Про больничные койки можно говорить много. Постоянно думаю о том, скольких пациентов они повидали, сколько из них выздоровело. Кем были эти люди? Это могли быть артисты, повара, сантехники, слесари, директора магазинов, водители, певцы, даже сами врачи и другой медицинский персонал, ставшие жертвами уральской погоды. Но, главное, пациентов выписывают, а жизнь коек продолжается в больнице.
Молодой человек, занимавший мои мысли, находился на своей койке, будто и не уходил никуда. Сегодня я твердо решил поговорить с ним, несмотря на предостережения врачей по поводу его необщительности. К тому же моего пациента с бронхиальной астмой не было на месте, и я решил подождать его прямо в палате.
Незнакомец сидел ко мне спиной за столом и молча ел. Его голова была опущена, а большие глаза были широко открыты и смотрели как бы сквозь стол, в пустоту. Вся его поза выражала то, о чем мне говорили врачи: молодой человек не был готов общаться. На нем все так же были надеты спортивное трико и толстовка, капюшон которой укрывал лысую голову. В моей голове промелькнула мысль: мерзнет, без волос, скорее всего — после химиотерапии.
Я присел на табурет и потрогал ладонью одеяло его соседа, оно было теплым. «Значит, недавно ушел на спирографию [Спирография — это метод оценки состояния легких путем измерения объема и скорости выдыхаемого воздуха. В ходе спирографии может быть определено до двух десятков параметров, описывающих состояние верхних дыхательных путей и легких. — Прим. ред.] и будет не раньше чем через тридцать минут», — подумал я.
Этого времени вполне хватило бы пообщаться с заинтересовавшим меня молодым человеком. Но как? По заверениям врачей, он был совершенно неконтактен, и я мог его разозлить. Но мое сердце упрямо твердило: «Поговори с ним». И я решился.
— Добрый день, как тебя зовут? — спросил я.
— Саша, — ответил молодой человек.
— Как твое самочувствие? — с осторожностью продолжал я.
— Плохое, — отрезал Саша.
— А какое было вчера?
— Такое же.
В его голосе мне послышалась безысходность, и было видно, что Саше с трудом удается говорить. И физически, и морально. Я задал еще несколько несложных вопросов и, получив на них односложные ответы, предложил Саше осмотреть его. Молодой человек очень глубоко вздохнул, медленно встал и, тяжело передвигая ногами, направился в сторону кровати.
«Рост — около 190 сантиметров, вес на вид — около 80 кг», — машинально отметил я про себя.
Он присел на край кровати, и я начал осмотр. Внутри я ликовал: ведь у меня получилось наладить контакт! Однако при прослушивании левого легкого я не услышал в нем дыхания.
Легкое молчало. Я был очень удивлен.
— Доктор, как вас зовут? — спросил Саша.
— Евгений, — ответил я.
— Просто так? Без отчества? — поинтересовался молодой человек.
— До отчества я еще не дорос, — пошутил я в надежде рассмешить своего пациента. И у меня это получилось.
— Интересный вы доктор, да еще и шутите, — заулыбался он.
Наши глаза встретились. В его взгляде одновременно читались какое-то стеснение, вызов и в то же время разочарование, обида и непонимание. Но больше всего было вопросов: «За что? Почему я?»
— Саша, расскажи мне, пожалуйста, что у тебя произошло. Я постараюсь тебе помочь, — решился я наконец, понимая, что сейчас он расскажет мне о себе.
Мой «новый» пациент вздохнул и начал рассказывать:
— Год назад у меня обнаружили опухоль в легком размером с грецкий орех. Я не воспринял это всерьез и отказался от операции. Не до того было. Семья, работа, ребенка на ноги надо поднимать, — пояснил он. — А потом я просто забыл об этом, думал — само пройдет, но спустя год мне стало очень плохо, так я тут и оказался.
Я почувствовал пробегающие по спине мурашки и наворачивающиеся на глаза слезы. С каждым словом его рассказа мне все больше хотелось хоть как-то помочь своему новому знакомому.
— За год опухоль выросла и дала метастазы в печень и поджелудочную железу, — продолжал Саша. — Мне поставили диагноз: онкология четвертой стадии, сильная анемия. Провели химиотерапию, сделали переливание крови, но гемоглобин держался лишь несколько дней, а затем вновь понизился…
Молодой человек сидел на кровати, с грустью рассказывая мне о своей болезни. Я же не мог его спокойно слушать, понимая, что при таком диагнозе Саше оставалось жить не более двух недель.
Дальше я узнал, что за свои двадцать восемь лет Саша не раз оказывался в сложных жизненных ситуациях. Его мать покончила с собой, когда Саше было 8 лет, отец много пил, а потом и вовсе ушел в другую семью. Где парень только не работал — начиная от пункта по приемке металла, заканчивая баром. Узнав о болезни, родственники затаскали его по народным целителям, а затем в очередной раз отправили в больницу, надеясь на исцеление. Но ничего не помогало.
Сейчас дома вместе с женой и полуторагодовалым сыном Сашу ждала воспитавшая его бабушка.
После этой беседы я стал приходить в больницу, даже когда не было практики. Просто для того, чтобы поговорить с Сашей. Я понимал, что ему это нужно.
— Евгений, — как-то обратился он ко мне, — я ведь поправлюсь? Я — молодой, мне умирать нельзя! Я хочу купить дом за городом, завести хозяйство, варить сыры и продавать экологичные продукты в Челябинске. Хочу большую семью, хочу дочь.
Я смотрел на него и не знал, что ответить. Что бы вы сказали, зная, что человеку осталось не больше двух недель? И я опускал глаза в пол, стараясь улыбаться. В те моменты я чувствовал себя связанным цепями совести: ведь даже так, молчаливо соглашаясь с его планами и давая надежду на жизнь, я лгал ему. Но сказать прямо о скорейшей кончине я просто не мог.
Однажды я снова зашел к Саше в день, когда мне не надо было в больницу.
— Саша, ты ел? — спросил я.
— Нет. Аппетита нет и тошнит, — пожаловался мой пациент.
— Я думаю, тебе просто не с кем поесть. Давай доставай свой пакет из тумбочки, посмотрим, что у тебя там есть. Так… Яблоко, банан, апельсин, вареная кукуруза… Я буду яблоко, — решительно продолжил я и запустил руку в пакет.
Пока я ел яблоко, рассказывая ему увлекательную историю о том, как мы проходили первую практику по сестринскому делу, Саша слопал половину содержимого пакета. На сегодня он был сыт, а я радовался, что смог сделать для него хоть что-то.
Проходили дни, я старался как можно чаще ходить в больницу и общаться с Сашей. Я понимал, что этим поддерживаю его. Но наши разговоры были важны и для меня. Незаметно для обоих мы стали неплохими приятелями и начали обсуждать не только больничные вопросы. Однажды он спросил, что я планирую делать дальше.
— Саша, — начал я, — ты знаешь, я пока точно не могу сказать что, но это будет огромная помощь для людей. Для этого нужно купить авто. Водительские права у меня есть, а вот с маркой автомобиля я не определился, возможно, куплю старенькую иномарку, у меня уже отложена небольшая сумма.
— Не надо иномарку, — отрезал Саша, — я тебе советую купить «Ладу Калину». Это комфортная, неприхотливая, дешевая в обслуживании машина, и она тебя везде будет выручать.
— Только не отечественный автопром! Это точно.
— Еще раз повторяю: тебе нужна «Лада Калина», — настаивал Саша.
Через несколько дней я снова пришел в больницу. В ординаторской уговорил показать мне историю болезни Саши и новые анализы. К сожалению, ничего хорошего в них не было, и я предложил Саше выписаться и отправиться домой, к семье. На самом деле это против правил этики практиканта, так как на врачах всегда лежит огромная ответственность за пациента. Но я искренне считаю, что в таких случаях человеку лучше провести последние дни дома с близкими, чем в палате с зелеными стенами и побеленным потолком, в компании незнакомых кашляющих соседей.
Часть родственников Саши, однако, считали иначе, они начали «давить» на его супругу. Они требовали дальнейшего лечения в стационаре, считали, что так лучше, правильнее, заявили, что смогут о нем позаботиться.
Саша был в растерянности и спросил моего совета. Я даже не заметил, как он стал для меня чем-то бо€льшим, чем просто пациент.
— Евгений, что делать? Они хотят, чтобы я прошел через повторную химиотерапию, они отговаривают супругу принять меня домой, потому что за мной нужен уход, они… они… они… — в растерянности повторял он.
— Саша, — отвечал я спокойно, — у них нет медицинского образования, они не понимают, что сейчас ты слаб и вторая химиотерапия тебя убьет. Твой гемоглобин пока не поднять, а с низким гемоглобином никто химию не делает. Лучше быть дома со своей семьей. В родном доме и стены помогают, — аргументировал я.
И Саша отправился домой, купив все необходимые препараты, а я — начал ездить к нему на дом делать инъекции. Мы с ним беседовали на разные темы, открывали друг другу душу, вместе смеялись и плакали, пили чай и общались с семьей. Однажды его бабушка приготовила «самолепные» вареники. Их вкус я помню до сих пор.
Я навещал Сашу два раза в неделю, чаще не получалось из-за работы. Однажды раздался звонок.
— Евгений, у меня сильные боли опять, а трамадол [Трамадол — синтетический опиоидный анальгетик. — Прим. ред.] на исходе, где его можно достать? — услышал я в трубке голос Саши. — Ведь сейчас будет 8 Марта, три дня праздников.
Я понимал, что пациенту с сильными болями остаться без наркотических обезболивающих — хуже смерти, и пообещал Саше придумать что-нибудь утром.