение

Гудение, монотонное и однообразное, лишь временами переходящее в тонкий писк, темнота. Звук присутствовал, а вот света не было. Меня мало волновало, почему вокруг темно, и слабо интересовало, откуда идет гул. Я не задумывался над тем, где я и кто я, не пытался разобраться в ощущениях. Даже не наблюдал — просто был.

Спустя вечность появились какие-то светлые пятна, а за монотонным гулом начала угадываться музыка — что-то нейтральное, классическое, напомнившее утренники в детских садах и передачи по проводному радио. Я вспомнил радио, детский сад и впервые задумался о времени. Начал рассуждать о том, где нахожусь, что происходит вокруг. Понял, что дышу и совсем не слышу запахов. Кажется, у меня онемели руки и ноги… Я попробовал пошевелиться и потерял сознание.

Очнулся я на странной кровати, в большой комнате с голубоватыми стенами и белым потолком. Вокруг — никого. Дверь в комнату была закрыта. Я сел и огляделся. Похоже, больничная палата… А одежды на мне не оказалось. Незадача…

Другое оказалось важнее. Внезапно я осознал, что должен был умереть. И даже, может быть, умер. Но нет! Ведь я нахожусь здесь и сейчас, и не в бестелесном облике — руки, ноги на месте, да еще и прекрасно меня слушаются. Значит, все-таки не умер. Значит… Люди не умирают никогда?

Умозаключение было не слишком логичным, но показалось мне единственно верным и таким радостным, что я невольно улыбнулся. Я жив. Нет боли. И смерти тоже нет.

Может быть, мне снится сон? Но и сон должен иметь свою причину, а главное, логику событий. Я потянулся и нажал на кнопку вызова врача над кроватью. Не похоже было, что она сработала, — ни щелчка, ни звонка, да и удалось ли мне сдвинуть красный «пятачок» с места, вдавить так, как надо? Спустя несколько секунд дверь отворилась, на пороге появился молодой человек в белом халате.

— Здравствуйте! — врач улыбнулся широко, но несколько равнодушно. — Хорошо, что вы очнулись.

— Да, — согласился я.

— Пить?

— Нет, спасибо.

— Хотите увидеть сына?

— Конечно.

— Он подойдет через час. А сейчас вам принесут одежду и накормят, если вы голодны.

Непонятно, почему Никиту нужно ждать час. Вернее, странного в этом ничего нет — сын может быть занят, не должен же он дежурить у моей постели все время… Только почему доктор сразу спросил, хочу ли я его видеть, если в ближайшее время Никита не появится? Да и уверенность, с которой эскулап говорил о предстоящем визите сына, настораживала. Словно все было спланировано заранее, Никита ожидал моего пробуждения, а потом отложил встречу — именно на час. Зачем? Я беспокоился не о себе, а о сыне. С ним что-то произошло? И где я все-таки нахожусь?

* * *

Одежда, которую мне выдали двое неразговорчивых молодых людей в зеленых халатах, оказалась без швов. Не хлопок, не лен, а синтетика, но синтетика приятная, словно бы натуральное волокно, а не резина. Размер подошел как нельзя впору, вещи были совсем новые. А где же моя старая одежда? Вопрос почему-то сильно взволновал меня, хотя я совершенно не помнил, в какой одежде был перед тем, как попал сюда, не говоря уже о том, что случилось до этого.

Как только я оделся, доктор предложил выйти и подождать Никиту в саду. Выписывают?

Еще один холл — окна в нем были стрельчатыми, в них сияло яркое синее небо, — серебристая пластиковая дверь, и мы оказались в зарослях вечнозеленых кустарников, названия которых я не знал. Посреди небольшого дворика, ограниченного с трех сторон стенами здания, а с четвертой — глухим серым забором, росла магнолия с тяжелыми маслянистыми листьями. Я сел на лавочку, а доктор ободряюще улыбнулся и ушел, не прощаясь.

Воздух во дворе был ароматным и теплым. Едва слышно пах спрятавшийся в листьях огромный цветок магнолии. Откуда-то доносился запах свежескошенной травы. Я задумался о времени года — что сейчас: лето, весна? И когда я потерял счет времени? Даже думал, что умер? Вспоминалось плохо. Наверное, я долго и тяжело болел. Но почему сейчас чувствую себя хорошо, если не сказать отлично? Мышцы словно накачали энергией, дышалось легко, настроение было прекрасным.

Кусочек неба, видимый из сада, сиял пронзительной голубизной. Два облачных следа поднимались от земли почти отвесно, чуть наклоняясь в вышине. Дым от костров? Нет… Похоже на инверсионный след самолета, только самолеты не стартуют с земли, как ракеты, отвесно вверх. А ракеты не оставляют таких следов.

Скрипнул гравий на дорожке. Я посмотрел туда и увидел Никиту. Совсем молодой, почти мальчик. Нет седины в волосах, нет морщин — словно ему двадцать лет.

— Папа! — Губы сына дрогнули.

— Никита!

Я без труда поднялся ему навстречу — и вспомнил, что в прошлый раз при встрече с ним мне пришлось опираться на палку.

— Ты такой молодой, папа! Видел себя в зеркало?

— Нет. Отчего же я помолодел? Интенсивная терапия?

— Возрождение. Мы в будущем, папа. Тебя только что воскресили. Сейчас две тысячи триста четырнадцатый год.

Однако. Эта новость была бы потрясающей, если бы я оценивал ее со стороны. А в реальности она не произвела на меня ошеломляющего впечатления. Сказал бы Никита, что мы в прошлом, тогда бы я, пожалуй, удивился. А будущее наступает всегда. Правда, дата впечатляла. Я помнил совсем другие года…

— Ты… давно здесь?

— Не слишком. Меня тоже воскресили. Три месяца назад.

Я вздрогнул. Мой сын умер. И воскрешен. Все нормально? Или не все? Есть ли повод беспокоиться?

— Здесь хорошо, папа, — продолжил Никита. — И главное, мы скоро встретимся с мамой. И с бабушкой. Я уже вспомнил деда. Но и твои воспоминания пригодятся.

Я положил руку на плечо сына:

— Подожди, малыш. Что значит «вспомнил деда»? У тебя проблемы с памятью?

— Нет, — Никита улыбнулся. — Понимаешь, сейчас это так называется. Кирилл вспомнил меня, потом мы вспомнили тебя, сейчас дошла очередь и до деда. С тобой надежнее, проще, правильнее. Ты первый, кого вспомнил я. Ведь Кирилл уже жил, когда меня воскресили.

Кирилл… Маленький забавный Кирюша. Увидев Никиту таким юным, я словно бы вернулся в свою молодость и забыл, что у меня есть внук, а у Никиты — сын. Сколько лет ему было, когда я состарился? А ведь немало!

Интересно устроена память. Ассоциации, отправные точки, системы отсчета… Когда я вспоминаю маму, бабушку, отца, я всегда смотрю на них словно снизу вверх. Стоя на еще нетвердых ногах на полу бабушкиного дома, где прошло мое раннее детство. Сколько лет я смотрел на них снизу? Десять, может быть, двенадцать. Потом стал выше, и выше был гораздо дольше — но все равно, чтобы представить бабушку ниже себя, мне нужно вспомнить конкретный эпизод, реальный случай. А бабушка, просто бабушка — всегда выше меня. И я тяну к ней руки, стоя на старом деревянном полу.

— Значит, Кирилл тоже здесь… Я смогу его увидеть?

— Конечно. Твое воскрешение — большой праздник для нас. Но Кирилл работает. Он уже два года как живет новой жизнью. Сейчас отправился в командировку на Луну. Не стал отказываться от такого заманчивого предложения, ведь он на Луне прежде не был, хотя сейчас туда летают регулярные рейсы. — Никита замялся. — Понимаешь, воскресение теперь — обыденная процедура. Ты участвуешь в проекте, помогаешь вспомнить человека, а потом даже не приходишь с ним повидаться.

— И меня никто повидать не захотел? — спросил я.

— Что ты! Хотят, конечно, тебя увидеть. Тебя многие помнят и любят. Но встречает кто-то один — так принято. Чтобы тот, кто вернулся к жизни, успел привыкнуть, подумать. Здесь вообще нужно много думать… Позже будут приходить, звонить, писать письма. Сколько лет тебя не видели люди? Правда, многие из них сами только что начали жить, им тоже нужно разобраться в окружающей реальности. А некоторых просто нет. Еще нет.

Вот так. Раньше в ходу был оборот «уже нет», теперь — «еще нет». Занятно… Я еще плохо осознавал, куда попал, но уже начал догадываться, что все совсем не просто. Выходит, это я видел Никиту пару дней назад по своему личному времени. А он жил без меня много лет. Для него я — далекое воспоминание. Близкий человек, к потере которого уже привык. Для Кирилла — тем более. Хотя… Для того чтобы увидеть прямо сейчас маму, отца, бабушку, деда, я пошел бы пешком на край света.

А если у меня всегда будет возможность повидаться с ними, если я уверен в том, что они воскреснут и будут жить вечно? Тогда спешить действительно некуда.

— В центре больше нечего делать. Поехали домой! — широко улыбнулся Никита. — Правда, у тебя теперь новый дом — старый давно снесли. Надеюсь, квартира тебе понравится. Я сам выбирал.

— Ты купил мне новую квартиру?

— Не то чтобы купил — работать только начинаю, больших денег не скопил. Получил для тебя жилье по социальному минимуму — всегда лучше жить в собственной квартире, чем в общежитии. Ведь так?

— Наверное.

— Сейчас некоторые предпочитают общежития. Боятся одиночества. Да и общежития удобные, с отдельными комнатами и централизованным питанием. Что-то вроде санатория. Но ты, насколько я помню, всегда был самостоятельным?

— Точно, — подтвердил я.

— Пока тебе, надеюсь, хватит однокомнатной квартиры. Если не понравится новое жилье, или дом, или район, можно без труда обменять квартиру и переехать.

Как-то сами собой вспомнились строчки из детства: «Человек имеет право на жилье». Неужели и в самом деле имеет? И люди наконец-то построили столько домов, что могут не ютиться на нескольких квадратных метрах, мешая родственникам и соседям, а жить спокойно и достойно?

— И еще… — Мне не хотелось выглядеть глупо, по-стариковски, хотя в вопросе не было совершенно ничего странного. Меня мало волновало мнение чужих людей, но сын — другое дело. — Я не понимаю, в каком мы городе? Магнолия, теплый ветер, столбы дыма в небе…

— Мы почти дома. В Ростове, — сказал сын. — Город разросся, теперь его не узнать. Таганрог, Шахты — пригороды, Азов и Новочеркасск — районы. Вокруг — не только возделываемые поля, но и леса. Многое изменилось за триста лет.

— Потеплело?

— Да. Снег сейчас выпадает только за Полярным кругом. У нас — вечное лето, и в Москве тоже. Только в Питере зимой становится прохладнее.

— Жара круглый год?

— В целом терпимо. Спасают кондиционеры и отражатели. Во всяком случае, так говорят, — не очень уверенно заявил сын. — Я еще и года не живу. Понимаешь?

— Вполне.

Действительно, не много ли я хочу для первых часов новой жизни? Скоро увижу все сам.

— Поехали домой, — предложил Никита.

— С доктором прощаться не будем?

— С каким доктором? — удивился сын.

— Кто-то ведь руководил процессом воскрешения? Должен я ему сказать спасибо?

— Тебя воскрешала мощнейшая интеллектуальная автоматическая система. Думаю, она не нуждается в благодарностях.

— Ясно. Не нужно ничего подписывать? Оформлять документы на выписку?

— Документы давно оформлены. Бюрократия пока не изжила себя полностью, но жить стало гораздо легче. Делами управляют компьютеры, они знают о нас все. Не приходится заполнять сотни бумаг и стоять в очередях — решения принимаются практически мгновенно, информация хранится в электронных файлах. Даже удостоверений личности нет. Тебя всегда узнают в лицо.

Поверить в такие особенности прогресса было труднее всего.

* * *

Хонгр вышел из пещеры, потянулся, огляделся по сторонам, хотя понимал, что толку в этом мало. Небо было затянуто серыми тучами, но в некоторых диапазонах и через них со спутника можно наблюдать за тем, что происходит внизу.

Обогнув нагромождение скал, закрывающее полянку перед пещерой и вход в нее от посторонних глаз, Хонгр побрел в лес за хворостом. Ходить с каждым днем приходится все дальше, а без костра не вскипятишь воду, не приготовишь еду, да и ночами, как ни крути, прохладно. Некоторые умельцы селились рядом с силовыми линиями, крепили на них резонаторы или даже накидывали провода и пользовались дармовой энергией, а заодно и высокоскоростной связью, но Хонгр считал такие действия большой глупостью. Проще тогда поселиться в городе, в одной из пустующих квартир — меньше риска, что техники обнаружат утечку энергии и прилетят выяснить, что произошло.

Если требуется скрытность, нужно проявлять ее во всем. Натуральное хозяйство, никаких контактов с внешним миром, только по проверенным каналам. И ни в коем случае никакой суеты. Мало ли пастухов на обширных равнинах Азии? Мало ли тех, кто отказался от благ цивилизации ради единения с природой?

Жаль, конечно, что поселиться пришлось далеко от родной Калмыкии. Но в милых сердцу степях не спрячешься — укрытий почти нет, а людей стало слишком много. Зато здесь, в Северной Монголии, можно днями пасти овец и не встретить человека, не увидеть в небе ракетоплана или легкого планера. От спутников слежения, конечно, не скрыться нигде, но не могут же они постоянно наблюдать за каждым человеком? Особенно если этот человек ничего плохого не делает, просто пасет овец, которых в этих краях немало. Как и законопослушных пастухов.

Многие сейчас идут в пастухи — работа на воздухе, безмятежность… И главное, всегда можно оставить пастушеское дело, если надоест. Стать оператором термоядерной станции, диспетчером баллистической почты, контролером линии сборки. Программистом, на худой конец. Хонгр слышал, что даже некоторые программисты завязывали с любимой работой в этом безумном мире. Хотя такие вещи, конечно, случались редко.

Сам Хонгр не считал себя программистом. Если он и имел хакерские навыки, то использовал их не для заработка денег, а для главного дела своей жизни, дела, ради которого он и поселился в глуши, с утра до вечера слушая блеянье овец и бродя по лесу.

Вспомнив об овцах, Хонгр ускорил шаг. Животных нужно выгнать на поляну, они уже давно хотят есть. Овцы, в отличие от него, просыпаются с рассветом. Правда, и он в последнее время не засиживается допоздна — незачем. Но вставать вместе с солнцем, а то и до света, Хонгр еще не научился — опыта сельской жизни у него было маловато.

* * *

На улице раздавалось гораздо больше звуков, чем в больничном дворе: шуршание, лязг, пощелкивание, свист. Определить по шуму, что происходит вокруг, я не мог — слишком чужими и непривычными казались звуки.

Современная городская архитектура тоже изменилась, хотя не слишком разительно. Высотные здания — сплошь из зеркального стекла. С ними соседствовали низкие домики, некоторые даже из камня и кирпича, но с зеркальными крышами. Повсюду на улицах возвышались ажурные металлические опоры, между которыми в несколько рядов — как по высоте, так и по ширине — тянулись сверкающие в солнечном свете тонкие металлические струны. По этим струнам мчались разноцветные кабинки: большие, размером с легковой автомобиль представительского класса, средние, с платяной шкаф, и совсем маленькие, с посылочный ящик.

— Я вызвал такси две минуты назад, — сообщил Никита. — Для первой поездки можно позволить себе небольшую роскошь, а вообще я пока стараюсь экономить. Доходы и расходы трудно соотносить — цены на продукты и услуги сейчас совсем не те, что в наше время, а жить в долг у потомков не хочу.

— Ты ничего не путаешь? — переспросил я сына. — Две минуты назад ты разговаривал со мной и не вызывал никакого такси.

— Вызывал. Да только связь сейчас не такая, как была у нас. Ты сам и компьютер, и телефон. Вечером научишься пользоваться имплантатами и увидишь много нового. Я пока не активирую твой имплантат — нам еще ехать, а к новым возможностям нужно привыкнуть.

Никита взял меня за руку, и я увидел на собственном запястье совершенно неощутимый миниатюрный разъем. Пластик, казалось, сросся с кожей и был того же цвета. Когда я попытался сдвинуть пластиковую шторку ногтем, она не захотела открываться.

— Имплантаты совершенно безопасны и очень удобны, — успокоил меня сын. — Хотя я долго не мог к ним привыкнуть. Сначала даже пытался протестовать, что их вживили в тело без моего ведома. Но когда узнал, что их в любой момент можно удалить по собственному желанию, стало спокойнее.

— Значит, и я пока протестовать подожду… А дальше видно будет.

Сын указал на зеленую кабинку, которая неведомо откуда появилась на тротуаре, и мы забрались в нее — пришлось нагибаться, но внутри оказалось уютно и не слишком тесно. Два мягких кожаных кресла, полочки перед ними, несколько разъемов и штекеров на передней панели.

— Тронулись! — задорно крикнул Никита, и кабинка подпрыгнула на три этажа вверх, зацепилась за струну во втором ряду и бодро помчалась над улицей.

— Фасонишь? — спросил я. Не скажу, что прыжок оставил меня равнодушным, душа в пятки ушла, хотя физического дискомфорта я не ощутил.

— Не без того, — улыбнулся сын.

— Управление кабиной — мысленное?

— С помощью имплантатов и других электронных приспособлений. Я указал, куда нам нужно, такси ведет диспетчер. Самому и пытаться не стоит — здесь ведь не горизонтальная восьмиполосная дорога.

Назвать манеру вождения механического диспетчера спокойной не поворачивался язык. Кабина то и дело перескакивала со струны на струну — и вправо, и влево, и вниз, и вверх. Никита объяснил мне, что каждая струна является универсальным кабелем, поддерживающим мо́биль — так сейчас назывались ползающие по паутинкам автомобили, которые могли катиться и по земле, но весьма неуклюже из-за маленьких колес. Кабель дает энергию мобилю и, кроме того, служит для передачи огромных объемов информации. Радиосвязь не слишком надежна, когда дело касается безопасности жизни людей и управления большими потоками информации, поэтому основные массивы данных на Земле передаются по универсальным струнам и многократно дублируются.

Никита рассказал, что струны протянуты между опорами в каждом городе, у каждого дома, над лесами, пустынями и даже над океанами, и образуют единую разветвленную сеть.

* * *

Овцы вяло пережевывали жухлую траву, время от времени тихонько блеяли. Хонгр лежал под елкой, на сухой хвое. Руки и шею слегка кололо, но на такие мелочи он внимания не обращал — спина надежна защищена прочным пуховиком, которому ни иголки, ни острые камни нипочем. Хорошо сейчас делают одежду. Очень хорошо… Оружие — хуже.

Лежать было приятно, на душе спокойно, но на мягких подушках, на подстилке из сена и даже на синтепоновом пуховике в вечность не въедешь. Хонгр выудил из рюкзака шар лэптопа, активировал голографический экран, сенсорно-голографическую клавиатуру и погрузился в изучение документов. Лэптоп подарили соратники, они же снабдили его автономной базой данных, о которой можно только мечтать. Как столько разнообразной информации помещается в таком небольшом шарике? С другой стороны, помещается же еще больше информации в человеческой голове. А хранение информации — пусть и немаловажная, но далеко не единственная функция мозга.