В последний, третий, день Дикой ямы в загонах своего выхода ждали победители двенадцати предыдущих боев. Тут случайный выбор каменных кубиков становился особенно важным, потому что к победителю первого поединка сразу выпускали нового соперника — чтобы одержать окончательную победу и получить венок адельвита, ему предстояло одного за другим одолеть одиннадцать соперников. За всю историю Диких ям в Авендилле такое удавалось лишь пяти бойцам.

На адельвитный бой разрешалось подписывать долговой залог, никаких ограничений, кроме оценочного предела, заверенного в Заложном доме, не существовало. Обогатиться или оставить состояние в Дикой яме было делом обычным, так что шум на смотровых рядах действительно стоял оглушающий.

Лучшие места занимали наместник, распорядитель и почетные гости. Они располагались в смотровой чаше, которая венчала центральную колонну посреди Дикой ямы. Это была массивная ложа, как и сама колонна, вырубленная из карнальского камня мастерами Багульдина. Внутри каменной чаши размещалась деревянная; в ней стояли смотровые козетки, трапезные столы, отхожие бочки и даже меховые ленники — для тех зрителей, кто захочет вздремнуть, утомленный затянувшимся боем. От деревянной чаши тянулся десяток витых канатов, они белыми дугами расходились во все концы Белой площади и крепились к стенам домов. Так было сделано на случай обрушения колонны — в Восточных Землях хорошо запомнили случившееся больше века назад Третье глубинное землетрясение.

Из смотровой чаши разрешалось не только наблюдать за боями, но также забрасывать бойцов небольшими ткаными мешочками с песком. Даже при попадании в незащищенную голову они не причиняли ощутимого вреда, но, удачно брошенные в нужный момент, могли повлиять на исход противостояния — достаточно было привлечь внимание мавганов из первого ряда клеток к незаметно подкравшемуся бойцу. Впрочем, их главным назначением было развлекать почетных гостей, которые нередко устраивали своеобразное соревнование в меткости. Отчаявшись попасть в подвижную цель, гости часто выбирали цель попроще — тех, кто уже был серьезно ранен и просто ждал, когда настанет его черед умереть.

Горсинг с унынием смотрел на облупившуюся, обнажившую серые бока карнальского камня смотровую чашу и пытался представить, как именно туда поднимали гостей. Этого Горсинг не знал. Надеясь отвлечься от томительного ожидания, представлял то громоздкую лестницу, по которой карабкаются разодетые богачи, то навесную лодку, которую пускали по крепежным канатам прямиком в центр Белой площади, а то и подъемную ступень из метательной варны, вынужденной поднимать людей вместо снарядов.

За двенадцать лет запустения облупилась не только смотровая чаша. Краска облезла и с кругового ограждения, и с выпускных ворот, и с лавок смотровых рядов, и с колонны. Белый песок выветрился, а те небольшие насыпи, что остались по углам, пожелтели. Клетки проржавели и сейчас стояли в загонах. Белая площадь давно перестала быть белой, а яма превратилась в ловушку для мусора — все эти годы его ветром сносило на дно, оставляя тут гнить и разлагаться. Вчера вечером, готовя западню, Гийюд распорядился разобрать этот завал, и теперь можно было подумать, что кто-то решил возобновить в Авендилле Дикую яму.

— Ну что ж, зрители собрались, — прошептал Горсинг.

За сражением в боевом кругу можно было наблюдать и с балконов сразу трех постоялых дворов. Собственно, все таверны и постоялые дворы Авендилла располагались именно здесь, на Белой площади. Трехэтажные, сложенные из карнальского камня и даже украшенные лепниной, они сохранились лучше всего — наравне с богатыми домами Торговой площади. Восстановить их фасады было бы нетрудно: достаточно подлатать стены, освежить земляные сикоры на крышах и выступах между этажами, кое-где счистить наросты мха и ползучих растений.

— Думаешь, жизнь сюда вернется? — спросил Вельт.

Кажется, его преследовали те же мысли.

Горсинг не ответил Вельту. Наемник и не ждал этого. Сам знал, что в такие города жизнь возвращается редко. Даже Вепрогон, хотя прошло сорок лет после Черного мора, до сих пор стоял в запустении. А ведь это был крупный город возле Кумаранского тракта. Южане так просто не отступают с обжитых мест. Однако тут они испугались.

Конечно, никто не доказал, что Авендилл именно выродился, но шансов на восстановление у него теперь было немного. Едва ли кто-то рискнет вновь заселять эти здания. А Дикую яму со временем откроют где-нибудь еще: в Икрандиле или в Целинделе. Одной ямы на Восточные Земли явно мало.

В последние годы подобных развлечений в Землях Эрхегорда становилось все больше. В Эпоху Прарождения или в Светлую эпоху никто бы не отпустил своих пленных или каторжников на подобные бои, для них было предостаточно дел на строительстве Кумаранского тракта, на возведении новых крепостей. А уж нарочно тренировать бойцов, чтобы потом для развлечения горожан устраивать массовый забой, ни у кого бы не возникло и мысли, в здешних краях и без того всегда находился повод умереть. Теперь же в Западных Землях проводили Красный гон, в Северных Землях устраивали Ночь огня, а Дикую яму полюбили во всех Землях без исключения, особенно в Лощинах Эридиуса.

— Горс?

Горсинг слышал, как его зовет Вельт, но среагировал не сразу. Эхо ликующих голосов еще никогда не звучало в его голове так отчетливо, как сейчас, когда он окончательно погрузился в мысли о Дикой яме.

— Горс?

— Что?! — Горсинг сдержал раздражение, но все равно отозвался слишком громко.

— Твоя рука.

— Что…

Горсинг только сейчас заметил, как его побледневшая, стянутая сухостью кисть упирается в скамью — пальцы неестественно прогнулись и почти дотягивались до запястья с тыльной стороны. Горсинг вскочил. Эхо голосов мгновенно стихло. Рассеянность и уныние сменила злость.

— Говорят, в Вепрогоне все так же начиналось. — Вельт с подозрением поглядывал на свои руки. — Люди теряли контроль над телом. А потом убивали себя.

— Не люди. Черноиты.

— И то правда…

Горсинг сжал кулаки, отчего костяшки на пальцах окончательно побелели. Вельт, конечно, был прав — нет ничего хуже, чем просто сидеть на месте и ждать. Идея с западней ему сразу не понравилась, еще до того, как магульдинцы привязали Аюна к колонне.

Опасаясь очередного наваждения, Горсинг решил пройтись по смотровым рядам. Гийюд призывал их двигаться как можно меньше, но в конце концов он же сам сказал, что Пожирателя нельзя отпугнуть, его можно только привлечь.

Из отряда Горсинга осталось пять человек. Трое погибли в первый же день, когда Теор, поганый акробат, привел их к ратуше. Весь из себя улыбчивый, вежливый, до омерзения похожий на пустынных аваков — уродцев, живущих у границы Соленых озер. Нанял Горсинга в Целинделе. Рассказал печальную историю об отце, который погиб в Авендилле двенадцать лет назад — его якобы передавило телегой, когда в городе началась паника.

...

«Я хочу найти медальон с портретом прабабушки — это последняя семейная ценность. Единственная связь с моим прошлым. Задача простая. Добраться до Авендилла, найти наш дом, обыскать его и вернуться. Если медальона не окажется в доме, значит, он в ратуше. Отец там работал».

Впрочем, в отряде про Теора давно забыли. Только Вельт до сих пор изредка причитал — говорил, что его нужно было как следует допросить, прежде чем он сбежал. Теор, если только это его настоящее имя, явно знал о тайнах Авендилла куда больше, чем могло показаться.

Еще двое погибли двадцать дней назад вместе с лечавками. Что именно с ними случилось, никто не знал. Гийюд тогда заявил, что они привлекли зордалина:

— Пожиратель, даже такой молодой, не выносит шума. Он пока слаб и на большую группу не нападет, а тут — пожалуйста. Чем больше становлений он пройдет, тем сильнее будет. Под конец сможет за раз пожрать хоть сотню людей.

— Пожиратель…

Горсинг никогда прежде не слышал о таких зордалинах. А лечавки и в самом деле вели себя шумно, пусть и были обучены тихой слежке. Первые дни просто скулили, отказывались искать следы, а потом начали выть — протяжно, до изнеможения. Гийюд грозился своими руками их передушить. Делать этого не пришлось. Они исчезли. Вместе с двумя наемниками.

У Горсинга остались только Тарх, сейчас стоявший в дозоре на Мыторной улице — на случай, если придет помощь от Эрзы, Аюн, теперь привязанный к колонне в Дикой яме, Сит, сидевший чуть поодаль, и Вельт. Последнему, несмотря на все его разговоры, Горсинг доверял, как никому другому. Вельт успел отслужить десяток лет в сторожевой сотне, затем умудрился подпоить и ограбить собственного сулена, за что получил закрытую створную сигву, пробыл в створных колодках пять лет, а четыре года назад нанялся к Горсингу водить контрабандистов по Старой дороге.

Четыре человека. И до вечера один из них должен был умереть.

Красных в Авендилле осталось куда больше. Семнадцать наемников. Горсинг, отправив Гийюду бегунка с сообщением о том, что творится в Авендилле, не думал, что их приедет так много. Прежде красный легион не часто позволял себе открыто передвигаться по Восточным Землям такими отрядами. Впрочем, они научились хорошо скрывать свою принадлежность. Одевались в обычные кожаные нилеты с нашивками из кольчуги в подмышках и стальными пластинами на боках и груди. Из оружия, как правило, брали только короткие клинки и обитые медью дубинки. Почти ни у кого не было мечей, ни пехотных, ни даже ратных. Так мог одеваться обычный горожанин — в надежде наняться стражником в какое-нибудь ремесленное село. Горсинг видел лишь трех магульдинцев с оружием, заклейменным Волчьей башней. Они редко показывались на Тракте, сидели в защищенных от чужого внимания местах — таких, как лагерь на Старой дороге.